В этот момент на меня набросился гондольер и замахнулся ножом. Я ударил его ногой в живот и он упал навзничь на мраморный пол. Нож со звоном отлетел в сторону.
Но овладеть ножом мне не удалось, потому что на меня лезли, по крайней мере, человек шесть мужчин. Я прорвался и бросился снова бежать; маленький дворецкий сделал мне подножку, и я с треском упал, но сейчас же поднялся и, вырвавшись от лакеев, бросился к двери, которая виднелась в дальнем углу передней. Добравшись до нее и взявшись за ручку, я закричал от радости. Дверь легко отворилась. Это был выход из дома и мне ничего не мешало спастись.
Но, ликуя, я совершенно забыл о том, что нахожусь в проклятой Венеции, в которой каждый дом представляет собой остров. Я уже готовился выпрыгнуть на улицу, как вдруг увидел, что вместо улицы передо мною чернеет канал.
Я шагнул назад и был в одно мгновение окружен моими преследователями. Но меня, друзья мои, не так-то легко захватить в плен. Угощая итальянцев ударами ног по животу, я расчистил себе дорогу. Один из них, стараясь меня удержать, схватил меня за волосы, но я вырвался — и клок моих волос остался у него в руке. Маленький дворецкий ударил меня связкой ключей. Я был весь в синяках и окровавлен, но это не мешало мне пробить себе дорогу.
Бросившись вверх по широкой красивой лестнице, я очутился на площадке перед двухстворчатыми дверями. Распахнув их, я убедился, что все мои старания спастись совершенно бесполезны: зал, в который я ворвался, был ярко освещен. Мне бросились в глаза золотые карнизы, массивные колонны, рисунки на потолке и стенах. Было совершенно очевидно, что я нахожусь в зале какого-нибудь богатого дворца Венеции.
В этом странном городе таких роскошных дворцов насчитывается, по крайней мере, несколько сотен, и каждый из них блещет такой роскошью, что ему может смело позавидовать Лувр и Версаль.
В середине этой громадной залы находилось возвышение под балдахином и на этом возвышении полукругом сидело двенадцать человек, одетых в черные мантии. Похожи эти люди были на францисканских монахов. Лица их были закрыты черными масками.
Около дверей стояла толпа вооруженных людей. У этих негодяев были совершенно разбойничьи лица. Среди них, обратясь лицом к балдахину и черным маскам, стоял молодой француз-офицер в обще-армейской форме. Когда он повернул голову в мою сторону, я сразу же узнал в нем Орэ, молодого капитана седьмого пехотного полка, с которым я в течение зимы выпил не одну бутылку вина.
Бедный малый был бледен, как мертвец, но, в общем, он держал себя мужественно, находясь один среди убийц и злодеев. Увидев меня, он, очевидно, стал надеяться на спасение, но надежда эта скоро угасла.
Можете себе представить, конечно, как были изумлены все эти люди моим неожиданным появлением. Мои преследователи столпились у порога и преградили мне путь. Приходилось отложить дальнейшие помышления о бегстве. Настоящий мой характер проявляется в своем полном блеске именно в такие опасные моменты.
Я с достоинством двинулся вперед и приблизился к судьям. Мундир мой был разорван, волосы — в беспорядке, из головы лилась кровь, но по выражению моих глаз и осанке итальянцы поняли, что перед ними находился необыкновенный человек.
Я остановился перед стариком огромного роста, с длинной седой бородой. Его повелительная осанка свидетельствовала о том, что это человек высокопоставленный и пользующийся всеобщим уважением.
— Милостивый государь! — громко заявил я, — будьте любезны об'яснить, по какой причине меня насильственно лишили свободы и привели в этот дом? Я — честный воин, равно как и этот французский офицер, и требую, чтобы вы немедленно освободили нас обоих.
Ответом на мои слова было устрашающее молчание. Неприятное, знаете, это положение! На вас устремлены двенадцать черных масок и из-под них сверкают и пронизывают вас насквозь горящие злобой и ненавистью двадцать четыре глаза!
Но, несмотря на это, я держал себя, как и подобает удалому гусару. Мое поведение доставляло мне самому величайшее удовольствие. Я понимал, что приношу своим образом действий честь и славу всему Конфланскому полку, и бесстрашно глядел на убийц, ожидая от них ответа.
Высокий старик с седой бородой, наконец, прервал молчание.
— Кто это человек? — спросил он.
— Его имя — Жерар, — ответил стоявший у двери маленький дворецкий.
— Полковник Жерар! — поправил его я — полковник Жерар, отличенный пять раз и представленный к почетной сабле. — Я — ад'ютант генерала Сюше, и требую, чтобы вы немедленно освободили как меня, так и моего товарища по оружию.
Снова в зале водворилось страшное молчание, а двенадцать пар злых, безжалостных глаз устремились на меня. Через несколько секунд человек с седой бородой заговорил:
— Его дело не на очереди. По нашему списку до него мы должны рассмотреть еще два дела.
— Он вырвался из наших рук и прибежал сюда самовольно, — доложил дворецкий.
— Отведите его назад. Пусть ждет своей очереди… Посадите его в деревянную келью.
