Но как мне добраться до своих гусар? Пика, повредившая мне ногу, отправила на тот свет моего коня. Я советовался по этому поводу и с хозяином гостиницы, Гомецом, и со старым священником, который провел последнюю ночь в гостинице, но ни тот, ни другой не могли мне сказать ровно ничего утешительного. Во всем околодке не осталось ни одной лошади.
Хозяин гостиницы не хотел и слышать, чтобы я отправился в армию через горы без конвоя. Он рассказывал мне, что Эль-Кучилло[5], как прозвали одного испанского вождя партизан, находился в настоящую минуту в горах, а попасть в руки Кучилло значило умереть мучительной смертью. Старый священник, услыхав эти слова, заметил:
— Французские гусары партизан не боятся!
Услыхав этот комплимент, я решил доказать на деле верность его убеждения. Но где же достать лошадь?
Я стоял у порога гостиницы, размышляя по этому поводу. Вдруг послышался стук копыт. Я поднял глаза и увидел человека на вороной лошади, который приближался ко мне.
Когда он под'ехал, я крикнул:
— Здорово, товарищ!
— Здорово, — ответил он.
— Я — полковник Конфланского полка Жерар, я лежу здесь раненый уже целый месяц, а теперь хочу ехать в свой полк в Пасторес.
— А я — комиссариатский чиновник Видаль, — представился всадник. — Так как я еду в Пасторес, то был бы очень рад, полковник, если бы вы поехали со мной. Говорят, в горах не совсем спокойно.
— Увы! — отвечал я, — у меня нет лошади, но если вы продадите мне свою, я обещаю прислать за вами отряд гусар.
Но Видаль не хотел и слушать об этом. Напрасно хозяин гостиницы рассказывал о зверствах, которые творил над путешественниками Эль-Кучилло, напрасно я напоминал чиновнику об его обязанностях перед страной и армией. Он даже и спорить с нами не стал, а только крикнул хозяину, чтобы тот вынес ему стакан вина. Я коварно предложил ему сойти с лошади и выпить со мной, но он догадался о моей хитрости и, быстро попрощавшись, ударил лошадь и помчался прочь, оставляя за собой облака пыли.
Да, друзья мои, в тогдашнем моем положении можно было прямо с ума сойти. Товарищ по армии весело мчится на ваших глазах, торопясь к своим ящикам с сушеным мясом и к боченкам с водкой, а вам приходится сокрушаться о своих пятистах гусарах, оставшихся без вождя. Я смотрел вслед Видалю и горько было у меня на душе.
Вдруг кто-то тронул меня за локоть.
Это был маленький священник, о котором я уже упоминал. Расспросив меня, о чем я задумался, он сказал:
— Я могу вам помочь в этом деле, так как сам еду на юг.
— Доставьте меня в Пасторес, и я вам за это подарю золотые четки! — воскликнул я.
Действительно, у меня имелись золотые четки. Я их взял из одного монастыря. Когда вы находитесь в походе, надо брать все, что под руку попадается. Иногда самая бесполезная на первый взгляд вещь оказывается совершенно необходимой. Так оно в этом случае и оказалось.
Священник ответил:
— Я вас доставлю к месту назначения не потому, что рассчитываю на награду, а потому что у меня такая привычка. Я всегда стараюсь, по мере возможности, делать добро моим ближним. Оттого-то меня и любят повсюду.
Сказав это, он повел меня по деревенской улице к полуразвалившемуся скотному двору, где стоял старомодный и дряхлый дилижанс. Тут же мы нашли трех старых мулов. Ни один из них не мог бы поднять человека, но все вместе они могли кое-как дотащить нас и этот дилижанс. Собственник мулов стал их запрягать весьма неохотно, так как он смертельно боялся ужасного Кучилло. Мы едва уговорили его ехать: я сулил ему земные блага, а священник пугал eгo адскими муками. Крестьянин взобрался, наконец, на козлы и немедленно же стал погонять изо всех сил мулов. Он торопился для того, чтобы миновать горы еще до сумерек. Mаленький священник сделался вдруг серьезен, но затем разговорился. Он оказался прекрасным попутчиком и всю дорогу развлекал меня рассказами о своем приходе и прихожанах.
Простодушный священник сообщил мне, между прочим, что едет навестить свою мать, живущую в деревушке провинции Эстремадура и показал мне незатейливые подарки, которые он вез старушке.
Потом священник вытащил из ножен мою саблю. Когда я рассказал, что этой саблей я убил очень много людей, он вздрогнул и сунул саблю под подушку сиденья, говоря, что ему даже смотреть неприятно на это страшное оружие.
Наконец, мы добрались до гор. Вдали, справа, слышались раскаты пушечных выстрелов, доносившихся из лагеря Массена. Ах, как мне хотелось отправиться прямо к нему. Но я не мог этого сделать, потому что знал, что меня с нетерпением ожидают мои гусары.
Чем дальше подвигались мы вперед, тем становилось все веселее и легче: я радовался, что скоро увижу моих храбрых молодцов и их прекрасных коней.
Теперь мы двигались между горами. Перед нами раскинулась дикая пустыня. Сперва мы встречали крестьян, ехавших на мулах, но затем люди перестали встречаться. Ничто не нарушало мертвой тишины. Удивляться этому, впрочем, было нечего, ибо вся окрестность была разорена и разграблена французами, англичанами и шайками местных партизан.
Проход между горами делался все уже и уже, и я перестал выглядывать в окно. Сидя молча, я думал о различных вещах, пока не задремал.
Очнувшись от дремоты, я увидал, что мой попутчик — священник, вынув из кармана шило, старается провертеть дыру в ремне, на котором висела у него бутылка с водой. Руки у него дрожали, работа не клеилась и, наконец, ремень выскользнул у него из рук и деревянная бутылка упала на пол дилижанса. Я нагнулся, чтобы поднять ее, а священник, воспользовавшись моим движением, вспрыгнул мне на плечи и вонзил свое шило мне в глаз. Друзья мои, вы меня знаете: я привык к опасностям и встречаю их, не моргнув и глазом.
Но на этот раз неожиданное нападение привело меня в ужас. Сильнейшая боль в глазу озлобила меня и вернула самообладание.
Я схватил негодяя обеими руками, бросил его на пол экипажа и придавил тяжелыми сапогами. Он тотчас же вытащил из-под рясы пистолет, но я вышиб оружие у него из рук и стал коленями ему на грудь. Тут он впервые пронзительно закричал, а я искал мою саблю, которую он ловко у меня выманил. Наконец, я нашел ее и стал обтирать кровь с лица, чтобы хорошенько разглядеть, где он лежит и нанести ему решительный удар.
И вдруг, в этот решительный момент, экипаж повалился набок, и сабля выскочила у меня из рук.
Прежде, чем я успел опомниться, дверь дилижанса отворилась. Меня схватили за ноги, вытащили на дорогу и поволокли по острым камням.
Глянув вверх, я увидал, что вокруг меня стоят тридцать негодяев. Я ужасно обрадовался этому зрелищу. Вы удивлены?! Да, я обрадовался потому, что мой здоровый глаз был закрыт мехом ментика и я глядел на негодяев своим пораненным глазом; значит, этот глаз остался цел. Сообразив все это, я обрадовался. Вы видите, что этот глаз у меня точно припухший, а вот и рубец. Шило прошло между орбитой и глазным яблоком.
Негодяй, конечно, хотел пронзить своим шилом мой мозг и ему удалось только повредить какую-то внутреннюю кость. У меня всего семнадцать ран, но ни одна меня так не мучила, как эта.
Между тем, негодяи вытащили меня на дорогу и стали бить кулаками и ногами. Я и прежде замечал, что горные жители обвертывают себе ноги кучей тряпья, но только теперь я мысленно благодарил их за эту странную привычку. Не будь этого, мне не сдобровать бы от их ударов. Наконец, они оставили меня в покое, вероятно, решив, что я лишился чувств. Но они ошиблись: я был в сознании и украдкой всматривался в их скверные рожи, стараясь их запомнить хорошенько, чтобы знать, кого нужно вешать. Но запомнить их было не легко: у всех этих мерзавцев были одинаково смуглые и мерзкие рожи. Они загородили дорогу двумя огромными камнями, и наш дилижанс, наехав на них, мгновенно опрокинулся.
Гадина, притворявшаяся священником и так хорошо рассказывавшая о своем приходе и о своей любви к матери, конечно, прекрасно знала о готовящейся засаде. Когда мы стали приближаться к ней, негодяй попытался меня изувечить, чтобы я не мог оказать сопротивления его товарищам.
Разбойники вытащили этого негодяя из экипажа. Увидав, в каком он находится состоянии, они пришли в неописуемое бешенство и ярость. Правда, этот человек не успел получить всего, что заслуживал, но, так или иначе, он должен был запомнить на всю жизнь свою встречу с Этьеном Жераром. Товарищи попробовали его поднять на ноги, но он тотчас же снова сел на землю.
Его маленькие, черные глазки, которым он умел придавать ласковое и невинное выражение, метали на меня искры.
Наконец, мерзавцы подняли меня на ноги и погнали вперед по горным тропинкам. Чорт возьми, я понял опасность своего положения. Теперь мне понадобится вся моя храбрость, которой я обладаю.
Врага моего несли на плечах двое разбойников, следовавших за мной. Я слышал, как он шептал разбойникам на ухо что-то весьма для меня нелестное.
Шли мы не меньше часа. Мне это было не легко при раненой лодыжке и боли в глазу. Кроме того, я тревожился, что рана в глазу испортит мою наружность. Все это вместе взятое приводило меня в сквернейшее настроение.
Ни об одной прогулке я не вспоминаю с таким отвращением, как об этой. Шляться по горам я вообще не мастер, но тут я шагал исправно. Вы прямо не можете себе представить, какая бодрость вас охватывает, если около вас идут загорелые жулики с длинными кинжалами. При таких обстоятельствах даже совершенно обессиленный маршируешь так бодро, как-будто впереди тебя ожидает большая радость.
Наконец, мы добрались до места, где тропинка сперва подымалась на холм, а потом спускалась вниз, в долину. Нужно было пройти через густой сосновый лес. Местами видны были следы мулов, а один раз я совершенно ясно различил на влажном песке след лошадиного копыта. Я скоро разгадал тайну этих следов. Недалеко от этого места стояла привязанная к дереву большая вороная лошадь с белой отметиной на передней ноге. Это была та самая лошадь, которую я выпрашивал у комиссариатского чиновника.