Петарда сделала даже более того, на что мы рассчитывали: она уничтожила не только нашу тюрьму, но и тюремщиков. Выйдя в переднюю, я увидел человека с огромным топором в руках. Он лежал навзничь на полу, весь окровавленный. Громадная собака с искалеченными ногами корчилась рядом. Животное тоже истекало кровью и издыхало.
В этот момент я услышал крик. Прижавшись к стене, Дюрок защищался от другой собаки, которая уже успела ухватить его за горло. Товарищ мой наносил собаке сабельные удары, но окончательно освободил его от опасности я, выстрелив в страшное животное.
Вдруг мы услышали женский вопль. Неужели мы опоздали?
В передней было еще двое слуг. Увидав наши обнаженные сабли и свирепые лица, они убежали. Из шеи Дюрока текла кровь, но, не обращая на это никакого внимания, он бросился вперед. Мы вбежали в ту самую комнату, где впервые встретились с бароном. Я уже говорил вам, что барон был человек огромного роста и широкоплечий. Он стоял посредине комнаты с обнаженной саблей, весь красный от гнева. Я невольно залюбовался его мощной фигурой. Какой чудный гренадер вышел бы из него!
На кресле за ним лежала знакомая нам девушка. Ее белая рука была покрыта багровыми полосами. Я понял, что мы поспели как-раз во-время, чтобы спасти ее от истязания, а, может быть, и от мучительной смерти.
Увидя меня и Дюрока, барон завыл, как волк, и бросился на него.
Дюрок стоял в узком проходе между столом и стеной, впереди меня. Я мог смотреть только на стычку, но помочь ему не был в состоянии. Дюрок нападал свирепо, увертываясь от ударов, как дикая кошка, но его противник оказался сильнее. Он тронул Дюрока раза два или три в плечо. Наконец, Дюрок поскользнулся и упал. Барон занес саблю, чтобы его прикончить.
Но я не терял времени и скрестил саблю с саблей барона.
— Извините, пожалуйста, — произнес я, — но вам надо свести счеты с Этьеном Жераром.
Барон попятился и прислонился к обитой ковром стене. Он тяжело дышал. Годы и развратная жизнь брали свое.
— Передохните, я вас подожду! — невозмутимо сказал я.
Между тем барон, улучив удобный момент, бросился на меня. С минуту я не видал ничего, кроме бешеных голубых глаз, глядевших на меня в упор, и клинка, который мелькал, пробираясь то к моему сердцу, то к горлу. Много было у меня дуэлей, но среди моих противников не наберется и полдюжины, которые владели бы саблей так хорошо, как барон.
Он знал, что со мной ему не справиться. В моих глазах он прочитал свой смертный приговор. Дыхание его становилось все более прерывистым, он заметно побледнел, но продолжал сражаться, отвратительно ругаясь на всех знакомых ему языках. Наконец, я нанес ему решительный удар.
Я участвовал во многих боях и много раз видел кровь и смерть, но эта рыжая борода, залитая кровью, осталась у меня навсегда в памяти. Я до сих пор не могу вспомнить об этом без содрогания.
Все эти мысли ко мне пришли потом; убивая барона, я ни о чем не думал. Как только его чудовищное тело с шумом грохнулось на пол, женщина, сидевшая в кресле, мигом вскочила и подошла ко мне.
Я уже собирался вступить с нею в беседу, как вдруг почувствовал, что задыхаюсь. Комнату наполнял удушающий едкий дым.
— Дюрок! Дюрок! — закричал я, — замок горит!
Но он ничего не ответил, так как лежал на полу без чувств. Я бросился в переднюю, чтобы узнать в чем дело. Наш взрыв наделал бед. Дверь горела. В кладовой пылали ящики и бочки. Я заглянул туда и кровь моя похолодела. Что если огонь перебросится в соседний подвал, где стоят бочки с порохом?! Может быть, остались не минуты, а секунды и взрыва надо ждать сейчас же.
Я очень смутно помню, как бросился назад в столовую, схватил Дюрока и с помощью женщины вытащил его в переднюю.
Мы выскочили из замка и бросились бежать к сосновому лесу по покрытой снегом дороге. Вдруг позади раздался страшный оглушительный удар. Оглянувшись назад, я увидал гигантский огненный столб, поднимавшийся к небу. Раздался второй удар, еще более оглушительный. Сосны и звезды запрыгали и завертелись перед моими глазами. Я упал без чувств на тело моего товарища…
…Пришел я в себя лишь несколько недель спустя в почтовой конторе Аренсдорфа. Дюрок, выздоровевший раньше меня, приехал ко мне и рассказал обо всем подробно. Оказывается, я потерял сознание, когда мне на голову упало бревно, которое чуть было и не отправило меня на тот свет. Падчерица барона убежала после этого в Аренсдорф, подняла наших гусаров, которые прибыли как раз во-время, чтобы избавить меня и Дюрока от казацких пик. Что случилось с падчерицей барона, я тогда от Дюрока не узнал. Узнал я об этом после и вот каким образом.
Два года спустя после русской кампании, мне пришлось быть в Париже. Встретившись с Дюроком, я узнал, что он успел жениться и что жена его — девушка, спасшая нам два раза жизнь в проклятом замке Мрака.
