— У Вотьера я считался лучшим игроком в экарте, — ответил он, — если вы меня побьете только благодаря удачным картам, то и тогда можете считать, что заслужили свободу.
Мы спутали лошадей и сели около плоского камня Англичанин вытащил из кармана колоду карт и начал их тасовать. Я сразу же увидал, что он не новичок в этом деле.
Судьба моя зависела от карт. Я был страшно заинтересован, так как понимал, что дело тут идет о моих гусарах, о шестом корпусе армии, о Нее, Массене и даже самом императоре. Все эти люди духовно окружали нас и следили за нашей игрой. Бедный император! Какой удар будет для него, если я проиграю!
Первую игру я выиграл легко, но должен признаться, что ко мне шла хорошая карта. Мой противник не мог решительно ничего сделать. Началась вторая игра.
Я играл прекрасно, выгадал очень ловким манером взятку, но англичанин был счастливее меня: он показал короля и взял наибольшее количество взяток. Мы оба были так возбуждены, что он снял шлем, а я свою шапку.
— Я ставлю своего коня против вашего вороного, — воскликнул он.
— Идет! — ответил я.
— Саблю против вашей сабли.
— Идет!
— Я ставлю седло, уздечку и стремена! — закричал он.
— Идет!
Я заразился от него духом спорта и готов был бы поставить своих гусар против его драгун, если бы это было возможно.
И вот началась знаменитейшая партия. Ох, и играл же этот англичанин! Он был достоин играть на такую ставку, говорю я вам. Но и я, мои друзья, был великолепен.
Для того, чтобы выиграть, я должен был иметь пять пунктов. Игра шла с переменным успехом, и в результате ее каждый из нас имел по четыре пункта. Следующая сдача должна была решить партию в ту или другую сторону. Этот англичанин был холоден и спокоен. Я старался подражать ему, но на лбу у меня выступал пот. Сдавать пришлось моему партнеру. Руки у меня дрожали так, что я едва мог собрать карты. Но, взяв карты, я прямо обезумел. У меня был король, понимаете ли вы, король, неоцененный козырной король! Я уже разинул рот, чтобы об'явить короля, но слова застряли у меня в горле. Мой партнер был чем-то страшно изумлен. Я оглянулся назад.
Совсем близко от нас, не далее, как в пятнадцати метрах, стояли три человека.
Человек, находившийся посредине, был довольно рослый, но не очень высокого роста. Одет он был в черный мундир, а на голове у него была небольшая треугольная шляпа с белым пером. Он так глянул на моего бедного партнера, что карты вывалились у того из рук и полетели на землю.
Сзади, в некотором расстоянии, стояли трое ординарцев, держа в поводу оседланных коней. Шествие замыкалось отрядом драгун.
— Эге, Крауфорд, что это за чертовщина? — спросил худой человек в треуголке.
Один из его спутников закричал:
— Слышите ли вы, сэр? Лорд Веллингтон желает знать, что это означает?
Мой бедный партнер, несвязно и обрываясь на каждом слове, стал рассказывать обо всем случившемся.
— Очень хорошо, Крауфорд, очень хорошо! — произнес он, — дисциплина в этой части должна быть улучшена. Ступайте на главную квартиру и садитесь под арест!
Мой партнер, которого звали Крауфордом, сел на лошадь и повесив голову, поплелся под арест. Я не мог вынести этого. Подойдя к английскому генералу, я стал умолять его пощадить моего друга. Я сказал ему, что полковник Этьен Жерар может засвидетельствовать, что Крауфорд — храбрый и безукоризненный офицер. О, друзья, мое красноречие могло бы смягчить самое жесткое сердце. Я сам даже заплакал от своих слов, но этот каменный человек оставался невозмутимым.
— Отведите пленника в арьергард, — приказал лорд Веллингтон.
Драгуны сомкнулись вокруг меня, а я… Я прямо безумствовал, думая о том, что игра была в моих руках и что через минуту я мог бы стать свободным человеком. Я протянул карты генералу и воскликнул:
— Но поглядите, милорд! Я играл на свою свободу и выиграл. Разве вы не видите, что я держу короля?
Худощавое лицо Веллингтона впервые смягчилось в слабую улыбку.
— Вы ошибаетесь, — ответил он, садясь на лошадь, — выиграл я. Разве вы не видите, что не вы короля держите, а мой король держит вас в своих руках.
VI. ЖЕРАР В ПЛЕНУ У АНГЛИЧАН. НАПРАСНОЕ БЕГСТВО ИЗ ТЮРЬМЫ
Несомненно, Мюрат — прекраснейший кавалерийский офицер, но он был чересчур хвастлив, а хвастовство портит хороших солдат. Ласалль был также доблестный и блестящий военачальник, но он погубил себя вином и женщинами. Другое дело — я Этьен Жерар; хвастовства во мне нет ни капли, и, кроме того, я замечательно воздержан во всех отношениях. Если бы не моя скромность, то я сказал бы, что был наиболее ценным офицером во всей легкой кавалерии Наполеона. Правда, я дослужился только до бригадирского чина, но это ничего не значит. Большую карьеру в армии делали только те, кто был с Наполеоном во время его самых ранних кампаний. Из новых у нас были только Ласалль, Лабо и Друэ. Все остальные генералы участвовали еще в египетском походе. Новых император не производил в генералы и маршалы. Вот почему, несмотря на все мои блестящие качества, я дослужился всего навсего до бригады. Кроме того, я получил совсем особую почетную медаль, которую храню дома, в кожаном футлярчике.
