— Вы не ранены, надеюсь?
— Нет, ваше величество, но я был в таком отчаянии, что, пройди еще одна минута, и я…
— Тише, тише! — прервал император, — вы вели себя прекрасно, а Гуден сам отчасти виноват. Он должен был остерегаться. Я видел все происходившее.
— Как? Вы видели, ваше величество?..
— Ну, да. Вы, стало-быть, не слыхали что я шел за вами следом? Я следил за вами все время, начиная с того момента, как вы вышли из своей квартиры и до тех самых пор, когда пал бедный Гуден. Перед вами шел поддельный император, а настоящий шел сзади! Теперь проводите меня во дворец.
Подойдя к дворцу, мы проникли в него через боковую дверь и вошли прямо в кабинет императора. Я стал у двери кабинета на том же месте, где стоял днем, а император опустился в кресло и погрузился в долгое молчание. Мне уже показалось, что он забыл о моем присутствии.
— Ну, господин Жерар, — произнес, наконец, император, — вас, конечно, интересует вся эта история?
— Если вашему величеству угодно будет что-либо сообщить, я буду вполне доволен, — ответил я.
Император встал с кресла и, ходя взад и вперед, заговорил:
— Оба эти человека — корсиканцы, которых я знаю с детства. Все мы были членами одного тайного общества «Корсиканских Братьев» пли «Братьев из Аяччио». Общество было основано очень давно, еще во времена Паоли. Понимаете ли вы меня? Правила этого общества очень строги и нарушать их безнаказанно нельзя.
Император задумался на некоторое время, а потом продолжал:
— Частный человек может без особого труда соблюдать устав общества Корсиканских Братьев. В прежнее время я считался одним из лучших Братьев, но времена меняются. Теперь, в моем настоящем положении, я не могу уже подчиняться обществу. Это было бы невыгодно и для меня и для Франции. А они хотели меня принудить к повиновению. Сами они накликали несчастье на свои головы. Эти двое были главными вождями ордена. Они прибыли из Корсики и назначили мне свидание в лесу. Я знал, что значит это свидание. Ни один человек в мире не оставался живым после таких приглашений Братьев, но не итти на свидание я не мог, зная, что в случае моего неповиновения разразится беда. Я сам Корсиканский Брат и знаю их порядки.
И снова лицо императора стало угрюмо, а в глазах появился холодный блеск.
— Вы понимаете, господин Жерар, положение, в котором я очутился. Как бы вы поступили, если бы были на моем месте?
— Я бы отдал приказание обыскать весь лес, поймать этих двух плутов и привести их к вашему величеству.
Император улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— У меня были основательные соображения не брать их живьем — ответил он, — вы должны попять, что язык убийцы не менее опасен, чем кинжал. Я хотел во что бы то ни стало избегнуть огласки, скандала. Преданным мне людям приказано уничтожить все следы происшествия и никто ничего не будет знать о нынешнем приключении. Если бы я послал с де-Гуденом не одного вас, а несколько людей, Братья не показались бы. Но из-за одного человека они. как я предугадывал, своего плана не изменят и непременно попытают счастья. Когда я получил письмо от Братьев, полковник Ласалль случайно находился в моем кабинете, и это обстоятельство и навело меня на мысль взять себе на помощь одного офицера из его полка. Я выбрал вас, господин Жерар, потому что мне нужен был человек, умеющий владеть саблей и не любящий совать носа в чужие дела. Надеюсь, что вы оправдаете надежды, которые я па вас возлагаю, и что ваша скромность не окажется ниже вашей храбрости и искусства.
— Можете положиться на меня, ваше величество, — ответил я. — Даю вам честное слово, ваше величество, что выходя из этого кабинета я буду таким же точно, каким был, выходя из него сегодня днем в четыре часа.
— Ну этого вы не можете обещать! — с улыбкой сказал император. — Входя в этот кабинет вы были лейтенантом, а… Позвольте вам пожелать доброй ночи, к а п и т а н Жерар!
III. НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЖЕРАРА В ВЕНЕЦИИ.
Много видел я на своем веку больших городов, в которые я входил победителем во главе восьми сотен моих маленьких чертей. Кавалерия шла всегда впереди великой армии; конфланские гусары шли впереди всей кавалерии; а я был всегда впереди моих гусаров — и выходило всегда так, что я первым вступал в завоеванные города.
Из всех городов, которые мне пришлось посетить, Венеция — самый плохой, нескладный и смешной город. Очевидно, люди, строившие Венецию, совершенно не понимали, что при таком устройстве города кавалерия маневрировать в нем совершенно не может. Возьмите хотя бы площадь в Венеции. Да там сам Мюрат или Ласалль не смогли бы построить ни одного эскадрона.
По этому случаю мы оставили бригаду Келлермана и моих гусаров в Падуе. Венеция была занята только одной пехотой, которой командовал генерал Сюше, оставивший меня при себе в качестве ад'ютанта на всю зиму. Он очень полюбил меня после одной истории с итальянским учителем фехтования в Милане. Этот итальянец великолепно дрался на рапирах. Хорошо, что его противником пришлось быть мне, иначе честь французского оружия была бы посрамлена. Но что об этом говорить! Я расскажу вам лучше об одной странной истории, которая приключилась со мною в Венеции.
