— Я хочу знать, что мне предстоит, — перебивает его Маркова. — Назначат меня, наконец, преподавательницей в консерваторию, вот что я хочу знать! Ну, говори же! Ты ведь ясновидец! — Она смеётся, её грудь нервно колышется под чёрным шёлком платья.
— Тише! — Леонид Бошнаков поднимает палец с таинственным видом. — Он может услышать тебя, проснуться в своём гробу и сказать: «Господи, как хорошо, что меня отравили!» Разве не так?
Её смех внезапно обрывается, будто лопнула натянутая струна.
— Дай руку! — грубо приказывает Бошнаков. — Так… — Он разглядывает маленькую ладонь и качает головой.
— Назначение состоится или нет? — спрашивает Маркова как-то совсем тихо, чуть слышно.
— Назначение? — Бошнаков грустно улыбается.
— Что показывает моё близкое будущее? — уже более звучным голосом спрашивает Маркова.
— Гм… — Бошнаков пожимает плечами. Затем кивает Аввакуму, чтобы тот подошёл ближе, ещё ближе. — Вы видите? — говорит он. — Эта ручка похожа на пустыню, я говорю о ладони, — на пустыню, в которой все дороги засыпаны и прерваны песками вот тут, в этом месте. Дальше нет ничего… Голые холмы, какие-то дюны, но ни малейшего признака жизни. Равнина, над которой царит, мягко говоря, ничто. Великое Ничто… Я должен тебе сказать откровенно, что у тебя нет ни близкого, ни далёкого будущего. Конец.
— Глупая шутка! — Маркова отдёргивает свою руку. — Не умеешь ты притворяться остроумным, ясновидец, провалишься!
Она переводит взгляд на лицо Аввакума.
— Слышите, какие глупости он изрекает?
— О! — подхватывает Аввакум. — Не пугайтесь, он просто шутит.
— Мне — пугаться?
— Покажите, пожалуйста, вашу левую руку!
Покуда она колеблется, продолжать ли ясновидческий сеанс — фарс начинает ей надоедать, — Аввакум, наклонившись, берет её левую руку и поворачивает ладонью кверху.
— По-моему, — начинает Аввакум, делая вид, что читает будущее по мягкой бледно-розовой коже, — по-моему, ваша левая рука, которая ближе к сердцу, гораздо оптимистичнее правой, гораздо! В ближайшее время вы узнаете приятную новость, которая сделает вас бесконечно счастливой.
Губы её улыбаются, хотя все ещё немного смущённо, благодарят. Женщине, лето которой в полном расцвете, но которая уже приближается к осени, далеко не весело, когда она так улыбается. И Аввакум целует ей руку, ту самую левую руку, которая как-то вдруг пробудила в его сердце острую и противную тревогу, целует, потому что ему грустно, — как-никак и он сам простился со своим летом и свыкается с осенью. В эту минуту дверь открывается, входит Вера, а за нею, как-то неуверенно и виновато улыбаясь, доктор математических наук Савва Крыстанов. В руках у Веры поднос с узорными фарфоровыми чашками, сахарницей с амуром на крышке и кофейником, который вместе с облаком пара распространяет приятный аромат. Аввакум спешит ей навстречу и помогает поставить поднос на стол и разлить в чашки кофе. Леонид Бошнаков и Маркова молча кивают новоприбывшему, не выказывая особенного дружелюбия, а Вера, занятая разливанием кофе, говорит ему, не оборачиваясь: «Да сядьте вы, сядьте!»
— Не беспокойтесь! Не беспокойтесь! — шепчет Крыстанов, робко поглядывая на Маркову, и плетётся в самый дальний угол гостиной.
— Ну-ка подождите! — Леонид Бошнаков догоняет его и кладёт руку ему на плечо. — Что ж это вы, как барсук, прячетесь от света, любезный?
В гостиной становится очень тихо; ложечка, которую Вера уронила на блюдце, производит ужасный шум. словно вылетевшее на тротуар окно.
— Что вам от меня нужно? — спрашивает Савва Крыстанов. Его лицо, несмотря на солидное золотое пенсне, выглядит смущённым и довольно жалким.
— Чтоб вы провалились в ад ко всем чертям! — говорит Леонид Бошнаков, не убирая руку с его плеча.
— Я ничем не заслужил такого проклятия… — Савва Крыстанов пытается улыбнуться. — Оставьте меня, пожалуйста!
«На нем старая обувь, — думает Аввакум. — Вот и каблуки чуть стоптаны с наружной стороны».
— Прежде всего, — замечает Леонид Бошнаков, — вам следовало бы представиться его милости. — Он указывает на Аввакума — Так поступают все воспитанные люди с чистой совестью, когда встречаются в чужом доме с незнакомым человеком.
— Ах, — Савва Крыстанов смущённо кивает. — В самом деле!… — Он приближается к Аввакуму. — Извините! Я просто вас не заметил. Не обижайтесь на меня!
Аввакум сердечно пожимает ему руку и уверяет, что совсем не обижается и что, напротив, ему очень приятно познакомиться с таким видным математиком, и что не будь несчастья, постигшего этот дом, он бы радовался от всей души, от всего сердца.
— Да, — вздыхает Крыстанов, — в лице Теодосия Дянкова наша наука потеряла крупного учёного!
— Вам очень жалко его? — нарочито безразличным голосом спрашивает Маркова.
— Жалко ли мне? — Он передёргивает плечами и умолкает.
— Вам известно заключение медицинской экспертизы? — не отстаёт от него Маркова.
— Нет, — роняет Савва Крыстанов, глядя перед собой отсутствующим взглядом. — Но я предполагаю, каково оно.
— Ещё бы вам не предполагать! — Маркова презрительно поджимает губы.
— Почему? — спохватывается математик. — Впрочем, я не вполне понимаю вашу мысль.
— Она хочет сказать, чтобы вы не прикидывались дурачком! — объясняет Бошнаков, угрожающе покачивая головой.
— Видите? — Савва Крыстанов словно ищет у Аввакума помощи. — Они шутят надо мной. Им доставляет удовольствие шутить сегодня вечером!
Вера подносит кофе. Савва Крыстанов садится рядом с Аввакумом Опять становится тихо. Чересчур тихо.
— Доктор, — Маркова пристально смотрит на него. — Вы прольёте на ковёр, осторожнее! Ваша рука дрожит, будто у вас лихорадка!
— Боже мой! — Савва Крыстанов оставляет свою чашку, хотя кофе его недопит — Вы совершенно правы, — говорит он после короткого молчания, — как видно, я простудился на кладбище.
— Вам не следовало появляться на кладбище, — обращается к нему Маркова. Она говорит медленно, раздельно, ровным и холодным голосом. Лицо её кажется высеченным из мрамора, такими, вероятно, были лица властолюбивых, надменных, упивающихся своей славой древнеримских куртизанок — Вы должны были сидеть дома, а не являться на кладбище.
— Не могу понять, что вы хотите сказать, честное слово! — Савва Крыстанов беспомощным жестом разводит руками, затем кладёт их на колени и опять ищет глазами помощи у Аввакума.
— Видите, как беспокоятся о вашем здоровье, — улыбается в ответ Аввакум.
Его улыбка не ободряет математика, и тот опускает голову. В эту минуту Леонид Бошнаков начинает хохотать, не очень громко, но вызывающе нахально.
— Вы это надо мной? — Савва Крыстанов оборачивается к нему.
— Да, — говорит Бошнаков, нагло глядя на него. — Конечно, над вами. И сейчас я вам скажу, почему. — Он встаёт со своего места, приближается к математику и тычет пальцем в его галстук. — Есть здесь что-нибудь?
— Ничего нет, — говорит Маркова.
— А прежде здесь, на этом месте, была булавка. Глупая римская монета, которую уважаемый математик всегда таскал в галстуке.
— Странно! — Маркова всплескивает руками. — Что с вами случилось, доктор? Где же талисман?
— Вчера инспектора нашли его талисман чуть ли не возле трупа отравленного, — торжественно объясняет Бошнаков.
Снова становится тихо. Сейчас тишина кажется вовсе неуместной.
— Право, не знаю, как она попала туда, сам недоумеваю! — Савва Крыстанов упирается взглядом в носки своих ботинок. — Вчера утром я заметил, что её нет в моем галстуке.
— То, чего вчера утром не было в вашем галстуке, наверняка было замечено другими, — заявляет Маркова.
— Евгения, — отзывается из своего угла Вера, — сегодняшний день и без того мучителен! А товарищ Крыстанов был самым близким другом дяди! И вообще, почему вы занимаетесь разными вопросами, которыми впору заниматься следователю? Не кажется ли вам, что вы пересаливаете?
— Что за наивная головка, — вставляет Бошнаков. — Ты забываешь, что почтённый доктор первый застал твоего дядю мёртвым!
— Бедняжка! — На губах Марковой появляется улыбка сожаления. — Извини! Мы бы могли, разумеется, поговорить и на музыкальные темы.
— Или о погоде, — Бошнаков ехидно улыбается.
Савва Крыстанов поднимается, поправляет своё пенсне, откашливается. Похоже, что он собирается произнести длинную речь.
— Мне пора уходить, — говорит он. И тихо добавляет: — Спокойной ночи!
Никто не провожает его. Даже Вера остаётся на месте. Когда его долговязая, сутуловатая фигура исчезает за дверью, Вера поворачивается к Бошнакову и тихо говорит:
— Ты злой. И Евгении:
— И ты злая.
— А я? — спрашивает Аввакум.
— Вы? — она задумчиво улыбается. — Вы и не злой и не добрый. Но, мне кажется, вы честный и справедливый человек.
— А ты чудесная глупенькая девочка! — Евгения Маркова подходит к Вере, обнимает её за плечи и гладит по волосам. — Чудесная и наивная девочка, которой теперь предстоит выучиться у жизни, что такое добро и что — зло.
Леонид Бошнаков с насмешкой наблюдает эту сцену. Затем, будто вдруг что-то припомнив, по-дирижерски взмахивает рукой, щёлкает пальцами и вылетает, будто за ним кто-то гонится, даже не пожелав никому спокойной ночи.
— Он совсем ушёл? — интересуется Вера. Ей никто не отвечает.
Вера бросает: «Чудесно!» После этого уходит в свою комнату, оставив дверь открытой, и садится за пианино. Через несколько секунд, как бы рождённые в мягком сумраке, в гостиную долетают первые такты мечтательного, навевающего забытьё Шопеновского вальса. Аввакум стоит у камина, облокотясь на мраморную доску. На ней лежит пачка сигарет. «Чудесно». — звучит в его ушах мелодичный голос Веры, переплетаясь с тактами вальса. «Сейчас увидим», — думает Аввакум и неторопливо приближает зажжённую спичку к своей сигарете. Однако он чересчур увлечён вальсом и некоторое время держит спичку, не донеся её до сигареты. Огонёк дрожит лениво, равномерно, не отклоняясь влево, хоть и находится против камина и тяга непременно должна была бы подхватить его. «Так я и предполагал», — думает Аввакум и подносит спичку к сигарете, не дожидаясь, чтобы ему огнём обожгло пальцы.