Да, друзья мои, бригадира Жерара знали не только французские солдаты, по и англичане. Я уже рассказал вам. как англичане взяли меня в плен. После этого они отправили меня в Опорто, окружив бдительной стражей. Они знали, какой страшный противник попал к ним в руки, и глядели в оба. О, эти англичане — хитрый народ!
10 августа меня посадили на пароход и повезли в Англию. Путешествие это длилось около месяца, а затем нас, французских пленных, отвезли во «французскую гостиницу со столом и полным пансионом». Так называли мы тюрьму, специально для нас выстроенную в Дартмуре. Само собой понятно, что все мы были храбрецами и потому продолжали шутить и острить, несмотря на наше незавидное положение.
В Дартмур отправляли только тех офицеров, которые отказывались дать честное слово в том, что не убегут. Вы, может быть, спросите меня, ничему я не дал честного слова и не воспользовался теми же удобствами жизни в Лондоне, которыми пользовались мои собратья — офицеры? Я этого не сделал по следующим причинам.
Во-первых, я был убежден, что мне удастся бежать, во-вторых, семейство, из которого я происходил, было уважаемым, но далеко не богатым. Я был горд и вовсе не желал играть жалкую роль в буржуазном обществе какого-нибудь английского города. У меня не было средств на подарки дамам, которые, увидав меня, несомненно, влюбились бы в меня без памяти.
Имея в виду все это, я решил себя похоронить в ужасной Дартмурской тюрьме.
Дартмур был необыкновенным поселком. Представьте себе большую, безотрадную пустыню, посреди которой построена тюрьма на семь или восемь тысяч пленных.
Вокруг тюрьмы шла двойная стена и глубокий ров. Всюду виднелись сторожа и английские солдаты. Но, чорт возьми, человек, и тем более воин, не кролик, которого можно запереть в клетушке. Несмотря на все предосторожности, пленные убегали. Иногда исчезало два человека, иногда десять, а иногда и все двадцать. В этих случаях сейчас же раздавался выстрел из тюремной пушки, и партия англичан отправлялась на розыски. Мы же, пленные, хохотали, танцовали и кричали: «да здравствует Франция!». Продолжалось это до тех пор, пока взбешенные тюремщики не наводили на нас ружей и не начинали нам грозить.
Иногда мы устраивали маленькие бунты. Тогда из Плимута приходила пехота и артиллерия. Увидав солдат, мы снова начинали во весь дух кричать: «да здравствует Франция!», словно рассчитывали, что нас услышат в Париже. Словом, мы весело жили в Дартмуре и не позволяли скучать нашим сторожам.
У нас были заведены свои собственные суды, разбиравшиеся в наших домашних делах и налагавшие на виновных наказания. Вскоре, после моего прибытия, в Дартмуре случилась следующая история. Был среди пленных некий Менье из Реймса. Вот этот самый Менье донес тюремным властям на товарищей, которые собирались бежать. Чиновники знали, что Менье после этого не может оставаться среди товарищей, и собирались его перевести в другое место, но вышла какая-то задержка, и Менье пришлось остаться среди товарищей.
Суд произошел в ту же ночь. Виновному завязали рот, обвинитель говорил шопотом, защитник тоже шептал, судей совсем не было видно.
Утром пришли чиновники с бумагой об освобождении Менье, но его нигде не могли найти. Даже следов от человека не осталось. О, мы были изобретательны и умели при случае чисто обделывать свои дела!
В нашей тюрьме было очень много французских моряков. Сначала я не мог понять, почему их так много, потом я сообразил, в чем дело. Во время моего путешествия из Опорто в Плимут я лежал совсем больной на койке и не мог сдвинуться с места. Вот этим-то и воспользовался английский адмирал Нельсон, выбрав именно такую минуту и одержав победу над французами на море.
Едва я прибыл в Дартмур, как стал уже думать о побеге. Двенадцать лет войны изощрили мой ум, и поэтому я скоро придумал, как избавиться от плена.
У меня было громадное преимущество перед моими товарищами — я знал английский язык. Изучал я этот язык во время осады Данцига у английского ад'ютанта О'Бриана из Ирландского полка.
Нас, офицеров, сажали по два человека в каждую камеру. Мне в товарищи попался высокий молчаливый человек. Это был Бомон из летучей артиллерии. Взят он был в плен английской кавалерией при Асторге.
Редко мне приходилось встречать человека, которого я не мог бы превратить в своего друга. У меня такие манеры и обращение… Ну, да вы сами это знаете! Но с Бомоном я ничего не мог поделать. Слушая мои шутки, он никогда не улыбался. Я решил, в конце концов, что он не выдержал двухлетнего плена и сошел с ума.
Собираясь бежать, я стал уговаривать его присоединиться ко мне. Бомон отнесся к моему проекту благосклонно.
Я стал пробовать стены, пол и потолок камеры, но они были прочны и крепки. Дверь была железная и запиралась пружинным замком. Кроме того, в двери было отверстие с железной решеткой, и тюремщики ночью раза два заглядывали в камеры через эту решетку.