В ответ на это он услышал хруст плетня, ломаемого для костра, и бешеный крик мужиков и баб, жаловавшихся на новую напасть, посланную на них Богом.
В ту неделю, когда одни утверждали, что в Будславе должна строиться какая-то дорога, а другие этот слух энергично отрицали, в заботах о своей роте Баранов не знал отдыха.
У русской роты он занял на один день хлеба, а на вокзале раздобыл котёл для варки воды. Он показал пленным посылаемую им телеграмму в Молодечно о том, чтобы оттуда прислали походную кухню, в которой для них будет вариться обед, а вместе с этой кухней должен прибыть чай и сахар:
— Будьте только терпеливы, все получите, я вас не обокраду.
Марек с Ванеком заняли целую комнату в избе, в которой они открыли амбулаторию, тогда как в другой части этой же избы, где помещался крестьянин с семьёй, расположилось около десяти пленных, и нельзя было ни пройти, ни пошевелиться.
Баранов относился к пленным по-дружески и внимательно. Каждый день он обходил избы и сообщал пленным, что они ещё могут лежать, так как сегодня хлеба опять не будет, а кухня все ещё не прибыла. Заглядывая к «докторам», он никогда не забывал спросить, какие появляются болезни, и заботливо предостерегал против цинги.
— Цинга — это самая ужасная болезнь, — убеждал он, — она разъедает все тело так, что потом мускулы отпадают от костей. Возникает от употребления солонины, а в интендантстве другого мяса, кроме солёного, нет. Поэтому я его лучше не буду брать, так люди сохранят здоровье. Бог даст, голубчики, скоро и война кончится, и вы поедете домой!
Естественно, что при таком положении топоры и лопаты стали быстро переходить к мужикам в обмен на картошку и хлеб. Когда наконец в селе появились инженеры с десятниками и осмотрели людской материал, посланный для работы, то выяснилось, что ввиду отсутствия инструментов работу начинать нельзя.
— Ведь вам же должны были дать инструменты в Витебске, — утверждал главный инженер, а Баранов разводил руками:
— А вот и не дали. Я даже не знал, что рота будет делать.
А на следующий день конвоиры забегали по хатам:
— Ну-ка, ребята, поскорей на работу! Выходи, выходи, а то скандал будет!
На улице уже ждал Баранов с десятниками, которым он отсчитывал людей. В одной руке он держал записную книжку, а в другой — большой кнут с ручкой в виде оленьей ножки. Он весело кричал:
— Ну что, ребятушки, позавтракали? Чаю с сахаром напились? Ну, теперь пойдём немножко поработать.
— Дать бы тебе по уху, — сказал пискун.
— Для такой работы я не гожусь. Я предпочёл бы в августе сгребать снег или лучше поливал бы цветы в саду, — добавил Горжин.
— А вы кто? Чехи? — отозвался на это старый десятник и, когда услышал в ответ громкое: «Чехи», радостно зачмокал. — А специалисты среди вас есть?
— Есть! — ответило ему двадцать человек.
Он попятился назад.
— А ну-ка, специалисты, выйдите вперёд.
Все выступили. На месте остался только один бравый солдат Швейк. Старик громко рассмеялся.
— Вот все чехи каменщики, плотники, портные, столяры — одни специалисты, а один среди них цыган. — Он весело подбежал к Швейку. — Ты что, тоже чех?
— Я чех из Праги, — важно сказал Швейк.
Старик от радости всплеснул руками.
— Он говорит, что чех! И не стыдно тебе? Ведь ты же чёрный, а выдаёшь себя за чеха? У нас такие только цыгане. Послушайте! — закричал он пленным. — Прогоните от себя цыгана, пускай он идёт к другим!
Тем временем подошёл к ним Баранов и спросил Швейка:
— А ты какой профессии?
— Парикмахер.
— Цыган — и парикмахер! — весело воскликнул старик. — Прямо не верится! — И он толкнул Швейка к другим, говоря ему: — В воскресенье побреешь меня и инженеров. Получишь на чай. А вы, голубчики, хотя вы и специалисты, но будете работать чёрную работу. Будете копать, носить и разбивать камни, ссыпать песок — в общем, строить железную дорогу, — закричал он уже злобно. Затем, становясь во главе, он скомандовал: — Ну, в поход! В ногу!
Эта была чудесная работа, которая началась после получения «орудий производства». От вокзала по полю бегали инженеры, натягивая шнур, а десятники по линии расставляли пленных и приказывали им рыть насыпь. Но едва принимались за работу, как инженеры, ругаясь, протягивали шнур в другом направлении, и десятники вели пленных в другое место.
— Ну, скорей, вот здесь начинай рыть. Что же ты, не видишь, что начальство отыскало лучшую дорогу?
— Я им не работник. Пойду посмотреть, что делается на вокзале, — сказал Горжин, втыкая лопату в землю.
Приблизительно через час он вернулся и попросил пискуна и Швейка следовать за ним. Они незаметно исчезли в то время, когда другие рубили в лесу берёзы, и направились к вокзалу. За вокзалом Горжин показал на большой стан-палатку.
— Что это — цирк? — спросил Швейк.
— Кое-что получше, — улыбнулся Горжин, — это наш новый питательный пункт.
