Все же, соблюдая всяческие предосторожности, я один раз оглянулся назад и увидел, что один из прусских всадников значительно опередил товарищей и старается меня настигнуть. Я нащупал кобуры, но пистолетов в них, к моему великому ужасу, не оказалось. Сабля же моя осталась вместе с Виолеттой.
Но я все-таки не был безоружен. У седла болталась собственная сабля императора, кривая и короткая сабля, в роде ятагана. Рукоятка ее сверкала золотом и годилась эта сабля для парадных смотров, а не для боя.
Я обнажил саблю и стал выжидать благоприятной минуты. Заметив, что преследователь быстро ко мне приближается, я круто остановился и, подняв коня на дыбы, повернулся к противнику. Мы очутились лицом к лицу.
Прусский гусар мчался слишком быстро и не был в состоянии сразу остановиться. Ему оставалось только лететь вперед и сбить меня и моего коня с ног, но, увидев, что я его жду, глупец метнулся в сторону, а затем попытался проскакать мимо. Я нагнулся и ударил его игрушечной саблей императора в бок. Его вороная лошадь продолжала скакать; но гусар склонял голову все ниже и ниже к луке седла. Потом он соскользнул на дорогу и растянулся в пыли, бездыханный. Сзади раздались крики бешенства. Пруссаки негодовали, увидав, что их товарищ мертв, а я улыбался, думая о том, что император приобретает теперь совершенно незаслуженно репутацию первоклассного наездника и бойца на саблях.
Я поскакал вперед и доехал до места, где дорога разветвлялась по двум направлениям. Я избрал одну из этих дорог, потому что она была покрыта травой, и мне казалось, что лошади по ней будет легче итти. Но вообразите мой ужас, когда, проскакав через какие-то ворота, я очутился в четырехугольнике, состоящем из конюшен и разных сельских построек. Выхода из этого четырехугольника не было, кроме ворот, через которые я в него проник. А сзади все ближе и ближе слышен был топот коней.
Я стал осматриваться по сторонам. Природа наградила меня великим даром. Я наблюдателен и быстро соображаю. Это качество весьма драгоценно в каждом воине, но для кавалериста оно прямо неоценимо.
Между конюшнями и домом стоял свиной хлев. Передняя стена была построена из бревен и имела четыре фута вышины, а задняя, построенная из камня, была несколько выше. Разогнав лошадь, я вспрыгнул на плоскую крышу хлева. Свиньи, сидевшие внутри, подняли оглушительный визг. Я же от толчка перелетел кубарем по ту сторону стены и упал в мягкую цветочную клумбу.
Лошадь моя была на крыше, я на другой стороне, а пруссаки уже в'езжали на двор. Я поспешно вскочил, схватил лошадь за повод и стащил ее вниз. Великолепный араб легко спрыгнул, и я очутился снова в седле. Теперь перевес был на моей стороне.
«Эти пруссаки, подумал я, последуют моему примеру и начнут прыгать через свиной хлев. Но прыгать они должны поодиночке. Следовательно, я могу подождать их здесь и перебить всех поодиночке». Но, увы, эта гениальная мысль не могла быть осуществлена, так как моя сабля выпала из ножен в то время, когда лошадь перепрыгнула через этот проклятый свиной хлев.
Я поскакал вперед и очутился в деревенском саду, который был окружен высокой стеной. Об'ехав вокруг стены, я вскоре добрался до калитки, которая была заперта ключом, торчавшим в замке. Я слез с лошади и отпер калитку. Оглянувшись назад, я увидел, что один из пруссаков перемахнул через свиной хлев и мчится прямо на меня. Это был Штейн.
— Сдавайтесь, ваше величество! — кричал он, — сдавайтесь, мы пощадим вашу жизнь!
Я выскользнул в калитку, захлопнул ее за собой и, вскочив на своего араба, во весь опор помчался по зеленому лугу. Штейну пришлось потерять много времени. Он должен был отворить калитку, вывести лошадь и сесть на нее. Тем не менее, оглянувшись через некоторое время, я увидел, что он снова преследует меня на расстоянии ружейного выстрела.
Мне все время приходилось скакать по лугу, который был пересечен широкими канавами. Некоторые из них имели четырнадцать-пятнадцать футов ширины. Я с трудом преодолевал все эти препятствия. Наконец, вдали, на горизонте, я увидел облака пыли, обозначавшие, по всей вероятности, линию отступления нашей армии. Сделавши это предположение, я помчался по этому направлению. Моя лошадь все более и более ослабевала. Гнавшиеся за мной пруссаки во главе со Штейном, стали приближаться ко мне.
Раздался треск выстрела, и мой араб сделал судорожный скачок вперед. Я уже решил, что лошадь моя убита, но, обернувшись, увидал, что с ее крупа струится кровь. Рана была не такова, чтобы лошадь совсем не могла итти далее, но двигаться быстро она уже не могла.
В это время я увидел невдалеке верхушку деревенской колокольни. По этой колокольне я сразу узнал местность. В полуверсте отсюда должна находиться деревня Сент-Онэ, которую я назначил капитану Саббатье в качестве сборного пункта для конфланских гусар.
Значит, мои маленькие чертенята находились совсем близко от меня, и вся моя задача сводилась лишь к тому, чтобы поскорее до них добраться. Я вдавил шпоры в бока измученного коня и вскоре ворвался в отворенные ворота фермы Сент-Онэ. Штейн находился в десяти шагах от меня, когда я закричал:
— Товарищи, ко мне! Ко мне!
