ИЗ КНИГИ «ВЕСНА»
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ ДИАНЕ[1606]
О, сжальтесь, небеса, избавьте от напасти,
Пучина, смилуйся, смири свой грозный вал,
Он смертным холодом уже сердца обдал,
Так Пощадите ж тех, чьи судьбы в вашей власти!
Корабль трещит по швам, не выдержали снасти,
Увы, надежды нет, последний рвется фал,
Ветрила рухнули, все ближе зубья скал,
В чьей гордой красоте зловещий знак несчастий.
Превратности судьбы зыбучи, как пески,
Рыданья, словно гром, как вихри – вздох тоски,
Надежды тщетные подобны зыбкой пене.
Где любящих сердца, превозмогая страх,
Плывут почти без сила в бушующих волнах
Навстречу гибнущим, молящим о спасенье.
Врагами окружен со всех сторон,
Я взоры закалил пролитой кровью;
Держу пищаль поближе к изголовью
И мига жду внезапных оборон.
Приходится, прервав тревожный сон,
Стрелять порою, не моргнув и бровью...
Но в сем аду я нежной полн любовью
И в грезах красотой заворожен.
Прости же мне, богиня, что любовный
Мой стих, неловкий часто и неровный,
Пороховым окурен весь огнем.
Мечты лелею в дымке битв я серой,
И песни отзываются кремнем,
Как сам поэт, бедой, пыжом и серой.
Ронсар! Ты щедрым был, ты столько дал другим,
Ты одарил весь мир такою добротою,
Весельем, нежностью, и мукой, и тоскою,
И мы твою любовь, твою Кассандру[1610] чтим.
Ее племянницу, любовью одержим,
Хочу воспеть. Но мне ль соперничать с тобою?
Лишь красоту могу сравнить одну с другою,
Сравнить огонь с огнем и пепел мой с твоим.
Конечно, я профан, увы, лишенный званья
И доводов. Они полезны для писанья,
Зато для нежных чувств они подчас не впрок.
Мила иному смерть нежданная в бою,
От пули, от меча, кинжала иль картечи,
Кончина славная среди кровавой сечи,
Где та ж судьба грозит оставшимся в строю.
Мила другому смерть в постели, не таю,
И суетня врачей, потом – над гробом речи,
И вопли плакальщиц, и факелы, и свечи,
И склеп на кладбище, и уголок в раю...
Но не прельстит меня нимало смерть солдата:
Ведь в наши времена его ничтожна плата.
В кровати смерть скучна, она – удел ханжей.
Хочу я умереть в объятиях Дианы,
Чтоб в сердце у нее, от горя бездыханной,
Воспоминания воздвигли мавзолей.
Я видел раз, как умирал солдат;
Тоскующими он глядел глазами,
Боролся он и скрежетал зубами;
Глубоко грудь пронзил ему булат.
Он прижимал от крови красный плат
К своей груди дрожащими руками,
Просил добить его; но был войсками
Ни мертвым, ни живым оставлен брат.
Так ранен я смертельно и глубоко;
Участья ж нет в красавице жестокой;
Как мы к нему, она ко мне точь-в-точь.
Ни оживить того, кто так страдает,
Ни бедного прикончить не желает,
Чтоб смертью обреченному помочь.
О Солнце, в небеса стремящее пары,
Что землю в пыль мельчишь и наполняешь властно,
Всех превращений царь, вселенной – светоч ясный,
А мне принесший тьму безвременной поры, –
Непостоянство нам несет свои дары;
Небес изменчивость рассеет день ненастный, –
Да пробудит она любовь в груди бесстрастной
И даст ей чувств узнать мятежные жары.
Ведь от огня ее сверкающих очей
Мне то же, что земле от солнечных лучей:
Исчез огонь – и пар горючей сел росою;
То залит влагой я, то – прах, что ветр унес,
Сегодня иссушен, сожжен ее красою,
А завтра жизнь моя – потоки горьких слез.
В неровных бороздах убогие ростки
До срока родились, но холод грянул снова,
Чтоб с юной красотой расправиться сурово,
И вновь пришла зима природе вопреки.
Для чахлой поросли морозы нелегки,
Но ей на выручку прийти метель готова,
Укроет белизна надежного покрова
И вдосталь напоит весною колоски.
Надежды любящих – ростки хлебов зеленых,
Обида и разлад, как изморозь на склонах,
Когда погожий день еще за тучей скрыт.
Таится блеск весны под сумрачною тенью,
Размолвки любящих приводят к примиренью,
А гневная гроза возврат любви сулит.
Рыданья горестные, вздох печали
И слезы, застилающие взор, –
В них боль моя, обида и укор,
Они мои мученья увенчали.
Надежды призрачные, как вначале,
Смятенье мыслей и страстей раздор, –
Агонии моей наперекор
Все эти чувства вновь затрепетали.