II. ЖЕРАР БОРЕТСЯ С ТАИНСТВЕННЫМИ КОРСИКАНСКИМИ БРАТЬЯМИ
Император Наполеон в тех случаях, когда ему требовался дельный человек, всегда призывал к себе Этьена Жерара. Другое дело, когда нужно было раздавать награды — тогда император частенько забывал о моем существовании.
Впрочем, моя карьера шла быстро. Двадцати восьми лет я был уже полковником, а тридцати одного года — командиром бригады. Жаловаться мне во всяком случае не приходилось. Продлись война еще два-три года — и я, конечно, имел бы маршальский жезл, а маршал в то время был кандидатом в короли. Ведь обменил же Мюрат[1] гусарскую шапочку на корону, а он так же, как и я, служил в легкой кавалерии. Значит, и я мог рассчитывать на это. Но, к сожалению, все мои мечты были разбиты сражением при Ватерлоо. Мне так и не пришлось вписать мое имя в историю, но я, однако, был известен всем, кто участвовал в великих войнах Наполеона.
Сегодня вечером я вам расскажу об очень странном событии, которое весьма посодействовало моему быстрому повышению по службе. Между мною и самим императором установилась тесная связь. Вы, может-быть, не поверите моему рассказу, но я должен вас предупредить, что знаю многое, чего никто не знает. Я бы мог рассказать вам поразительные вещи, но не сделаю этого из скромности. То, что я вам расскажу сегодня вечером, я хранил в строгой тайне, пока император был жив. Я ему дал слово молчать, но теперь скрывать это не к чему, тем более, что в этом замечательном деле я играл выдающуюся роль.
Во время заключения Тильзитского мира[2] я был простым лейтенантом 10 гусарского полка. У меня не было ни денег, ни честолюбия. Правда, я обладал красивой внешностью и выходящим из ряда вон мужеством. Но этого было мало. Императора окружили замечательные люди. Чтобы выдвинуться и сделать карьеру, требовалось значительно большее. Но я был уверен в себе и ждал счастливого случая.
Император вернулся в Париж и в 1807 году был заключен мир. К этому времени Наполеон совершил три удачных похода. Он унизил Австрию и сокрушил Пруссию. Русские же были довольны тем, что им удалось отойти на правый берег Немана. Рычать продолжал только старый бульдог за Ламаншем, но на это рычание не стоило обращать внимания. О, если бы нам в этот момент удалось установить вечный мир, Франция достигла бы такого могущества, которым наслаждался Рим в эпоху своего расцвета. Так, по крайней мере, говорили умные люди. Мне же некогда было думать о политике, я был занят совсем другим. Все девушки Франции радовались возвращению армии после столь долгого отсутствия и осыпали военных любезностями. Понятное дело, что я старался получить свою долю. Женщины меня любили, чорт возьми! Можете судить, как они любили меня тогда, если даже теперь, когда мне шестьдесят лет… Ну, да, впрочем, что рассказывать? Вы и без того знаете.
Наш гусарский полк вместе с полком конных гвардейских стрелков квартировал в Фонтенебло, где находился и Наполеон. Эрцгерцоги, курфюрсты и принцы толпились около Наполеона, как собаки около хозяина, ожидая подачек. На улицах немецкую речь можно было услыхать чаще французской. Оно и понятно. Те, кто нам помогал, явились попрошайничать, а те, кто был против нас, пришли умолять о пощаде и прощении.
Наш маленький корсиканец с бледным лицом и холодными серыми глазами ездил ежедневно на охоту, молчаливый и задумчивый. За ним следовала вся компания иноземцев, ожидавшая, не обронит ли он какое-нибудь слово. Иногда Наполеону приходила охота пошутить над этими людьми. Одному он давал королевство в сто квадратных миль, у другого отнимал такое же королевство, третьему он округлял границы какой-нибудь речкой, а у четвертого обрезал владения какой-нибудь горной цепью.
Он любил шутки, этот маленький артиллерист, которого мы штыками и саблями подняли на столь недосягаемую высоту. С нами он был всегда вежлив. Он помнил, от кого получил власть. Мы также помнили об этом и вели себя соответствующим образом. Все мы были одинакового мнения на этот счет. Никто не оспаривал, что Наполеон был первым полководцем в мире, но мы не забывали и того, что никто не имел подчиненными таких крупных людей, как мы.
Однажды я сидел у себя на квартире и играл в карты с приятелями. Вдруг отворяется дверь и входит наш полковник Ласалль. Мы, молодые офицеры, были прямо влюблены в Ласалля и старались во всем ему подражать. Многим из нас совсем не нравилось крепко ругаться, играть в кости и пьянствовать, но все занимались этим, только бы походить на полковника. Никто не хотел сообразить того, что император сделал Ласалля командиром всей легкой кавалерии вовсе не потому, что он любил пить и играть в кости.
Каждый из нас воображал, что станет сам Ласаллем, если будет подкручивать вверх усы, звенеть шпорами и волочить по камням мостовой саблю.
Когда Ласалль вошел к нам, мы поспешно встали с мест.
Полковник, похлопывая меня по плечу, сказал:
— Ну, мой мальчик, собирайтесь к четырем часам во дворец! Вас хочет видеть император!
При этих словах вся комната словно закружилась передо мной и, чтобы не упасть, я должен был опереться руками на стол.