Мой великолепный белый араб упал мертвый. Я ударился головой о камни булыжников, которыми был вымощен двор фермы, и потерял сознание.
Таков был мой последний и наиболее славный подвиг, мои дорогие друзья! История эта прогремела по всей Европе и сделала имя Этьена Жерара знаменитым. Но, увы! Весь мой труд обеспечил свободу для императора всего лишь на несколько недель. 15 июля он сдался англичанам.
XVI. ПУТЕШЕСТВИЕ ЖЕРАРА НА ОСТРОВ СВ. ЕЛЕНЫ
Сегодня я расскажу вам нечто большее, чем простое приключение. Я вам поведаю историческую тайну, которая известна только мне одному, так как другие соучастники этого события давно уже умерли.
Все это случилось в 1821 году, через шесть лет после того, как император был сослан на остров Св. Елены. Среди нас, старших офицеров Наполеона, было много готовых пожертвовать жизнью для того, чтобы облегчить участь императора, но, увы, ничего сделать было нельзя.
Нам оставалось только сидеть в кафе и ворчать — вот и все. Иногда мы брали карту, разыскивали роковой остров и высчитывали по пальцам, сколько миль надо проехать, чтобы добраться до императора. Если бы хоть одна десятая наших желаний могла исполниться, император добрался бы не только до Парижа, но и до самой луны.
Вообще говоря, вернуть престол Наполеону было вовсе не так трудно. Ему стоило только высадиться на берегу Франции, и он занял бы Париж без выстрела. Другими словами, император должен был поступить точно так же, как он поступил, прибыв с Эльбы, но он почему-то этого не делал.
И вот, в один февральский вечер, в нашем кафе появился очень странный человек. Он был весьма мал ростом, но отличался необыкновенной толщиной. Плечи у него были широкие-преширокие, а голова была велика, прямо до безобразия. В ушах у него торчали золотые серьги, а руки и йоги были покрыты самой разнообразной татуировкой.
Рекомендовался он нам капитаном Фурнэ из императорского флота. Двум офицерам из нашего кружка Фурнэ представил рекомендательные письма, в которых сообщалось, что это человек, весьма преданный делу Наполеона. Мы с любовью приняли его в свой кружок.
Однажды вечером, выходя из кафе, я услышал за собой шаги. Кто-то прикоснулся к моему плечу. Это был капитан Фурнэ. Он знаком пригласил меня следовать за собою. Когда мы добрались до его квартиры, он вынул из стола какую-то бумагу и передал ее мне. В документе было написано следующее:
«Капитан Фурнэ действует по моему полномочию в важнейших интересах императора Наполеона. Все любящие императора должны повиноваться капитану Фурнэ беспрекословно. Мария-Луиза»[23].
Почерк императрицы был мне хорошо знаком и в подлинности подписи я не сомневался ни минуты.
— Удовлетворены вы моими верительными грамотами? — спросил Фурнэ.
— Совершенно удовлетворен.
— Прекрасно. Теперь скажите мне, умеете ли вы говорить по-английски?
— Да, я знаю этот язык.
— Скажите какую-нибудь английскую фразу.
Я произнес по-английски такую фразу: «если император желает помощи Этьена Жерара, то я готов всегда, и днем и ночью, жертвовать своей жизнью для блага императора и Франции».
— У вас курьезное произношение, — сказал, улыбаясь, капитан Фурнэ, — но лучше говорить так, как вы говорите, чем совсем не говорить по-английски. Я говорю по-английски, как настоящий англичанин. Это — все, что я получил от шестилетнего пребывания в английской тюрьме… А теперь я вам скажу, зачем я прибыл в Париж. Мне нужно найти человека, который бы помог мне в одном важном деле, касающемся императора.
С этими словами Фурнэ подал мне туго набитый кошелек.
— Здесь, — сказал он, — сто фунтов стерлингов золотом. Готовясь к путешествию, вам придется делать разные покупки. Рекомендую вам произвести все эти покупки в Саутгамптоне, куда мы отправимся через десять дней. Мое судно называется «Черным Лебедем».
— Скажите мне откровенно, — спросил я, — какова цель нашего путешествия?
— Мы отправимся в Африку, к берегам Гвинеи.
— Какое же это имеет отношение к интересам императора?
— Интересы императора заключаются в том, чтобы вы не задавали мне нескромных вопросов, и чтобы я не давал вам на них нескромных ответов, — резко ответил капитан Фурнэ.
На этом наш разговор закончился. Я вернулся к себе домой. Приключение это страшно меня заинтересовало. Фурнэ в назначенный срок появился снова, а через неделю я уже уехал в Англию. Переплыв через Сен-Мало в Саутгамптон, я без труда разыскал «Черного Лебедя».
Это был чистенький небольшой бриг. Фурнэ приветствовал меня и повел вниз, в каюту.
— Теперь, — сказал он, — вы должны быть не бригадиром, а просто господином Жераром. Выдавайте себя за моряка, отпустите себе бороду; усы ваши я тоже считаю лишними.
Его слова об усах привели меня в ужас. Но потом я успокоился. Ведь на море дам и девиц нет, стало-быть, усы мне не нужны.