Сочинением стихов и переводами, поэтическими и прозаическими, деятельность Валентина Парнаха не только не ограничивалась – это оставалось где-то на периферии, не так обращало на себя внимание, как другое, чем он был в давние времена известен и даже славен. Он может быть отнесен к фигурам «второго ряда» русской культуры, в которых, однако, основные тенденции эпохи воплотились достаточно полно и органично. Именно по ним, этим скромным и полузабытым фигурам, при более углубленном и детализированном подходе, мы составляем представление о давнопрошедших временах, но прошедших не настолкьо давно, чтобы черты той эпохи потускнели и стерлись. Фигуры «второго ряда» составляют, конечно, фон, но фон неожиданно яркий и, что главное, живой.
Валентин Парнах был, бесспорно, личностью творческой, одаренной и необычайно многосторонней. Вместе с тем случилось так, что именно стихи и переводы, и, пожалуй, только они, т. е. то, что было «написано пером», – остались реально, а не лишь в восторженных, а иногда и сбивчивых и не всегда точных воспоминаниях современников.
Из этих пестрых и отрывочных воспоминаний возникает весьма противоречивый, даже парадоксальный облик джазмена и танцора, кабинетного ученого и литературного критика, поэта-авангардиста и уравновешенного и точного переводчика стихов и прозы. Как известно, интерес к серебряному веку русской культуры и его непосредственным последствиям заметно вырос, стал более пристальным, поэтому фигура Парнаха начинает вызывать заслуженное внимание – ведь его участие в самых разных сферах культурной жизни было несомненно; это и шумные манифестации футуристов и дадаистов, и первые шаги на европейской почве американского негритянского джаза, и постановки Мейерхольда, и становление театра «мимики и жеста», и историко-филологические штудии 30-х годов, и графическое творчество Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой, и, наконец, эволюция русской школы поэтического перевода.
Но лучше все по порядку.
Валентин Яковлевич Парнах[1686] (Парнох) родился 15 июля (по старому стилю) 1891 г. в Таганроге в семье вполне преуспевающего провизора. Мать поэта, Александра Абрамовна Идельсон, получила высшее медицинское образование, но, кажется, не практиковала. Дети воспитывались, скорее всего, в космополитическом духе, по крайней мере, в доме всегда были гувернантки, учившие детей иностранным языкам, прежде всего французскому. В семье любили и читали книги, литературные интересы явно были на первом плане; так или иначе, все дети избрали литературу своей профессией: старшей сестрой В. Парнаха была известная поэтесса София Парнок (1885–1932), подруга Марины Цветаевой; его сестрой-близнецом – Елизавета Тараховская (1891–1968), переводчица и детская писательница.
Парнах учился в местной гимназии (той самой, где когда-то учился Чехов) и кончил ее с золотой медалью (1910), что дало ему возможность беспрепятственно поступить в петербургский университет, сначала на юридический, затем на историко-филологический факультет. Однако курса он не кончил. Возможно, он любил и умел учиться сам, учиться настойчиво и сосредоточенно, что дало впоследствии блестящие результаты.
Как поэт Парнах начал довольно поздно, уже вполне зрелым мужчиной. В 1913 г. он напечатал стихотворение в «Гиперборее» (№ 9–10), в 1914-м, по рекомендации А. Блока, его опубликовали в журнале Вс. Мейерхольда «Любовь к трем апельсинам» (№ 3); несмотря на хлопоты Мандельштама, «Аполлон» стихотворения Парнаха отверг. Парнах был принят в литературных кругах Петербурга и даже вступил в акмеистский «Цех поэтов», но не был там сколько-нибудь активен.
Очень важно приглядеться к тому, с чего поэт начал, что не вполне определяет его дальнейший путь, но приоткрывает движения души и взгляд на мир, которые, пусть подспудно и не всегда явно, будут сказываться в будущем. В ранних стихах Парнаха отразились впечатления и переживания детства и юности; в них отчетливо звучит романтическая тема моря, дальних странствий, морских путешествий, в них начинает проглядывать загадочный и манящий образ Востока, преимущественно Востока Ближнего, который был совсем близко, почти под боком: все-таки Таганрог был большим, типично южнорусским портовым городом, а Азовское море – все-таки морем. Так, в стихотворении, посвященном его другу художнику М. Ларионову, Парнах писал:
В Таганроге пробил час счастливый,
Когда от радости нет дум,
Когда я легкий и нетерпеливый,
Спешил переменить костюм.
Лицо освежено недавно бритвой
И чувствуешь: зрачки блестят.
Как острая ракета перед битвой,
Я выпущен в морской закат.
И старый Итальянский Переулок
В прохладе. Дрожки деребезжат.
