Едва я показался, как она кинулась мне навстречу и схватила меня за руку. В ее голубых глазах светились радость и торжество.
— Это французский офицер, — воскликнула она, — о, теперь я в безопасности!
— Да, сударыня, вы в полной безопасности, — ответил я и пламенно пожал ее руку, вероятно, для того, чтобы успокоить ее. Затем я поцеловал эту хорошенькую ручку для того, чтобы ободрить красавицу, и произнес:
— Сударыня, приказывайте! Я весь к вашим услугам.
— Я полька, — ответила она, — мое имя — княгиня Палотта. Они меня оскорбляют за то, что я люблю французов. Я не знаю, что они сделали бы со мной, если бы вы не пришли ко мне на защиту.
Желая убедить княгиню в твердости моего намерения защищать ее, я еще раз поцеловал ее руку, а затем я так взглянул на толпу, что зала мгновенно опустела.
— Княгиня, — произнес я, — теперь вы находитесь под моей защитой. Вы очень ослабели и стакан вина несомненно вас подкрепит.
Я предложил ей руку, провел ее в свою комнату и налил бокал вина.
О, эта женщина расцвела в моем присутствии, как цветок расцветает под лучами солнца. Я был восхищен красавицей и догадывался, что нравлюсь ей.
Да, друзья мои, когда мне было тридцать лет, внешность моя была далеко незаурядная. Во всей легкой кавалерии нельзя было найти таких усов, какие были у меня. У Мюрата усы, правда, были несколько длиннее моих, но все знатоки этого дела в один голос заявляли, что усы Мюрата чересчур уж длинны. Я слишком хорошо знаю женщин. Женщина все равно, что крепость. Одни крепости берутся штурмом, а другие путем долгой осады. Притом я умею побеждать женщину, сохраняя вид побежденного.
Правда, в данном случае я был защитником и покровителем этой дамы, но у защитника есть свои привилегии, и я вовсе не имел в виду от них отказываться.
Княгиня рассказала мне, что едет в Польшу. Потом восторженно восхваляя мои подвиги, о которых она слышала от офицеров Понятовского, княгиня стала просить меня, чтобы я сам рассказал ей о своих приключениях. Часы летели быстро, и, наконец, на деревенской колокольне пробило одиннадцать часов.
Я с ужасом вскочил с места. Что я наделал: потерял целых четыре часа, забыв о деле императора!
— Извините меня, сударыня, но я немедленно должен ехать в Гоф! — воскликнул я.
Женщина побледнела и взглянула на меня укоризненно.
— А как же я-то останусь? — что будет со мной?
— Меня призывает священный долг. Я должен ехать.
— Вы должны ехать? А я должна остаться здесь в руках этих зверей? О, зачем я только вас встретила?! Зачем вы меня заставили поверить в вас, в вашу защиту и покровительство?
Глаза ее заблистали гневом, но через минуту она склонилась ко мне на грудь и отчаянно зарыдала. Вы себе представляете, какое это было искушение для защитника и покровителя! Я должен был употребить все усилия, чтобы сдержать волновавший меня порыв. Но я оказался на высоте положения. Я гладил красавицу по ее чудным волосам цвета воронова крыла и шептал ей слова утешения. Правда, я одной рукой обнимал ее за талию, но это было необходимо для того, чтобы она не упала.
Княгиня подняла свое заплаканное лицо и едва прошептала:
— Воды! Поскорее!
Уложив ее на диван, я поспешно бросился за водой. Мне пришлось обойти несколько комнат, пока я нашел графин с водой. Прошло минут пять с тех пор, как я оставил княгиню — не более. Каково же было мое удивление, когда, вернувшись, я нашел комнату пустой. Княгиня исчезла.
Я выскочил из комнаты и вызвал трактирщика. Он явился, и на мой недоуменный вопрос ответил, что женщины этой он никогда не видал и плакать не будет, если и впредь не увидит.
Я бросился искать пропавшую княгиню по комнатам, но поиски эти ни к чему не привели. Случайно проходя мимо зеркала, я заглянул в него и остановился, как вкопанный. Из зеркала на меня глядело мое собственное лицо с дико вытаращенными глазами и широко раскрытым ртом. Я увидал, что четыре пуговицы моего мундира расстегнуты. Предчувствуя недоброе, я поспешно ощупал карман. Увы, так и есть! Драгоценный пакет исчез бесследно!
О глубина лукавства, таящегося в женском сердце! Эта тварь меня ограбила в то время, когда с такой нежностью и беспомощностью прижалась к моей груди! В то время, когда я ее гладил по голове и шептал ей нежные слова утешения, ее воровские руки работали в моем кармане!.. Теперь все мне стало ясно.
Весь этот скандал в трактирной зале, нападение на так называемую княгиню и все прочее было сплошным лицемерием, подстроенной специально для меня ловушкой… Этот негодяй трактирщик был, очевидно, тоже в заговоре.
Я схватил саблю, лежавшую на столе, и бросился разыскивать трактирщика, но негодяй этот угадал мои намерения и приготовился. Он стоял во дворе с ружьем в руках. Рядом с ним стоял его сын, держа на привязи собаку. Два конюха с вилами стояли по бокам. Трактирщица освещала фонарем двор, очевидно, для того, чтобы я не напал на эту компанию врасплох.
