[1330]. Обинье гулял между герцогиней и королем больше двух часов. Тогда-то и были произнесены слова, впоследствии передававшиеся из уст в уста. Показав при свете факела свою пронзенную губу[1331], король выслушал и не истолковал в дурном смысле следующее предостережение Обинье: «Государь, пока вы отреклись от Бога только губами, он пронзил вам только губы, но когда вы отречетесь от него в сердце своем, он пронзит вам и сердце!» Герцогиня воскликнула: «О, какие прекрасные слова! Но к месту ли они сказаны?» – «Нет, сударыня, не к месту, – сказал Обинье, – ибо они ни к чему не послужат».
Восхищенная смелостью Обинье, эта дама пожелала снискать его дружбу. Король тоже этого хотел, замыслив поручить нашему Обинье воспитание маленького Цезаря[1332], нынешнего герцога Вандомского. Он велел принести ребенка и голого положить его на руки Обинье. Когда ребенку исполнится три года, предполагал король, Обинье повезет его в Сентонж, чтобы воспитать его и укрепить его положение среди гугенотов. Но так как это намерение было оставлено, бросим говорить о нем.
<1596> Нелишне будет сделать добавление к концу главы 12-й и упомянуть о том, что король, тяжко заболев[1333], послал за уезжавшим Обинье. Заперев его в своей комнате, дважды став на колени и помолившись, он приказал ему во имя всех горьких, но полезных истин, которые когда-то высказал Обинье, решить, согрешил ли он, король, против Святого Духа. Сначала Обинье попытался заменить себя пастором, потом заговорил о четырех проявлениях этого греха: во-первых, король сознательно сотворил зло; во-вторых, одну руку он протянул духу забвения, а другой оттолкнул истину; в-третьих, жил без покаяния, каковое действенно только при настоящей ненависти к греху и к самому себе за этот грех; в-четвертых, через все это он потерял веру в милосердие Божие. Для разрешения вопроса Обинье посоветовал королю познать самого себя. После четырехчасовой речи Обинье и шестикратно сотворенной королем молитвы диалог этот был прерван. На следующий день, чувствуя себя лучше, король больше не захотел слушать эти речи.
<1593> Вы слышали, что короля разгневали религиозные дела. Знайте же, что за несколько месяцев до этого в синоде в Сен-Мексане[1334] Обинье поднял вопрос о давно проигранных делах, начав говорить о них во время ужина за круглым столом; результаты этой беседы описаны в главах 10-й и 11-й помянутой книги.
<1595–1598> Потом, на большом съезде, продолжавшемся около двух лет в Вандоме, Сомюре, Лудене и Шательеро[1335], Обинье, всегда выбираемый в числе трех или четырех лиц, смело выступавших против уполномоченных короля, сделал несколько выпадов, озлобивших против него государя и еще больше весь двор. Председатель Кане, иначе говоря Ле Френ[1336], готовясь отречься от протестантства и обратиться в католичество, был принят в число высокопоставленных лиц герцогом Буйонским, некогда виконтом де Тюренном[1337], желавшим прославиться больше, чем великие государственные мужи, которые вели переговоры в Шательро. Кане внес важные предложения во славу верховной власти и в ущерб партии. Тогда Обинье, заметив, что шесть человек, высказавшихся до него, значительно понизили тон, повысил голос больше, чем когда-либо. Прервав его речь, Ле Френ-Кане встал и воскликнул: «Разве так ведут себя на королевской службе?» Обинье возразил: «Кто вы такой, чтоб учить нас, что такое королевская служба? Мы несли ее до того, как вы стали пешком под стол ходить. Не надеетесь ли вы столкнуть служение королю со служением Богу? Научитесь же не перебивать речи и молчать, когда надо!» Они дошли до колкостей. Наконец Ле Френ воскликнул: «Да где мы находимся?» Обинье ответил: «Ubi mures ferrum rodunt»[1338]. Это очень кстати подействовало на присутствующих: в то время разбирался вопрос о безопасности в крепостях.
Этот председатель, ни у кого не пользовавшийся уважением, выставил Обинье в плохом свете перед королем. Когда же герцог Буйонский захотел указать, что надо почитать председателя как весьма высокопоставленное должностное лицо, Обинье возразил: «Да, должностное лицо, которое готовится отречься». Через три месяца тот так и поступил. Кончилось тем, что во всех колкостях и резкостях на совещании обвинили Обинье; он был прозван «козлом отпущения»[1339], потому что все срывали злобу на нем.