Как веселящий шаг на плитах гулок,
Шарфы как пышный оранжад;
Под замиранья дальние шарманки
Я жду свиданья на углу,
И вдруг пересекаю путь гречанке,
Чей голос редкостен и глух.
Пылает византийский купол храма,
До щиколоток тяжесть кос,
Лиловый шарф дрожа звенит упрямо.
Дышу как на море матрос.
Здесь нет гумилевских неоромантических блесток и глянца, здесь все проще – это какая-то домашняя, провинциальная простота, даже простецкость, но при этом ощутима сила внушения, заставляющая верить поэту. В стихах этих лет и этого «цикла» все дышит молодым предчувствием увлекательного путешествия, романтикой, как например, в стихотворении «Перед отплытием»:
В порту Таганрога яхт-клуб и уловы,
Торгуют таранью и режут халву;
У мола стамбульский баркас двухмачтовый,
Грузят макароны и турки плывут.
Похож на гречанку тот юноша четкий.
– Ты в Турцию едешь? Я тоже туда!
Качаются фески в отчаленной лодке
И радостно бьет на закате вода.
Арабские буквы в тетради торговой,
Гортанные крики, сирены разгул,
– Нежданные гости, баркас двухмачтовый,
Я с вами, я с вами поеду в Стамбул.
Вскоре Парнах действительно совершил длительное путешествие, побывав в Италии, Египте, Сирии, Палестине. В 1914–1915 гг. он провел немало времени во Франции, где слушал лекции в Сорбонне и занимался в университетской библиотеке. Возможно, он побывал и в Испании.
Расширение горизонтов, сначала географических, нашло отражение в стихах поэта. В них много внимания уделено культуре Востока, приметы которой он находит в Средиземноморских странах, причем для него очевидна ее интернациональность, переплетение в ней самых разных этнических импульсов и начал. Эта культура манит его своей яркой пестротой, открытостью, праздничностью, напряженной экспрессией. Так, мы находим эти мотивы в стихотворении «Палермо», посвященном городу, который, видимо, произвел на Парнаха особенно сильное впечатление, – недаром имя этого сицилийского города мелькает и в более поздних стихах поэта. А в 1913 г. он писал:
Сицилианцы в бархатных костюмах,
Сицилианки в мусульманских шалях,
Монахи-греки в тенях риз угрюмых,
Корабль на парусах в закатных далях!
Сменяясь, все молились здесь в мечети,
Арабы и отцы-иеремиты,
В горячем воздухе, в надменном свете
Боролись племена и были слиты.
Да, я родной Тирренским славным водам
И фиолетовым палящим скалам,
Владыкам пальм, арабам-мореходам
И этим старцам гордым и усталым!
Следует отметить, что уже в ранних стихах Парнаха источником вдохновения и предметом изобретательных описаний становится музыка южных стран, которые он посетил, музыка пока еще мелодичная, даже неторпливо протяжная, соединяющая залихватскую удаль яркой динамичной пляски с меланхолическими напевами. В одном из стихотворений 1914–1915 гг. он писал:
Восточной песней душу одурманивать,
В тот миг не помнить ничего другого,
В ночную музыку себя заманивать
И радостно ловить гортанный говор!
Через века цвета все те же знойные
И томный круг – блистательные зубы,
Вздыманья рук все те же беспокойные,
Профиль царей, рот яростный и грубый.
…………………………………………….
Протяжный клик, волшебное раздолие!
Дрожи, запястье! развевайтесь, шали!
Цыганок и арабов меланхолия,
О, Саломея, мы тобой дышали!
Отсюда закономерно признание в одном из стихотворений все того же сборника «Самум»:
Венеция и бред Востока,
И музык древний час
Исторгни жадно и жестоко
Мой стон по Вас!
В начале июля 1916 г., сложным путем – через Стокгольм и Лондон, Валентин Парнах выехал во Францию. Он поселился сначала у своих друзей художников М. Ларионова и Н. Гончаровой, затем снимал комнатки где придется, наверняка бедствовал и вел жизнь не просто парижской богемы, но ее специфического «округа» – Монпарнаса. Он постоянно бывал в кафе «Ротонда» – этом месте встреч представителей международного авангарда. Он общался с выходцами из России, например Ильей Зданевичем и Сергеем Шаршуном, с грузинским художником Ладо Гудиашвили, несомненно хорошо знал дадаистов Тристана Тцара, Франсиса Пикабиа, Ганса Арпа, Луи Арагона, некоторых из которых переводил, знал такого незаурядного и многогранного поэта, художника, драматурга, кинематографиста, как Жан Кокто. Он участвовал в литературных диспутах, концертах, манифестациях и программных выступлениях деятелей авангарда. Прекрасно владея французским языком (а также немецким и испанским), он стал во многом тем человеком, который помогал и способствовал объединению и взаимопониманию разношерстной и разноязыкой авангардистской братии.