— А если он будет сопротивляться, эчеленца?
— Тогда пронзите его кинжалом. Суд вас уполномочивает на это. Уведите его. Мы тем временем покончим с другими.
Слуги направились ко мне. Одну минуту я было хотел оказать сопротивление. «Отчего и не погибнуть смертью героя?» — подумал я, но потом рассудил, что геройства моего никто не увидит и некому будет передать о нем потомкам.
Я позволил негодяям-лакеям вывести меня из зала. Гондольер шел рядом со мной. В руке его сверкал длинный, отточенный нож. По его лицу я видел, что он был бы рад малейшему предлогу, только бы всадить этот нож мне в сердце.
Эти большие венецианские дома прямо удивительно построены. Каждый такой дом — и дворец, и крепость, и тюрьма в одно и то же время. Меня повели по длинному коридору, потом мы спустились вниз по каменной лестнице и очутились в небольшом коридорчике, в котором виднелись три двери.
В одну из этих дверей меня впихнули и заперли в темную комнату. В стене, выходившей в коридор, было проделано отверстие, закрытое решеткой, через которую в комнату проникал слабый свет. Оглядываясь и ощупывая предметы, я стал исследовать помещение, в котором очутился.
Хотя я знал, что пробуду в этой комнате недолго, но у меня уж такой характер: в какое бы затруднительное положение я ни попал, первым делом я думаю, нельзя ли как-нибудь из него выпутаться.
Сырость покрывала каменный пол и стены моей камеры. Поэтому я решил, что место, в котором я заключен, находится ниже уровня воды. Только под самым потолком виднелось небольшое отверстие, через которое в мою темницу проникал воздух и свет.
Три стены моей кельи были каменные, четвертая же была деревянная, при чем я убедился, что эта деревянная стена возведена недавно; очевидно, это была перегородка, разделявшая одну большую камеру на две половины.
Итак, в моем распоряжении были три старые каменные, стены, крошечное окно, массивная дверь и добрые надежды. Я понял, что в моем положении можно воспользоваться только деревянной перегородкой. Но что будет дальше? Если мне и удастся перебраться в соседнюю камеру, то оттуда тоже не будет выхода.
Но характер у меня, друзья, такой, что я предпочитаю даже самое бесполезное дело безделью: сидеть, сложа руки, скучно. Поэтому всю свою энергию и внимание я устремил на деревянную перегородку.
Две доски в этой перегородке были вделаны плохо и шатались. Я сразу увидал, что мне будет легко их вынуть, нужен был только инструмент, который и нашелся в виде ножки кровати, стоявшей в углу. всунул эту ножку в расщелину между досками и хотел их вырвать, но в это время послышались чьи-то быстрые шаги и я должен был приостановить свою работу.
В сражениях мне приходилось видеть, как умирают целые сотни людей, но совсем иное дело, когда вы являетесь свидетелем того, как убивают человека гнусные убийцы в своем логовище.
Злодеи ворвались в коридор, таща за собой кого-то. Человек, которого они тащили, упирался и громко кричал:
— Помогите! помогите!
Послышался звук сильного удара, стон и опять раздался крик несчастного:
— Жерар! полковник Жерар! Помогите!
— Убийцы! проклятые убийцы! — закричал я и стал ломиться в дверь. Я узнал голос бедного капитана Орэ.
Минуту спустя где-то совсем близко упало в воду что-то тяжелое — и я понял, что капитан Орэ исчез туда, куда ушли в течение этой зимы целые сотни наших товарищей, числившихся пропавшими без вести.
В коридоре опять послышались шаги. Я думал, что убийцы идут за мною, но они отворили дверь соседней камеры, вывели оттуда кого-то и увели. Я снова принялся за свою работу над досками, и скоро мне удалось сделать то, чего я добивался. Теперь я мог их свободно вынимать и ставить на место.
Сняв доски и перелезши через перегородку, я очутился в соседней камере, которая, как я и ожидал, была очень похожа на мою. Спастись из этой камеры было так же невозможно, как и из моей. Вся разница заключалась в том, что никакой новой деревянной перегородки не оказалось. Дверь была заперта. В комнате я не нашел никаких указаний относительно того, кто был моим товарищем по несчастью.
Вернувшись в свою камеру, я поставил доски на место и стал ожидать смерти, стараясь быть спокойным и мужественным. Время шло чертовски медленно, но, наконец, вдали послышались шаги. Нервы мои были страшно напряжены, и я стал прислушиваться, ожидая новых воплей и стонов истязаемой жертвы.
Но ничего подобного не случилось. Пленника мирно водворили в соседнюю камеру. Я хотел было заглянуть туда через расходившиеся доски, но в это время дверь моей темницы распахнулась и на пороге ее появился каналья-гондольер и еще несколько негодяев.
— Ну, француз, иди! — крикнул гондольер.
В своей большой, волосатой руке он держал окровавленный нож. По глазам негодяя я решил, что он придумывает предлог для того, чтобы зарезать меня немедленно.
Сопротивление было совершенно бесполезно. Я молча последовал за убийцами и снова был введен в тот же великолепный зал, где продолжал заседать тайный суд.