Король также гневался. Однако когда был поднят вопрос, где поместить пленного кардинала Бурбонского, которого Лига провозгласила королем[1340] и который чеканил во Франции монету под именем Карла X, его решили перевезти из Шинона, где он находился под надзором господина де Шавиньи[1341], в Майезе, где губернатором был Обинье. А когда господин Дюплесси-Морне сослался на крупные неприятности с Обинье и на постоянные ссоры его со своим государем, ему ответили, что понятое как следует слово Обинье является достаточным средством против всех этих зол.
Когда король-кардинал попал в плен к Обинье, герцогиня де Рец послала одного итальянского дворянина, взявшего пропуск в двух милях от Майезе, со следующим письмом к губернатору:
«Кузен мой, прошу вас принять подателя сего и понять в хорошем смысле свидетельство совершенной дружбы и сердечной заботливости, которое мы, господин маршал и я, посылаем вам по поводу вашего возвышения и доброго здоровья наших кузенов, детей ваших. Покажите же, что вы чувствительны к оскорблениям, воспользовавшись случаем, благодаря которому я хочу доказать вам мою преданность» и т. д.
Итальянец изложил порученное ему дело, предлагая двести тысяч дукатов[1342] наличными или же округ Бель-Иль[1343] со ста пятьюдесятью тысячами экю, если Обинье закроет глаза, чтобы дать освободить пленника. Обинье устно ответил ему: «Второе предложение было бы мне удобней, чтобы в мире и безопасности есть хлеб моей неверности; но моя совесть следует за мной по пятам, она сядет вместе со мной на корабль, если я отправлюсь в Бель-Иль. Итак, возвращайтесь и будьте уверены, что, если бы не мое обещание, я отправил бы вас к королю».
<1592–1594> Некий капитан Дофен, из Пуатье, пиратствовал в болотах Пуату и Сентонжа. Обиженный графом де Бриссаком[1344], он пожелал ему отомстить. В то время члены Лиги многократно пытались взять Майезе, чтобы спасти своего короля; Дофен дал знать Обинье, что хочет поговорить с ним с глазу на глаз; Обинье получил два особых предупреждения – одно из Пуатье, другое из Ларошели, – что этот Дофен подослан де Бриссаком, чтобы убить его, Обинье. Тем не менее, не желая отказаться от своего намерения захватить в плен графа, он пожелал удостовериться в намерениях Дофена весьма необычным способом. Назначив ему свидание в одном покинутом доме на рассвете, губернатор вышел из крепости совершенно один, приказал поднять за собой мосты, и, встретив Дофена, сказал ему: «Мне хотели помешать говорить с тобой, так как ты будто бы подослан меня убить; и я не захотел расстроить наше дело, но хочу рассеять это подозрение честным поединком: вот я принес кинжал, ты можешь взять этот или мой, чтобы с помощью этого оружия исполнить свое обещание; если хочешь, можешь это сделать с честью. Вот лодка, которую я приказал привести, чтобы дать тебе выбраться из болота». Услышав это, Дофен бросил свою шпагу к ногам Обинье со всеми изъявлениями покорности, на какие только был способен этот грубый человек, и таким образом они доверились друг другу. Отметьте это происшествие как один из моих тяжелейших проступков.
<1600> Через некоторое время Дюплесси-Морне вступил в богословский спор с епископом Эврё[1345]. Две недели спустя в Париж прибыл Обинье. Король уполномочил его выступить в прениях с тем же епископом. Прения продолжались пять часов в присутствии четырехсот весьма значительных лиц. Епископ уклонился от доводов, произнося длинные речи. Обинье же составил доказательство, две посылки которого взял из вышеупомянутых речей епископа и в его же выражениях. Вынужденный распутывать этот узел, епископ так устал, что у него со лба на рукопись с текстом Златоуста[1346] скатилось столько пота, сколько могло бы влиться в яичную скорлупу. Конец этого спора определился следующим силлогизмом:
«Кто заблуждается в каком-нибудь вопросе, не может быть в нем судьей;
Отцы церкви заблуждаются в вопросах богословских споров, как это обнаруживается в том, что они противоречат самим себе;
Следовательно, отцы церкви не могут быть судьями в вопросах богословских споров».
Епископ одобрил форму и большую посылку, малую же надо было доказать. Обинье написал свой трактат[1347] «De dissidiis Patrum»[1348], на который епископ так и не ответил, хотя король и требовал от него этого.
<1601> В конце 13-й главы тома III вы можете прочесть пламенную речь, произнесенную неким губернатором, считающимся горячим приверженцем истинной веры. Губернатор этот – Обинье, доказавший своей речью, что нерушимая его приверженность делу гугенотов отнюдь не позволяла ему прибегать к незаконным средствам для защиты его дела[1349]