Но я тут же утешил себя, мысленно воскликнув:
— Будь мужественным! Гусарский полк пострадал сильно, но сохранил своего полковника, а это самое главное.
Вскоре от императора пришел приказ: всем начальникам кавалерийских полков предписывалось немедленно выехать во Францию для обучения вновь сформированных кавалерийских частей, состоявших сплошь из новобранцев.
Я порадовался, узнав, что мне представляется возможность увидаться с моей дорогой матерью. Кроме того, во Франции было несколько девушек, которые должны были страшно обрадоваться моему прибытию.
Но радость моя умерялась мыслью о той громадной потере, которую должна была понести армия в моем лице. Мне было так жаль лишать своего присутствия армию, что я готов был поменяться местами с каким-нибудь офицером, у которого во Франции остались жена и дети и которого поэтому тянуло на родину. Но это, к сожалению, было невозможно. Нельзя было шутить с голубым пакетом и маленькой красной печатью. Я собрался в путь, сел на лошадь и отправился от Эльбы к Вогезам. Добравшись до Альтенбурга, я оставил большую дорогу и поехал более спокойным, окольным путем. Мне не особенно нравилось отношение немецкого населения к полковнику Этьену Жерару. До сих пор мы с немцами были всегда добрыми друзьями. Правда, в течение целых шести лет мы хозяйничали в их стране немного бесцеремонно, но нигде не обнаруживали при этом и тени досады.
С мужчинами мы были любезны, а женщины были любезны с нами. Добрая, удобная Германия превратилась для нас во что-то в роде второго отечества.
Теперь же, после нашего неудачного похода в Россию, в поведении населения я замечал нечто особенное, новое. Я совершенно ничего не понимал.
Прохожие, с которыми я встречался, не отвечали на мои приветствия. Лесничие отворачивались, делая вид, что не замечают меня. Деревенские жители собирались группами и злобно оглядывали меня с головы до ног. Даже женщины относились ко мне враждебно, а, ведь, я привык к тому, чтобы они смотрели на меня не иначе, как с очаровательной улыбкой.
Враждебность немцев особенно резко сказалась в деревне Шмолине, в пятнадцати верстах за Альтенбургом. Я остановился в небольшом трактирчике, чтобы промочить глотку и напоить мою бедную кобылку Виолетту.
Когда я поднял стакан, чтобы выпить за здоровье крестьян, которые сидели в таверне и пили пиво, все они поворотились ко мне спиной. Только один из них принял мой тост и крикнул:
— Чего хмуритесь, братья? Давайте выпьем за «С.-Д.!»
При этих словах все присутствовавшие осушили свои кружки и расхохотались, но в этом смехе не слышалось доброты и благодушия.
Я сидел и ломал себе голову над тем, что означает «С.-Д.». Затем, уже проезжая по улице, я увидал, что на одном дереве вырезаны те же таинственные буквы С.-Д. Я вспомнил, что во время пути мне пришлось несколько раз видеть на стенах домов и деревьях эти буквы, но я не обращал на них внимания.
Как-раз в это время мимо меня проезжал человек очень почтенной наружности.
— Не можете ли вы об'яснить мне, милостивый государь — что означают эти буквы С.-Д.? — обратился я к нему.
Старый немец поглядел на меня как-то очень странно и ответил:
— Эти буквы, молодой человек, означают совсем иное, чем буква Н.
И прежде, чем я успел произнести хоть одно слово, он дал шпоры лошади и помчался, что есть духу прочь от вашего покорного слуги. Я понял, что под буквой «Н» он подразумевает имя императора. Стало-быть, С.-Д. означает что-то такое, противоположное интересам императора. Очевидно, в наше отсутствие в Германии произошли важные события. Народ, прежде спавший крепким сном, начал шевелиться.
Я стал понимать, в чем дело. Вот что значат все эти злые, бунтовские лица! Нужно быть осторожнее.
Проезжая по лесу, я услыхал вдруг шорох и увидал под хворостом человеческое лицо, толстое, красное лицо человека, находившегося, очевидно, в сильнейшем возбуждении и беспокойстве.
Присмотревшись, внимательно, я убедился, что это тот самый пожилой немец, с которым я разговаривал час тому назад в деревне.
— Под'езжайте поближе, — прошипел немец. — Слезьте с лошади и сделайте вид, что поправляете сбрую. За нами, может быть, наблюдают шпионы, и если они только увидят, что я беседую с вами, то я — мертвый человек.
— Мертвый?! Но кто же вас убьет? — прошептал я.
— Меня убьет Союз Добродетели, меня казнят Ночные Всадники Люцова. Вы, французы, находитесь теперь в пороховом складе. Спичка уже зажжена, и порох скоро вспыхнет.
Я, продолжая оправлять ремни сбруи, спросил:
— Скажите, пожалуйста, что это за Союз Добродетели?
— Это — тайное общество. Оно подготовляет большое восстание с целью изгнать французов из Германии. Из России вас изгнали, теперь вас хотят изгнать из Германии.
— Стало-быть, буквы С.-Д. и означают этот самый Союз Добродетели?
— Да. Это своего рода сигнал. Я бы мог все это об'яснить вам и в деревне, но боялся, как бы кто-нибудь не увидал, что я разговариваю с вами. Я прискакал сюда, чтобы предупредить вас…
— Очень вам благодарен, — ответил я.