И он уверенным шагом направился в палатку. Он остановился у окошка, где в кожаной тужурке сидела сестра милосердия, которой он протянул руку. Та улыбнулась и подала ему три миски. Затем стоявший в углу бородач налил им густой лапши с нарубленным мясом и показал на столы. Они принялись есть. Затем Горжин снова направился к окошечку и принёс девять кусков сахару.
— Мы побудем здесь. Работа не заяц, в лес не убежит.
Так они просидели до самого вечера, а когда уже начинало темнеть, пришли к работавшим товарищам; в это время на лошади подъехал Баранов.
— Эй, эй, ребята, кухня приехала. Завтра щи получите!
Дорога прямо росла. Сотни крестьян из окрестных деревень, согнанных полицией, возили песок для насыпей. Насыпь проводилась прямой, ровной линией, длиной в два километра, без каналов, и на поверхности сейчас же закапывали шпалы и прокладывали колею. Инженеры исчезли, а через четырнадцать дней все увидели другую роту, прокладывавшую дорогу по направлению к ним.
Затем начались дожди, снег исчез. На полях образовались озера. Возле насыпей скопилась вода в огромном количестве.
Всю ночь лило, а утром в непогоду пленных вновь погнали на работу. Но когда они пришли к полотну, то у всех от ужаса пораскрывались рты, а Швейк сказал:
— Ну вот, как раз в аккурат!
Работа тысяч людей и лошадей исчезла в течение одной ночи. На полях из болота печально торчали одни шпалы, поддерживаемые перегнувшимися рельсами, а возле этих рельс разъезжали верхом русские инженеры и орали на пленных.
— Сукины дети, канавы не провели, сукины сыны, водостоков не проложили!
И секли плетьми по спинам пленных, обвиняя их в измене русскому правительству и грозя расстрелом.
Но ни одна из этих угроз не была приведена в исполнение. В течение следующих четырнадцати дней выросла новая насыпь, в которой были сделаны поперечные канавы, а от Будслава по вновь проложенным рельсам шёл паровоз и тащил за собой несколько пустых вагонов.
Но далеко с ними он не ушёл. В одном месте дорога так круто поднималась в гору, что паровоз не мог одолеть подъёма. Потом приехал какой-то генерал с техническими значками, осмотрел дорогу, назвал инженеров идиотами и приказал на подъёме срыть всю насыпь.
Итак, снова раскапывалось размокшее поле, в то время как русские солдаты, к которым путь из-за весеннего половодья был отрезан, голодали. Вместе с ними голодали и двести человек пленных, приходивших с работы в сумерках и уходивших на работу до рассвета.
Доктора пленных неожиданно столкнулись с новой, неизвестной для них болезнью: как только садилось солнце, люди становились слепыми, ничего не видели и не могли идти домой. Ванек и Марек обанкротились со своим искусством. Эта болезнь заключалась в том, что какой-то глазной нерв, ослабевший от голода, уже не имел возможности при слабом свете расширить зрачки настолько, чтобы в них проникло достаточное количество световых лучей. Эта болезнь захватывала пленных одного за другим, и казалось, что она растёт эпидемически. Поэтому, когда ночью два человека упали в яму, служившую вместо уборной, а один в ней утонул, Ванек пришёл заявить Баранову, что состояние здоровья роты угрожающе, что люди почти все ослепли.
Баранов заломил руки.
— Что же я могу сделать? Я старался уберечь их от болезней, не давал им солёного мяса, в щи приказывал класть побольше лука, остаётся написать об этом в Витебск! — Он задумался. — Ну, доктор, послушайте, я уже нашёл выход: пленные будут ходить позже на работу и раньше с неё возвращаться. Кроме того, сейчас дни будут длиннее. — И он опять задумался. — Признаться, я ничего не понимаю, что у нас творится. Как это люди могут днём видеть, а ночью быть слепыми? Я поеду в Будслав и спрошу об этом докторов.
Эта болезнь была известна в русской армии. Когда чиновник вернулся, то сейчас же послал за своими докторами.
— Ну вот наше лекарство! Каждый день нужно давать по ложке. Это только куриная слепота: человек, как курица, в сумерках ничего не видит. Ну а после употребления этого лекарства болезнь как рукой снимет. — Он дал им бутылку рыбьего жира, отвратительно пахнущего, и сказал: — Вечером приведите слепых в кухню, я ещё приказал, чтобы, кроме того, привезли другое лекарство. Повара сварят говяжью печёнку, и слепые будут над ней парить глаза! Так посоветовал мне доктор. Русский доктор — человек учёный.
Терапия слепоты началась сейчас же. Людей тошнило от отвратительно пахнущего жира, но из страха совсем потерять зрение, они глотали жир из ложек.
Вечером пришёл солдат и приказал всем больным идти по десятку на кухню в порядке очереди. Там, в плоском тазу, положенном на горячие угли, повар разложил говяжью печёнку.
— Наклоняйтесь все сразу над тазом, а одеялом закройтесь сверху, чтобы пар шёл в глаза! А ты потом эту печёнку поджарь мне с луком, — сказал Баранов повару уходя.
Десятки сменялись десятками, ослепшие пялили глаза на таз и на печёнку, а изо рта у них текли слюни, вызванные аппетитным запахом. И повар, заметив, что надежда на удивительное лекарство готова исчезнуть в желудках пациентов, сказал уходя: