Поспешно вынув заряженный пистолет из седельного кобура, я выстрелил в спину Монлюка. Он ударил свою лошадь хлыстом и помчался вперед. Сперва я думал, что промахнулся, но затем Монлюк зашатался в седле, — и, наконец, повалился на землю. Во время падения одна его нога застряла в стремени и он продолжал волочиться за скакавшей лошадью, стукаясь головой о землю. Но утомленному коню было трудно волочить такую тяжесть, и он остановился. Я подскакал и схватил серого коня под уздцы.
— Бумаги! — крикнул я, спрыгивая с седла, — отдайте сию же минуту бумаги.
Предо мной лежала неподвижная масса. Взглянув на Монлюка я понял, что он умер. Моя пуля пробила ему сердце и только благодаря своей железной воле он продержался так долго в седле. О, этот Монлюк жил и умер, как кремень! Железный был человек!
Но я думал не о Монлюке, а о бумагах императора и. живо расстегнув мундир, стал искать и щупать повсюду. Но бумаг нигде не было! Тогда я стал осматривать кобуры в седле, ножны, снял с него сапоги, расседлал лошадь, искал бумаги в подкладке седла — напрасные старания!
Все было обыскано мною, но бумаг нигде не было. Я сел около дороги и стал плакать. Судьба была, видимо, против меня, а судьба это такой противник, которого не может победить даже самый храбрый гусар. Потом я встал, положил руку на шею моей бедной раненой Виолетте и стал обдумывать мое положение. Мне было известно, что император придерживается невысокого мнения об моих умственных способностях, и поэтому я хотел доказать ему хоть теперь, что он судил обо мне до сих пор несправедливо. У Монлюка, рассуждал я, бумаг не нашлось, и, однако, он пытался спастись бегством, оставив на произвол судьбы своих товарищей. Что же это означало? Решительно ничего не понимаю. Во всяком случае, если бумаг не оказалось у Монлюка, то они должны быть у его товарищей. Одного из них мы убили, другого я оставил сражающимся с Тремо. Если он успел избавиться от Тремо, то должен встретиться со мной. Рассудив, таким образом, я решил вернуться назад и стал оглядывать раны Виолетты. Она в это время мотала головой, как-будто говоря:
«Чего ты беспокоишься? Я — старый солдат, и, как ты, не обращаю внимания на такие пустяковые раны».
Первый выстрел только слегка оцарапал плечо лошади, но вторая рана была более серьезна. Она пробила мускул в шее. Кровоизлияние успело остановиться. «Если Виолетта ослабеет, я пересяду на серого коня Монлюка», — решил я и взял его за повод. Это была прекрасная лошадь, стоившая, по меньшей мере, полторы тысячи франков.
Я уже сел на Виолетту и хотел вернуться к товарищам, как вдруг заметил что-то блестящее в траве около дороги. Это была пряжка от шляпы Монлюка, которая, как вы помните, слетела с его головы в то время, когда я преследовал его. И здесь у меня, как молния, мелькнула мысль — не сбросил ли Монлюк на землю свою шляпу нарочно?
Шляпа лежала совсем близко от меня, в каких-нибудь пятнадцати шагах от дороги.
Ну, да, конечно! Монлюк нарочно сбросил ее в тот момент, когда, понял, что я его все равно настигну. Соскочив с лошади, я подошел к шляпе. Сердце у меня колотилось, как барабан.
На этот раз моя догадка оправдалась. В подкладке шляпы я нашел сверток бумаг, завернутых в пергамент и перевязанных желтой лентой.
Держа в одной руке бумаги, а в другой — шляпу Монлюка, я принялся танцовать. Так велика была моя радость. Теперь император увидит, что не ошибся, поручив это важное дело Этьену Жерару.
В мундире у меня был секретный карман, в котором я носил некоторые дорогие для меня вещи. В этот карман я и спрятал драгоценный пакет. Затем я вспрыгнул на Виолетту и поехал назад, чтобы поглядеть, что стало с Тремо.
Вдруг я увидел, что прямо ко мне приближается какой-то всадник на коне. Через несколько мгновений при свете месяца я увидал самого императора. Он под'ехал ко мне на своем белом скакуне, одетый в серый сюртук и в треугольной шляпе.
В таком костюме я его видал всегда на поле битвы.
— Вы нашли мои бумаги? — крикнул император резким, начальническим тоном.
Я, молча, подал ему пакет с бумагами. Император быстро сорвал пакет и стал просматривать бумаги.
А затем…
А затем, друзья мои, надо иметь в виду, что наши лошади стояли рядом. Император, друзья мои, обнял меня левой рукой за талию, а правую положил мне на плечо!
— Жерар, вы сокровище! — воскликнул Наполеон. Мне вовсе не хотелось ему противоречить. Но лицо мое покраснело от удовольствия. Наконец-то император воздал мне должное!
— А где вор, Жерар? — спросил он.
— Убит, ваше величество.
— Вы убили его?
— Да, ваше величество, он ранил мою лошадь и ускакал бы, если бы я его не пристрелил.
— Узнали вы, кто это?
— Его зовут Монлюк, ваше величество. Он командир конного стрелкового полка.
— Так! — произнес император, — нам попалась всего-навсего жалкая пешка. Лукавый игрок, двинувший эту пешку, остается по прежнему вне моей власти.
Император опустил голову на грудь и задумался.
— О, Талейран, Талейран! — проговорил он точно про себя, — если бы ты был на моем месте, то раздавил бы ехидну в то время, когда она находилась у тебя под пятой. Пять лет уже как я знаю, что ты за человек и, однако, я позволил тебе ужалить себя.
Я тоже раздумывал и, так как мне в голову пришли кое-какие мысли, то я захотел поделиться ими с императором.
— Ваше величество, ваши планы относительно этих документов узнаны врагами. Но как же, в таком случае…
— Довольно! — сурово крикнул Наполеон, — вы злоупотребляете своим положением.
Он всегда так поступал, уверяю вас. Такая у Наполеона была повадка. Сперва он, бывало, начнет с вами дружелюбно разговаривать, обращается как с другом или братом. Вы поддаетесь на это и забываете о пропасти, лежащей между вами и им, а тут-то он вас и оборвет, да еще как оборвет! Сейчас же напомнит о разнице между ним, императором, и вами, простым смертным. У меня была старая собака. Бывало я ее приласкаю, она и полезет мне лапами на колени. В таких случаях я отталкивал ее ногой, и она с визгом убегала. Точно так же обращался и Наполеон с своими приближенными.
Император повернул лошадь и поехал назад. Я последовал за ним.
— Я не мог спать, — заговорил он, — желая узнать, что с вами случилось. Дорого пришлось мне заплатить за мои бумаги. У меня осталось слишком мало храбрых солдат, чтобы я мог жертвовать каждую ночь двумя из них.
Я похолодел, услышав о «двух».
— Полковник Деньен убит, ваше величество? — с ужасом спросил я.
— И капитан Тремо также. Подоспей я на пять минут раньше, я бы мог его спасти. Убийца ускакал полем.
Я предался грустным размышлениям. Как мог Тремо быть побежденным? Очевидно, над ним сыграла штуку старость, рука его утратила гибкость…
А Наполеон снова обратился ко мне.
— Да, бригадир, — произнес он, — вы единственный человек во всем мире, которому будет известно, где скрыты эти бумаги.
Может-быть, друзья мои, это было только мое воображение, но на минуту мне показалось, — я должен в этом признаться, — что голос императора, произносивший эти слова, звучал отнюдь не скорбью: он знал, с кем он имеет дело!
Между тем, мы под'ехали к месту стычки. Полковник Деньен и человек, нами застреленный, лежали рядом, недалеко от дороги. Две лошади мирно ходили под тополями, пощипывая траву. Капитан Тремо был тут же перед нами. Он лежал навзничь, раскинув руки и ноги. Одна рука сжимала сломанную саблю. Мундир был распахнут, и на груди зияла громадная рана. Из-под усов блестели крепко стиснутые зубы.
Император соскочил с коня и наклонился над мертвым.
— Он служил под моим начальством, начиная с Риволи, — произнес он печально, — это один из моих египетских молодцов.
Голос императора вызвал Тремо из бесчувствия. Я видел, как зашевелились сомкнутые веки его глаз. Рука со сломанной саблей слабо задвигалась. Но это было последнее усилие. Рука опять упала на землю, сабля звякнула, а рот его широко раскрылся.
Шагах в ста от того места, где мы стояли, находился крестьянский домик. Разбуженный стуком и пистолетными выстрелами, хозяин выбежал на дорогу и смотрел на нас.
Этому крестьянину мы поручили убитых и лошадей. Я решил оставить на его попечение и Виолетту. Сам же я пересел на серого коня Монлюка. Виолетта была ранена и ей нужен был отдых, а нам предстояла длинная поездка. Первое время император ехал молча. Очевидно, его угнетала мысль о смерти Деньена и Тремо. Да и немудрено! Каждый день ему приносили известия о новых неудачах и изменах. При таких условиях трудно было ожидать у императора веселого расположения духа. Но, с другой стороны, он вез в кармане документы, которые были, по его собственному признанию, драгоценны для него. И эти документы час тому назад могли оказаться безвозвратно потерянными! Кто доставил императору эти драгоценные документы? Доставил их я, Этьен Жерар. Я подумал, что император мог бы быть несколько более внимателен ко мне.
Такая мысль пришла мне в голову. Но она же, повидимому, осенила голову и самого императора, ибо как только мы с'ехали с большой парижской дороги и в'ехали в лес, он сам начал разговор, при чем сообщил мне все то, что особенно интересовало меня в этом деле.
— Я уже сказал вам, Жерар, — произнес император, — что, кроме нас с вами, никто во всем мире не будет знать, где скрыты эти документы. Правда, в голубятню лопаты носил Мамелюк, но я не сказал ему, для чего они были нужны. План привозки бумаг из Парижа был составлен нами в понедельник. В тайну были посвящены три человека: женщина и двое мужчин. За женщину я готов ручаться всей своей жизнью; предатель, значит, один из мужчин. Я надеюсь, что скоро узнаю, кто был предателем.
Помолчав некоторое время, император произнес:
— Вас удивляет, конечно, почему эти негодяи остановили экипаж не около Парижа, а у самого в'езда в Фонтенебло?
По правде сказать, эта мысль мне не приходила в голову, но, не желая показать императору, что я менее догадлив, чем он предполагает, я ответил: