Мне, стало-быть, нужно только добраться до лошади, вложить ноги в стремена и взять в руки саблю. Тогда я одним ударом завоюю себе свободу и вырвусь из этого проклятого логовища.
Вот о чем я думал, лежа под деревом и незаметно работая руками и ногами. Вдруг из пещеры показался Эль-Кучилло. Он сказал что-то всей шайке. Разбойники шумно захохотали и захлопали в ладоши. Приближался решительный момент. Я успел только освободить себе руки. С ногами дело обстояло гораздо хуже. При каждом движении в раненой лодыжке начиналась острая боль, и я должен был употреблять все усилия, чтобы не закричать.
Между тем, один из разбойников вскарабкался на высокую елку и привязал к ее вершине веревку. Затем он влез на другое дерево и там проделал то же самое. Концы веревок болтались в воздухе. Я с любопытством наблюдал, что будет дальше. По правде сказать, я чувствовал, кроме того, некоторый трепет.
Вся шайка схватилась за одну из веревок и стала ее тянуть вниз. Молодая ель постепенно склонялась и, наконец, согнулась в дугу. Веревку тогда прикрутили к пню и ель осталась в этом положении. Разбойники обратились к другому дереву и сделали с ним то же самое. Вершины елок сблизились. Я понял дьявольский план злодеев.
Эль-Кучилло, улыбаясь своей отвратительной улыбкой, подошел ко мне:
— Мне кажется, полковник, что вы очень сильный человек, — сказал он.
— Если вы будете так любезны и развяжете меня, то будете иметь случай убедиться в этом.
— Нет, дело не в этом, — ответил атаман, — всем нам очень интересно узнать, сильнее ли вы, чем вот эти две молоденькие елки. Как вы видите, мы намереваемся привязать вас за ноги этими двумя веревками, а потом отпустить деревья. Если вы сильнее этих деревьев, то вам и вреда никакого не будет, но если деревья окажутся сильнее, то что же делать, полковник? У нас останется, по крайней мере, память о вас и на том и на другом дереве.
Закончив свою тираду, он засмеялся. Засмеялись и все стоявшие вокруг меня разбойники. Знаете что, друзья? Даже теперь в старости, когда у меня нервы разгуляются или когда лихорадка, схваченная в Польше, мучает меня, я всегда вижу во сне эти темные и зверские лица, эти жестокие глаза и отблески огня на их белых свирепо оскаленных зубах.
Вдруг я услышал отдаленные, глухие звуки. Мог ли я, прожив всю жизнь в легкой кавалерии, ошибиться? Несомненно, к нам приближались войска.
— На помощь, товарищи, на помощь! — крикнул я что было сил.
Разбойники, стараясь заставить меня замолчать, били меня по лицу и тащили к соснам, но я продолжал кричать:
— На помощь, мои храбрые молодцы! На помощь, дети мои! Вашего полковника убивают!
Я воображал, что сейчас на этой лощине появятся все мои пять сотен гусар с литаврами и знаменами.
Но случилось то, чего я совсем не ожидал. В освещенном луной пространстве показался мчавшийся во весь карьер красивый молодой человек на великолепной саврасой лошади. Лицо у него было свежее и замечательно добродушное. Сидел он в седле молодцевато, как парень-рубака, не останавливающийся ни перед чем. В этом отношении он походил на меня.
Молодой человек быстро подскакал к нам. За ним следовали четыре всадника в красных мундирах и шишаках. По правде говоря, они были похожи скорее на монахов, чем на драгун. По их странным мундирам я догадался, что это приехали англичане. Я увидал здесь англичан впервые.
— Ну, что тут такое? — крикнул офицер на скверном французском языке. — Кто тут кричал о помощи? Что вы хотите делать с этим человеком?
В эту минуту я благословил судьбу, дозволившую мне провести несколько месяцев с О'Брианом, учившим меня английскому языку.
Разбойники развязали мне ноги; оставалось только сбросить с рук веревки. Сделав это и вырвавшись от разбойников, я бросился к костру, схватил саблю и мигом очутился на коне, принадлежавшем бедному Видалю. Несмотря на то, что моя раненая нога давно не чувствовала стремени, я произвел все это ловко и быстро. Негодяи не успели даже навести на меня пистолеты. Я немедленно приблизился к английскому офицеру…
По-английски я говорил едва ли лучше, чем этот господин по-французски, но тем не менее я воскликнул:
— Я вам сдаюсь, сэр! Поглядите-ка вон на то дерево налево и вы увидите, что эти негодяи делают с почтенными людьми, попадающими в их руки.
В эту минуту костер ярко вспыхнул и все увидали бедного Видаля. Зрелище было поистине ужасное.
Вдруг англичане обнажили свои пять сабель и один из них, хлопнув меня по плечу, произнес:
— Ну, защищай свою жизнь, французская лягушечка!
Вы, конечно, понимаете, что я не ожидал такого оборота. Но, сидя на коне и сжимая рукоять сабли, я уже чувствовал себя хорошо. В это время Эль-Кучилло подошел к английскому офицеру.
— Я должен указать вашему высокородию, что этот француз мой пленник, — произнес он.
Англичанин замахнулся на Эль-Кучилло саблей и закричал:
— Вы — негодяй и разбойник! Прямо срам для нас иметь таких союзников. Будь я на месте лорда Веллингтона[6], вы давно бы болтались с веревкой на шее на первом попавшемся дереве.
— Но как же быть с моим пленником? — сладким, вкрадчивым голосом повторил Эль-Кучилло, мерзко улыбаясь.
— Он отправится с нами в британский лагерь.
— В таком случае, позвольте вам сказать словечко на ухо.
Он приблизился к юному офицеру, а затем вдруг быстро повернулся ко мне и выстрелил. Пуля скользнула по моим волосам и пробила насквозь шапку. Видя, что он промахнулся, Эль-Кучилло собирался выстрелить снова, но в этот момент английский сержант сильным ударом сабли поразил его в шею. Голова была почти отделена от туловища. Эль-Кучилло, окровавленный, упал на землю.
Вся орда разбойников бросилась на нас. Отбив их нападение, мы повернули лошадей и помчались, что есть духу, по извилистой тропинке, направляясь к открытой долине.
Выбравшись из ущелий, мы остановились и стали подсчитывать наши потери.
Я был изранен и утомлен, но радовался при мысли, что мне, Этьену Жерару, удалось оставить по себе хорошую память в этой шайке убийц.
Я даже произнес сопровождающим меня англичанам маленькую речь, в которой об'яснял им, какого знаменитого воина они спасли от смерти. После этого я хотел сказать им несколько слов о славе и о том, что храбрые противники должны уважать друг друга, но офицер прервал поток моего красноречия.
— Все это так, но каковы наши потери, сержант? — спросил он.
— Лошадь Джонса ранена пистолетной пулей в щеку.
— Джонс отправится с нами, а сержант Галлидай с Гарвеем и Смитом пусть едут направо навстречу патрулям германских гусар.
Сержант и двое солдат немедленно же двинулись прочь, а мы с офицером направились к английскому лагерю. За нами в некотором отдалении следовал сержант на раненой лошади.
Мы с офицером сошлись очень скоро. Он мне рассказал, что лорд Веллингтон послал его разведать, не продвигается ли французская армия через горы.
Двигаясь по освещенной луной долине и наслаждаясь прелестями чудной испанской ночи, мы мирно беседовали друг с другом.
В таких приятных разговорах мы провели всю ночь. На рассвете откуда-то спереди раздался треск мушкетов. Англичанин об'яснил мне, что стрельба производится в английском лагере. Там заведен обычай каждое утро разряжать мушкеты и класть в них свежие заряды.
— До наших передовых постов остается не больше мили, — сказал он.
Я оглянулся по сторонам и заметил, что мы остались вдвоем. Мы ехали крупной рысью, и драгун, следовавший за нами на хромой лошади, отстал и пропал из вида. Во всей пустынной и скалистой местности никого, кроме меня и моего спутника, не было. Оба мы были вооружены и сидели на прекрасных конях. И вот тогда-то я и задал себе вопрос: так ли уж это необходимо мне ехать вперед — к английским передовым постам? Недолго раздумывая, я остановил свою лошадь и об'яснил англичанину, что желаю уехать.
Он задумался на мгновение, а потом наивно спросил:
— Итак, вы хотите задать драла?
— С вашего разрешения…
— Если вы попробуете сделать хоть шаг, я вам немедленно отрублю голову, — произнес англичанин.
— Ну, это еще неизвестно.
— А вот мы посмотрим! — воскликнул он, обнажая саблю.
Я сделал то же самое, но, не желая причинять вред этому прекрасному молодому человеку, я стал уговаривать его не горячиться.
— Вы говорите, что я ваш пленник, но ведь и я мог бы сказать то же самое. Хотя я нисколько не сомневаюсь в том, что вы хорошо владеете саблей, но вам никогда не победить лучшего бойца во всех шести легких кавалерийских бригадах французской армии.
Вместо ответа, он хотел меня ударить по голове. Я парировал и отсек половину его белого плюмажа. Он хотел поразить меня в грудь, но я опять отбил его удар и отрубил остаток плюмажа.
— Чорт побери ваши обезьяньи фокусы! — воскликнул он в то время, как я от'ехал от него на несколько шагов.
— Послушайте, зачем вы на меня нападаете? Ведь вы видите, что я не отражаю ваших ударов, — сказал я.
— Вы должны ехать со мной в лагерь.
— Я ни за что не поеду в лагерь.
— Ставлю девять против четырех, что поедете, — крикнул он, снова бросаясь на меня и замахиваясь саблей.
Его слова о девяти и четырех навели меня на новую мысль. Очевидно, он был ярым спорщиком, и я решил воспользоваться этим.
— Знаете что, — предложил я, — бросимте кости и решим, кто чей пленник — вы мой или я ваш?
Англичанин улыбнулся. Он любил спорт, а я затронул его слабое место.
— Где у вас кости? — воскликнул он.
— У меня нет костей.
— И у меня тоже нет, но за то у меня есть карты.
— Ну что же, пускай будут карты. Это все равно, — сказал я.
— А во что играть будем?
— Во что хотите.
— Хотите экарте? Сыграем три партии.
Я согласился, при чем не мог не улыбнуться. Едва ли во Франции найдутся три человека, которые могли бы сравняться со мной в искусстве играть в экарте. Мы сошли с лошадей, и я честно сообщил об этом англичанину, но он, выслушав меня, только улыбнулся.