Войти во двор монастыря не представляло никакой трудности, но проникнуть внутрь, не подвергаясь вопросам, было не так-то легко. Обойдя кругом весь сад. я заметил одно большое окно с цветными стеклами. Тут, очевидно, находилась часовня. Из слов Гюбера, я понял, что комната игуменьи, в которой хранился порох, находилась вблизи от часовни и что шнур из этой комнаты был проведен в одну из соседних келий.
Но как проникнуть внутрь монастыря?
У дверей стоит стража, мимо которой никак не пройти без об'яснений.
Но тут меня осенило внезапное вдохновение. В саду, около колодца, стояло несколько пустых ведер. Наполнив два ведра водой, я пошел к дверям. Никому, ведь, не придет в голову спрашивать человека, несущего ведра с водой, что ему нужно? Так оно и случилось. Стража меня пропустила и я очутился в длинном, освещенном фонарями коридоре, по одной стороне которого находились кельи монахинь.
В коридоре лежали и курили испанские солдаты. Некоторые из них приветствовали меня и что-то говорили. Думая, что они просят у меня благословения, я отвечал им по прежнему: «Nihil human, a me alienum puto» и, как кажется, этот ответ их вполне удовлетворял.
Скоро я добрался до часовни. Келья, находившаяся рядом с нею, была превращена в пороховой склад. Дверь этой кельи была заперта и около нес стояли два вооруженных с головы до ног испанца. У одного за поясом болтался ключ. Вид у этих ребят был достаточно внушителен. Впрочем, если бы их было только два, то я легко бы завладел ключом, но поблизости стояли солдаты, и вступать в борьбу со сторожами склада было, по меньшей мере, глупо.
Дверь следующей кельи, находившейся в другом конце коридора и принадлежавшей сестре Ангеле, была приотворена. Я собрал все мужество, поставил ведра на пол, вошел в келью и — смутился от неожиданности. Комнату эту отвели для трех монахинь, которые, очевидно, дали обет не покидать монастыря. Среди них находилась пожилая дама с суровым лицом, сама игуменья. Две другие монашенки были очень молоды.
Все они сидели в дальнем углу комнаты, но при моем появлении встали. Я с удивлением увидал, по выражению их лиц, что они ждали моего прибытия и обрадовались ему. Я решил воспользоваться этим.
Моя задача состояла в том, чтобы выпроводить этих монахинь из кельи. В другой двери торчал ключ, и я сделал, решительный жест, приглашая монахинь следовать за мной. Игуменья что-то спросила у меня, но я нетерпеливо потряс головой и снова пригласил их следовать за мной. Игуменья продолжала сомневаться. Тогда я затопал ногами и так повелительно указал им на дверь, что они повиновались и вышли. Теперь было устранено последнее препятствие.
Часто мне случалось, друзья мои, считать мигом победы минуты, когда мне грозила величайшая опасность. Так было и на этот раз. Я взглянул на игуменью и, к величайшему своему неудовольствию увидал, что она с удивлением и подозрением смотрит на мою правую руку.
Моя рука могла привлечь внимание игуменьи по двум причинам. Во-первых, она была обагрена кровью испанца, которого я ударил кинжалом, сидя на дереве, но это еще ничего, так как монахини Сарагоссы умеют обращаться с кинжалами ничуть не хуже, чем с молитвенниками. Было нечто худшее: на моем указательном пальце красовалось большое золотое кольцо — подарок одной моей приятельницы, имени которой я не назову. При свете лампады, горевшей у алтаря, это кольцо ярко блестело.
Кольцо на руке францисканского монаха, приносящего обет нищеты, есть в некотором роде нелепость, невозможность. Я решил заблаговременно удрать и пошел к дверям часовни, но дело было уже испорчено. Оглянувшись, я увидал, что игуменья торопливо бежит за мной.
Тогда я бросился бежать по коридору: игуменья громко закричала что-то сторожам, охранявшим склад и бывшим впереди меня. Но я тоже закричал и указал испанцам вперед. Стража поэтому вообразила, что мы с игуменьей бежим вместе и пропустила меня. Я влетел в келью сестры Ангелы, захлопнул дверь и запер ее. На двери было два больших крюка и замок. Пока они выломают ее, я успею что-либо предпринять.
Испанцы выли в коридоре, словно волки, и колотили в дверь прикладами винтовок. Не обращая внимания на их вопли, я стал искать шнурка, о котором говорил Гюбер. Он должен находиться на той стороне комнаты, которая ближе к пороховому складу.
Я пополз на четвереньках вдоль стены, осматривая каждую трещину в полу, но ничего не нашел. Между тем, две пули пробили дверь и ударились в стену. Шум в коридоре усиливался. Я прижался в угол, чтобы спастись от пуль, которые теперь летели целыми роями.
Не обращая внимания на дьявольские завывания в коридоре, я стал напряженно думать, где бы мог находиться отыскиваемый мной шнурок. Гюбер соблюдал, конечно, всякую осторожность; он провел шнур так, чтобы не была возбуждена подозрительность монашенок.
В это время мои глаза упали на статую св. Иосифа, стоявшую в углу. По краям пьедестала шел венок из зеленых листьев. Посреди стояла горящая лампада.