— Я нажил себе состояние, делая поставки в французскую армию, — сказал немец. — Ваш император был для меня добрым другом, но умоляю вас, уезжайте. Мы и без того чересчур много разговаривали. Пуще всего берегитесь Ночных Всадников Люцова.
— Это бандиты? — спросил я.
— Нет. Там собран весь цвет Германии, и они чувствуют свою силу. Скорее, скорее уезжайте отсюда.
Я послушался его и дал шпоры Виолетте. Если он сказал мне правду, то положение мое было очень серьезно, так как мне предстояло проехать еще семьсот пятьдесят верст по германской территории. Но я все же не очень беспокоился. Немцев я всегда считал милым, благодушным народом. Они охотнее хватаются за трубку с табаком, чем за рукоять сабли. Немцы любят находиться в дружбе со всем миром.
Так я думал тогда. Я не знал, что под личиной немецкого добродушия скрывается упорная и бешеная, дьявольская злоба, и что в этом отношении немец не уступит ни итальянцу, ни испанцу.
Под'ехав к месту, где дорога шла через дубовую рощу, я увидел, что между деревьями что-то мелькает. Потом на дорогу вышел человек в мундире, расшитом золотом. Мне показалось, что этот человек очень пьян, так как он шел мне навстречу, сильно шатаясь и чуть не падая на каждом шагу. Одной рукой он прикасался к уху, держа в руке красный носовой платок, который он прижимал к голове.
Я остановил лошадь и смотрел на прохожего.
Вдруг он тяжело упал на пыльную дорогу, подняв руки вверх и призывая на помощь. Теперь я увидал, что то, что я принял за красный платок, было на самом деле чудовищно громадной раной, зиявшей у него в горле.
— Что с вами? — воскликнул я, соскочив с лошади и подбежав к нему.
— Я умираю, — ответил он. — Я счастлив, что мне привелось до смерти увидеть французского офицера. У меня есть еще силы, чтобы сказать вам несколько слов.
Я уложил беднягу на вереск, влил ему в рот несколько капель коньяку и спросил:
— Кто вас ранил и кто вы?
— Я служу в конвое императора, недавно учрежденном. Зовут меня маркиз Сент-Арно. Я подвергся преследованию Ночных Всадников Люцова, был ими ранен и спрятался здесь, в кустах. Он замолчал на некоторое время, потом взял меня за руку и с трудом продолжал:
— У меня в мундире спрятаны бумаги, которые вы должны немедленно доставить князю Саксен-Фельштейну в его замок Гоф. Князь еще соблюдает верность Франции, но его жена, княгиня — наш заклятый враг. Она старается изо всех сил, чтобы князь об'явил себя противником императора. Если только это случится, то все колеблющиеся люди пойдут за ним. Саксен-Фельштейн очень влиятельный человек. Прусский король приходится ему дядей, а король баварский — двоюродным братом. Эти бумаги еще могут удержать его на нашей стороне. Нужно только, чтобы он получил их во-время, прежде, чем предпримет окончательное решение. Передайте ему эти бумаги в собственные руки не позже нынешнего вечера. Если бы они не подстрелили мою лошадь, я, может быть, несмотря на рану…
Несчастный умолк и крепко сжал мою руку в своей. Затем он простонал, голова его откинулась назад — и все было кончено…
Я расстегнул мундир маркиза и в кармане его нашел небольшой пакет, перевязанный шелковой нитью. Письмо было адресовано князю Саксен-Фельштейну. В углу неровным и неразборчивым почерком самого императора было написано: «весьма важно и неотложно».
Взглянув на свою дорожную карту, я увидал, что Гоф находится к югу от того места, где я в тот момент находился, и что кратчайший путь к Гофу пролегает через степь. Я дал шпоры лошади и помчался вперед, но не проехал и пятидесяти метров, как из кустов раздались два ружейные выстрела, и мимо меня, словно пчелы, прожужжали пули. Я бешено помчался вперед через вереск и терновник, вниз по горным склонам, рискуя каждую минуту сломать себе шею. Но моя умная Виолетта ни разу не споткнулась, не сделала ни одного неверного шага, точно она сознавала, что ее хозяин везет в своем кармане судьбу всей Германии.
При наступлении сумерек я выехал снова на дорогу и, как сумасшедший, влетел в маленькую деревню Лобенштейн. Но здесь одна из подков Виолетты отскочила, и я повел лошадь в деревенскую кузницу. Горн почти погасили, так как дневная работа была уже закончена, и мне пришлось задержаться на целый час в деревне.
Проклиная эту задержку, я отправился в местную гостиницу и, намереваясь пообедать, заказал бутылку вина и холодного цыпленка. До Гофа оставалось всего-навсего несколько верст. На следующее утро я надеялся уже иметь ответное письмо и ехать к императору, во Францию.
Но в гостинице Лобенштейна со мной случилась печальная история. Только я собрался как следует поесть и выпить, как вдруг в зале за дверью поднялась какая-то возня и шум. Потом я услышал жалобный женский стон.
Нож и вилка выпали из моих рук, и через момент я был в самой середине кучи людей, толпившихся около двери. Среди этих людей я увидел испуганную и бледную женщину. Таких красавиц мне видеть до тех пор никогда не приходилось!