Ты слышишь, небо, мой посмертный стон,
Он сдавлен горем, смертью заглушён,
Ты покарай раскаяньем Диану.
За то, что навязала мне вражду,
Желала, чтобы я сгорел в аду,
И нанесла мне гибельную рану!
На строгий суд любви, когда меня не станет,
Мое истерзанное сердце принесут,
Кровоточащий ком, обугленный, как трут,
Свидетельство того, как беспощадно ранят.
Перед лицом небес несчастное предстанет,
Где отпущение лишь праведным дают,
Оно всю боль свою слепой Любви на суд
Представит, а тебя в ответчицы притянет.
Ты скажешь: это все Венера, все она
И озорник Амур... мол, не твоя вина.
Но ведь на них валить – нехитрая наука.
Смертельный этот жар сама ты разожгла,
И если Купидон пустил стрелу из лука,
Твоя зеница – лук, твой быстрый взор – стрела.
ИЗ КНИГИ «РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ»[1619]
Ни молния, ни зной[1620] не тронут стебелька
Прижавшейся к земле ползучей повилики,
Вовек не поразит сей гнев небес великий
Былинки тоненькой и нежного цветка.
Но кедр, уткнувшийся вершиной в облака,
Но стены крепостей и скал высоких пики
От бурь и войн дрожат, и гордому владыке
Грозит Юпитера разящая рука.
К примеру вспомните того[1621], кто, как хозяин,
Топтал несчастный край от Сены до окраин.
Другой всю Францию возвел на эшафот[1622].
Он солнцу господин, ему покорны луны.
Так всякий, вознесясь, нисходит в свой черед.
Покорно следуя за колесом фортуны.
Осточертело мне[1623] транжирить мой досуг,
Свободу продавать мне больше неохота,
На что-то уповать и ублажать кого-то,
Во имя долга быть одним из верных слуг.
Мне больше по душе пустынный горный луг,
Ночлег под скалами и мрак под сводом грота,
Густая сень лесов, где нега и дремота,
Где столько отзвуков рождает каждый звук.
Принцесс увеселять и принцев надоело[1624],
И даже мой король[1625], который то и дело
Мне дарит милости, увы, постыл и он.
От почестей и ласк держаться бы подале,
Не надо их совсем, уж лучше быть в опале,
Чтобы не кричал никто, что я хамелеон.
Когда Жодель пришел[1627], оставив наши стены,
Еще от смертных мук бессилен и разбит,
Когда подземных царств ему открылся вид,
Он с облегчением вздохнул от перемены.
Он Ахеронт нашел приятней нашей Сены,
Парижа нашего приятнее – Аид:
Хоть этот порт черней, но все ж не так смердит,
Как жизнь там, наверху, и все ее измены.
Харон берет его в свой погребальный челн,
И говорит Жодель, плывя во мраке волн:
«Нельзя ль мне утонуть, чтобы скончаться снова.
И столь же выгадать еще один разок,
Как в этот первый раз?» Но больше он не мог
Переменить жилье для счастия двойного.
Сусанна[1628] слышала: вздыхал я по Диане,
И вдруг заплакала, но тщетно: рядом с ней
Мои стенания звучали все сильней,
Подобно бешеной меж сосен трамонтане[1629].
«Дианы нет[1630], – твердит Сусанна, сжав мне длани, –
Она ль в гробу, иль я в постели горячей?
Ее ль угасший взор живей моих очей?
Иль мертвых обожать должны мы, христиане?
Святое ль ты извлек из ада, иль всегда
Сияет нам ее потухшая звезда,
Чтоб отдых обращать в борьбу воображенья?»
«О да, Сусанна, Ночь Дианы – светлый день.
Ужель не может страсть внушать мне эта тень,
Раз мертвая тебе внушает все мученья?»
Восходит солнце вновь и огненной короной
Сияет в дымке золотой.
Светило ясное, огонь любви святой,
Пронзи потемки душ стрелою раскаленной,
Погожим днем нас удостой.
Но солнце всякий раз становится смиренней,
Смежает свой слепящий взор,
Когда над всей землей, поверх долин и гор,
Плывет завеса мглы, скопленье испарений,
Скрывая голубой простор.
Господень ясен лик, но свет его мы застим
Густыми тучами грехов,
Когда они ползут, стеля сплошной покров,
Всплывают над землей, становятся ненастьем,
И черный небосвод суров.
Но полог сумрачный колеблется, редеет.
Его пробил могучий свет.
Бегите прочь, грехи! Нам солнце шлет привет,
Оно своим лучом ваш томный рой рассеет,
Развеет – и завесы нет.
Из праха нам восстать, над мраком, над могилой,
Как день из ночи восстает.
И если смерть – врата во тьму, то в свой черед
Любой погожий день – кончина тьмы унылой.
А жизнь над смертью верх берет.