По-видимому, портрет какое-то время находился в подвале, а затем был взят оттуда и снова водворен на место. Это вполне вероятно.
Профессор кивнул.
– Да, но вам ни за что не отгадать другого предмета. Я
готов биться об заклад, что вам ни за что не догадаться, –
повторил он с детской настойчивостью, – хотя, как я заметил, вы отличаетесь дьявольской наблюдательностью.
Но все равно вам не угадать, что еще я принес оттуда.
– Сдаюсь, – рассмеялся Аввакум.
– Сдаетесь? Это делает вам честь! – Профессор улыбнулся бледной, вымученной улыбкой. Он потянул к себе ящик стола и вынул оттуда крохотный флакон из-под дорогих духов с выцветшим розовым бантиком на горлышке.
– Смотрите, – сказал профессор. – Вот он, второй предмет. Флакон из-под духов. Я нашел его там среди всякого мусора и принес вместе с портретом. Это глупость, конечно. Но тогда шел дождь, и я впервые заметил, что на улице нет ни одной живой души. Я редко выглядываю на улицу. Мне не привыкать вслушиваться в тишину, но в тот момент тишина вдруг загремела – да, загремела в моих ушах страшно, невыносимо, это было гораздо хуже, чем самые дикие завывания джаза, которыми она меня изводила в ту пору, когда была еще здесь… Так вот, притащил я портрет, повесил его и, отступив на несколько шагов, улыбнулся ему. Флакон был почти полон духов. Открыв его, я вылил несколько капель себе на ладонь, затем растер и понюхал. И вы знаете, боль в сердце прекратилась.
Можно было подумать, что с одиночеством покончено.
Такой боли, как прежде, я больше не ощущал, но, должен признаться, что-то все же оборвалось в моей груди, осталась в ней какая-то тяжесть. Словно в душу вселилась тишина этого дома с его немыми комнатами, безлюдье грязной улицы, отвратительный холод осени… Это ощущение до сих пор сжимает мне грудь.
Старик положил флакон на место и задвинул ящик стола.
– В нем еще осталось несколько капель, – сказал он. –
Иногда я открою пробку, и. знаете, делается как-то веселей вокруг. Какой у них запах, бог их знает. Я никогда ничего не смыслил в духах. Но вы не делайте ошибочных выводов.
По ней, по жене, я не тоскую. Боже сохрани. Кстати, ее давно уже нет в живых. Я даже на похороны не пошел.
Более легкомысленной и глупой женщины представить себе нельзя. Я уже говорил, что своим сумасбродством она выбила меня из колеи, но с ее уходом мне, кажется, стало еще хуже. Разумеется, я никогда не жалел о том, что мы расстались с ней. Я читал лекции, написал кое-какие труды, слава богу, продолжаю работать. Только на один вопрос мне пока что не удается ответить: какое из двух зол больше
– праздный шум легкомысленной суеты или мертвечина так называемой мудрой тишины? А как вы считаете?
Аввакум пожал плечами. Профессор, видимо, очень долго молчал, накопившееся в его душе желание поговорить сделало его таким словоохотливым, что он был рад своему терпеливому собеседнику. Одиночество как бы роднило их, в этом отношении они были очень похожи друг на друга, и разница лишь в том, что Аввакум никогда ни перед кем не сетовал на свое одиночество, никогда никому не сознавался, как он несчастлив.
– У меня просто еще нет на сей счет определенной точки зрения, – ответил Аввакум. Но, увидев разочарованное лицо профессора, почувствовал к нему жалость, подобную той, какую испытывают люди, говоря неправду безнадежно больному человеку. Он добавил: – Все это, мне кажется, слишком субъективно. Для одного шум бедствие, а другой не выносит тишины. Все зависит от характера человека, от характера его занятий, от того, где он работает.
Шум и тишина – понятия относительные.
Профессор задумался.
– Ваш ответ не отличается оригинальностью, – заметил он. – На портрет у вас хватило догадливости, а сейчас вы рассуждаете, как великовозрастный гимназист. А вы, собственно, по какому делу пожаловали ко мне?
– Хотел проконсультироваться, – улыбнулся Аввакум.
Он положил перед профессором листок бумаги с нерешенной задачей, сообщил ему, что часто «для души»
занимается математикой, что эта задача его очень увлекла, но ему никак не удается установить, в чем его ошибка. А
так как он живет на этой же улице, то решил зайти по-добрососедски к профессору как к крупному специалисту, в надежде, что тот ему поможет.
– А кто это вам сказал, что я такой специалист? –
спросил профессор.
– Латунная табличка на двери вашего дома, – ответил
Аввакум.
– Иными словами, вы имеете обыкновение засматриваться на двери чужих домов?
– Но ведь табличка для того и существует, чтобы ее читать! – смеясь, заметил Аввакум. – К тому же она единственная на нашей улице и невольно обращает внимание.
– Возможно, – рассеянно согласился профессор. Он оторвал глаза от листка и ткнул в него пальцем: – Здесь линейное преобразование пространства сделано правильно, но, раскрывая скобки, вы допустили детскую ошибку –
забыли умножить второй множитель правой части равенства на вектор… Вот поглядите! – помолчав, профессор продолжил: – А еще вы станете утверждать, что шум лучше тишины, да? К черту ваш шум! Факты не в вашу пользу.