— Уезжайте, милостивый государь, поскорее уезжайте! — закричал трактирщик скрипучим голосом, — ваша лошадь у дверей и никто вам не помешает уехать. А если вы начнете приставать к нам, то вам придется иметь дело с тремя храбрыми людьми.
Я видел, что ружье от страха тряслось в его руках, хотя все они для того, чтобы ободрить себя, смеялись. Вилы конюхов тоже раскачивались во все стороны. Значит, мне приходится опасаться только собаки.
Но допустим, что я повалю на землю этого толстого мерзавца, приставлю к его горлу клинок и стану допрашивать? Кто поручится, что он скажет правду? Зачем мне связываться с этой сволочью? Потерять я в этой борьбе могу, но выиграть что-либо совершенно невозможно.
И я ограничился тем, что глянул на них сердито и грозно. Все они рассмеялись, ружье и вилы в их руках затряслись еще сильнее. Не теряя времени, я прыгнул на лошадь и поскакал прочь. Так как содержание похищенных бумаг было мне приблизительно известно, я решил передать это содержание князю Саксен-Фельштейнскому устно, сказав, что так мне приказано императором.
В Гоф я прибыл ровно в полночь. Несмотря на позднее время, все окна замка были ярко освещены. Когда я проезжал по улицам местечка, народ собирался толпами и ругался по моему адресу. Один раз у меня над ухом просвистел камень, но, несмотря на все это, я ехал вперед и, наконец, очутился перед дворцом.
Передав лошадь конюху, стоявшему у ворот, я авторитетным, не допускающим возражений тоном заявил, что должен безотлагательно повидаться с князем по важнейшему делу, не терпящему никаких отсрочек и проволочек.
В зале было совсем темно, но в ней слышался гул многочисленных голосов. Когда я громко об'явил о цели своего-приезда, эти голоса смолкли, и водворилось гробовое молчание. Тут происходило какое-то важное заседание. Очевидно, на этом собрании обсуждалось то дело, ради которого я сюда приехал, т.-е. вопрос о войне и мире. Значит, я еще имею время наклонить весы в нашу сторону и сохранить Германию для императора и Франции.
Мажордом принял меня угрюмо и, введя в небольшую приемную, вышел вон. Минуту спустя он явился снова и сказал:
— Князя беспокоить теперь нельзя. Вас примет и выслушает княгиня.
Княгиня? Есть ли смысл говорить об этом деле с княгиней? Ведь, я знаю, что эта заядлая немка подстрекает своего мужа об'явить войну императору и Франции?
— Я хочу говорить с князем, — ответил я мажордому.
— А придется вам говорить с княгиней, — послышался голос в дверях, и в комнату вошла женщина.
— Фон-Розен! — обратилась она к мажордому, — вы останетесь здесь.
Услышав этот голос и увидав стоящую передо мной женщину, я чуть не подпрыгнул к потолку от гнева. Это была она!
А княгиня нетерпеливо топнула ногой и вскричала:
— Время не терпит, милостивый государь. Что вы имеете сказать князю Саксен-Фельштейнскому?
— Что я могу вам сказать, кроме того, что вы меня научили раз навсегда не доверяться женщинам? Вы меня оскорбили и обесчестили на всю жизнь.
— Вы хотите сказать, что мы с вами уже встречались?
— Я хочу сказать, что два часа тому назад вы меня ограбили…
— Это, однако, невыносимо! — воскликнула княгиня, прекрасно притворяясь разгневанной, — привилегии, которыми пользуются посланники, имеют пределы.
— Ваша беззастенчивость восхитительна, — ответил я, — но предупреждаю ваше сиятельство, что вам не удастся сделать из меня дурака второй раз.
И шагнув вперед, я взял ее за рукав платья.
— Вы даже не потрудились переменить костюм; после усиленной скачки он весь в пыли, — произнес я.
Видали ли вы, как солнце восходит над снеговыми вершинами? Выточенное из слоновой кости лицо княгини залилось ярким румянцем.
— Дерзкий! — воскликнула она, — позвать лесников и вытолкать его из замка! Ах, Фон-Розен держите его!
Княгиня, очевидно, забыла, с кем она имеет дело. Я понял, что она не хочет допустить моего свидания с князем. Одним прыжком я очутился вне комнаты. Еще прыжок — и я был в зале, а затем вбежал в комнату, откуда слышался гул человеческих голосов.
Звякая саблей и шпорами, я вошел в залу и стал посередине.
— Я прислан императором, — громко произнес я, — и привез от него известие его высочеству князю Саксен-Фельштейнскому.
Человек, сидевший на возвышении под балдахином, поднял голову. Я увидел худое и увядшее лицо. Князь сидел сгорбившись, точно на его спину кто-то навалил невыносимую тяжесть.
— Ваше имя, милостивый государь?
— Полковник Этьен Жерар из Третьего гусарского полка.
Все смотрели на меня, но ни одного дружественного взгляда я не заметил. В это время в комнату вошла княгиня; она приблизилась к князю и начала ему что-то нашептывать на ухо.
Крутя усы и выпятив грудь колесом, я добродушно оглядывал собравшихся в зале немцев.
Князь снова обратился ко мне и произнес:
— Я получил от императора письмо. Он сообщил мне, что важные бумаги должен мне доставить маркиз Сент-Эрно.
— Маркиз злодейски умерщвлен, — ответил я, и при этих словах в зале поднялся шум. Все стали поглядывать в угол, где сидели люди в черных плащах.