Я бросился к статуе, сорвал листья и за ними увидел тоненькую черную нить, которая шла к статуе и исчезала в небольшом отверстии, просверленном в стене.
Опрокинув на эту нитку горящую лампаду, я поспешно бросился на пол ничком.
Вскоре последовал взрыв, подобный грому. Стены затряслись и зашатались, штукатурка посыпалась со стен и потолка. Я слышал рев испуганных испанцев и, наконец, раздалось оглушительное «да здравствует Франция!». Наши гренадеры ворвались в Сарагоссу. Что было дальше, не помню…
Когда я очнулся, меня поддерживали два французских солдата. Шатаясь, я поднялся на ноги и оглянулся. Вокруг меня валялась штукатурка, все в комнате было переломано, в стенах виднелись трещины, но все же стены монастыря оказались так прочны, что даже взрыв не мог их разрушить.
Неожиданая катастрофа привела в такой ужас испанцев, что наши гренадеры ворвались в монастырь без всякого труда. Выбежав в коридор, я увидел самого маршала Ланна, который шел мне навстречу. Он поздоровался со мною и внимательно выслушал мой доклад.
— Великолепно, капитан Жерар, великолепно! — воскликнул он. — Разумеется, я доложу о вашем подвиге императору.
— Позвольте доложить вашему превосходительству, — ответил я, — что мне пришлось только закончить работу, которая была задумана и почти выполнена Гюбером.
— Его подвиг тоже не будет забыт, — сказал маршал. — Но теперь уже половина пятого; после такой беспокойной ночи, вы, конечно, сильно проголодались. Разрешите, капитан Жерар, пригласить вас позавтракать со мной и моим штабом.
— Я воспользуюсь приглашением вашего превосходительства, — ответил я, — но мне необходимо сначала покончить одно небольшое дело.
— В таком случае, до свидания, я вас буду ждать, — произнес маршал Ланн и пошел далее.
Я прошел через разрушенные ворота монастыря и дойдя до дома, в котором накануне виделся с маршалом Ланном, сбросил с себя францисканский плащ и надел оставленные здесь гусарскую шапку и саблю. Затем, миновав конюшни, я дошел до лощинки, на которой росло несколько пробковых дубов.
Мои двенадцать товарищей, вооруженные саблями, уже ждали меня, разговаривая друг с другом. Они с любопытством смотрели на меня. Лицо мое было черно от пороха, руки окровавлены. Я не был похож на молодого капитана, над которым они вчера смеялись.
— Доброе утро, друзья, — произнес я, — извините меня, что заставил вас ждать, но я не мог, к сожалению, располагать своим временем. Разрешите обратиться к вам с небольшой просьбой. Маршал Ланн пригласил меня завтракать, и я не могу заставить его ждать себя.
— Чего же вы хотите? — спросил Оливье.
— Я хочу, чтобы вы меня освободили от обязательства драться с каждым из вас по очереди. Позвольте мне атаковать вас всех зараз.
И с этими словами я взял саблю en garde.
Ответили они мне на это очень красиво и чисто по-французски. Моментально все двенадцать сабель вылетели из ножен и поднялись вверх для салюта. Все они, двенадцать человек, стояли неподвижно, держа сабли вверх. Эти люди, только вчера смеявшиеся надо мной, сегодня воздавали мне честь, приветствуя мой подвиг.
Когда человек ослабел от работы, он может бороться только с опасностями, но не с чувствами.
— Товарищи! Товарищи! — воскликнул я.
Но больше я ничего не мог сказать. Что-то подступило к горлу и стало душить меня. В этот момент руки Оливье обвились вокруг моей талии, Пельтон схватил меня за правую руку, а Мортье за левую. Прочие окружили меня со всех сторон, трепали по плечу, гладили по спине. Везде я видел ласковые, улыбающиеся лица. И я понял, что мне отведено надлежащее место в Конфланском гусарском полку.
V. ЖЕРАР В ПЛЕНУ У ИСПАНСКИХ ПАРТИЗАН. ИГРА В КАРТЫ НА СВОБОДУ
Видя на груди моей медаль, которую я надеваю очень редко, новые генералы и знатные иностранцы понимают, что я за человек, но боюсь, что они, да и вы тоже, Друзья мои, не можете себе даже представить, каким я был прежде.
Вы бы поняли, какие могут быть замечательные гусары, если бы увидали, как 1 июля 1810 года я стоял на пороге гостиницы в деревне Аламо.
В этом проклятой деревушке мне пришлось гнить целый ........... из-за пустяков. Я получил удар пикой в ло-...........азалась служить. Лежу, бывало, в постели ...........ою руки, временами — даже плачу. С болью думал я о том печальном положении, в котором; находятся конфланские гусары, лишенные своего полковника.
Я тогда еще не был начальником бригады, но держал себя, как настоящий бригадир. Я был самым молодым полковником и любил своих подчиненных, как жену и детей, взятых вместе. Замещал меня старший майор Вилларэ. Это был превосходный офицер, но со мной он, конечно, сравниться не мог.
В один прекрасный июльский день я в первый раз с трудом добрался до двери и стоял на свежем воздухе, купаясь в золотых лучах испанского солнца. Накануне вечером я получил известия о своем полке, в то время находившемся в Пасторес, на расстоянии около шестидесяти верст от Аламо.