Когда вы ломали голову над этой задачей, в соседней комнате гости вашей супруги пили крепкий ликер и танцевали твист или еще какой-нибудь дикарский танец. Ведь правда же?
– Но я не женат, – улыбнулся Аввакум.
Да, его соседняя комната была так же пуста и мертва, как и та, в которой он работал. Он входил, окунаясь в ее тишину, и им овладевало такие чувство, будто он погружался в глубокий темный омут с ледяной водой.
– Все равно, – сказал профессор. Он, казалось, начинал нервничать. – Тогда у вашей молодой хозяйки были гости, гремел патефон или магнитофон и молодое поколение топало своими копытами, так, будто стадо взбесившихся баранов. И вы, конечно, забыли умножить второй член уравнения на вектор. Я вас понимаю и сочувствую вам, случались и со мной подобные вещи. A propos15, вы решаете ребусы?
– Изредка, – ответил Аввакум. С этим сварливым стариком надо держать ухо востро.
– Сейчас вы лишь изредка ими занимаетесь, – заметил профессор, – но придет время когда ребусы станут вашей страстью. При условии, однако, что вы не женитесь. И еще при двух условиях: если вы не запьете и не втянетесь в азартные игры.
– Позвольте, – сказал Аввакум. Ему вовсе не хотелось давать повод для поспешных суждений. – Вы судите обо мне слишком опрометчиво, основываясь вероятно, только лишь на собственном опыте.
Профессор остановил на нем взгляд, и на его посиневших губах появилась виноватая усмешка.
– Я не хотел вас обидеть.
– Ничего обидного вы и не сказали! – возразил Аввакум. У него снова возникло такое ощущение, будто он имеет дело с безнадежно больным человеком. – Я всегда любил ребусы, мне и самому кажется, что постепенно они
15 Кстати ( лат.)
превратятся в мою страсть. Жены у меня нет, пить я не пью, а к азартным играм не испытываю никакого интереса. Так что остаются одни ребусы. Больше ничего.
– Раз так, сосед, то мы с вами установим прочные и постоянные творческие связи! – Теперь губы его вытянулись в счастливой, хотя все еще неуверенной улыбке. – Я
имею в виду серьезные задачи, переплетающиеся с алгебраическими транспозициями, круговыми интегралами и дифференциальными уравнениями. Над этим стоит поломать голову. Вы как считаете?
– И я того же мнения, – засмеялся Аввакум. Ему стало приятно, что глаза этого парализованного человека вдруг ожили, заблестели.
– В таком случае можете считать эту встречу счастливым событием в вашей холостяцкой биографии, сосед. У
меня имеется богатейшая коллекция зарубежных журналов с математическими ребусами. A propos, вы не доставите мне удовольствие, поужинав со мной?
Не дожидаясь ответа Аввакума, он поспешил нажать кнопку звонка рядом с телефоном.
– Только вот скверно, когда в ребусы вплетают всякий вздор, ну, скажем, литературного или музыкального характера. Однажды мне пришлось запросить из нашей филармонии партитуру концерта Моцарта, чтобы установить соотношение в нотах целых и четвертей.
В дверях появился, вытянувшись в струнку, толстяк повар. Он не замечал присутствия Аввакума или делал вид, что не замечает его.
– Ужин на двоих, – сказал профессор и кивнул в сторону гостя.
– На четверых, профессор! – довольно бесцеремонно поправил его повар.
Профессор поднял на него удивленный взгляд, и тот пояснил, сопровождая свои слова нагловатой ухмылкой:
– А про племянника с невестой вы забыли?
Фамильярность повара не рассердила профессора.
– Сервируй на четверых, ладно.
Он махнул рукой, и огромная фигура повара исчезла за дверью. Профессор извинился перед гостем и. помолчав немного, заговорил с прежней словоохотливостью.
– Что касается трудностей литературного характера, то тут я кое-что уже придумал, и вы убедитесь, что это очень практично. Я систематизировал в алфавитном порядке имена наиболее значительных писателей и их произведения. С помощью Библиографического института, разумеется, потому что в литературе я полный профан. Теперь в моей картотеке вы найдете почти всех виднейших писателей мира; и перечень их произведений – тоже в алфавитном порядке. Скоро у меня будут подобным образом систематизированы и основные герои произведений. Дело это довольно трудоемкое, но, вы в этом убедитесь, исключительно полезное. И вот почему. Недавно я имел удовольствие потрудиться над одной загадкой, ключ к которой следовало искать в решении уравнения четвертой степени.
Для меня это не составило бы никакой трудности, как вы сами понимаете, не будь числовое значение одной из величин «литературно» зашифровано. То есть имелось в виду число, квадратный корень которого соответствовал порядковому номеру латинской буквы, какой начинается имя автора известного романа. Заглавие же этого романа начиналось с буквы «Е». Вещь на первый взгляд довольно простая, но попробуйте найти разгадку.
– В самом деле, – сказал Аввакум. Он закурил и сделал затяжку. – И вам удалось найти эту таинственную цифру?