Вы, конечно, никогда не были в Венеции? Теперь французы путешествуют чрезвычайно редко. А в наше время много путешествовали. Мы побывали всюду, начиная от Каира и кончая Москвой. Но, увы, не всегда мы были желанны .ми гостями. Во-первых, мы являлись всегда в большем количестве, чем желали те, кого мы посещали. Кроме того, у нас была прескверная привычка носить наши паспорта на право посещения в ножнах и кобурах. О! Европа переживет плохие минуты, если французы снова пустятся в путешествия. Француз долго собирается и неохотно оставляет свой домашний очаг. Но, если он уже собрался в путь, то никто и ничто удержать его не может. А у нас тогда был маленький человечек, по имени Наполеон, который шел впереди и указывал нам путь.
Люди в Венеции, надо вам сказать, живут на подобие водяных крыс. Смерть, как они любят свою сырость и грязь! Но дома в городе, по правде сказать, очень красивы. Хороши в Венеции и церкви, особенно церковь Святого Марка. Такого высокого здания я нигде не видал. Но больше всего венецианцы гордятся своими знаменитыми статуями и картинами.
Некоторые солдаты рассуждают так: мое ремесло — война, и ни о чем, кроме сражения и грабежа, думать мне не полагается. Таков был, например, старик Буве, которого убили пруссаки в тот самый день, когда я заслужил у императора орден почетного легиона. Когда я говорил с этим Буве о книгах или об искусстве, он только молчал и хлопал глазами, ровно ничего не понимая. Другое дело — солдат высшего полета, в роде меня. Я ужасно люблю все умственное и, так сказать, душевное. А между тем, я поступил в армию очень молодым и искусству меня никто не обучал, кроме моего квартирмейстера. Но это не беда. Если у кого есть талант, тот, путешествуя по белому свету, может многому научиться.
Итак, друзья мои, мое художественное образование было очень велико; я мог восхищаться картинами и статуями Венеции! Я даже запомнил имена великих художников, разных там Рафаэлей, Анджело и Микель-Тицианов. Здорово они рисовали! Наполеон также очень ценил искусство. Взяв Венецию, он первым делом отобрал лучшие статуи и картины и отправил их в Париж. Мы все тоже воспользовались чем было можно. На мою долю достались две картины. Одна из них называлась «Пойманная Нимфа». Эту я оставил для себя, а другую, «Святую Варвару», я послал в подарок моей матушке.
Нужно, однако, по правде сказать, в этой истории с картинами и статуями некоторые из наших вели себя нехорошо. Эти венецианцы страшно привязаны к своим статуям и картинам. А что касается бронзовых лошадей, так они от них прямо без ума. На воротах одной большой церкви стояли четыре бронзовых лошади. Я большой знаток в лошадях и всегда могу быть в этом деле хорошим судьей. Так вот я вам скажу, что решительно ничего хорошего не видал в этих бронзовых лошадях. Для легкой кавалерии они не годились, потому что ноги у них были слишком толсты, а для артиллерии они были недостаточно тяжеловесны. Вообще, в этих лошадях не было ничего замечательного, но во всем городе никаких других лошадей, кроме этих четырех, не было, ибо там раз'езжают не в каретах, а в лодках. Понятно, поэтому, что венецианцы никакого толку в лошадях не понимали.
Когда бронзовых лошадей отсылали в Париж, итальянцы горько плакали. В эту же ночь в одном из каналов нашли десять трупов французских солдат. Венецианцы за эти убийства потерпели наказание. У них отобрали еще больше статуй и картин и отправили их в Париж. Наши солдаты принялись ломать статуи и стреляли в цветные окна церквей. Это привело жителей города в совершенное бешенство, и они нас возненавидели. Вероятно, поэтому у нас пропало без вести еще много офицеров и солдат.
У меня было много дел в Венеции и скучать было некогда. Первым долгом я принялся изучать итальянский язык. У меня уж такая привычка: как только я куда-нибудь приеду, сейчас начинаю изучать язык страны. Изучал я языки таким образом: подыскивал какую-нибудь даму или девицу и, если она соглашалась учить меня, то я начинал практиковаться.
Этот метод изучения языков чрезвычайно интересен и полезен. Вы сами можете судить об этом, если тридцати лет от роду я говорил уже почти на всех европейских языках. Есть, однако, в этом методе и недостатки. Вы, например, не можете узнать того, что вам требуется для повседневного обихода. Я по роду своих занятий, всегда должен был вращаться между солдатами и крестьянами. Спрашивается, какой толк выйдет из того, если я скажу какому-нибудь мужлану: «Я люблю, только тебя одну», или: «Когда кончится война, я вернусь к твоим ногам».
Но такого прелестного учителя, как в Венеции, у меня нигде не было. Ее имя было Лючия. Ее фамилия ... фамилию, друзья, всякий уважающий себя солдат всегда в таких случаях забывает. Но, соблюдая всяческую скромность, я все же могу вам сообщить, что она была дочерью венецианского сенатора. А родной дядя моей Лючии был дожем. Лючия была девушка необыкновенной красоты. А если Этьен Жерар говорит, что ее красота была необыкновенной, то это значит очень много: Жерар умеет ценить женскую красоту. Я перевидал массу красивых женщин, но из всех любивших меня женщин я не могу указать и двадцати, которых я мог бы назвать необыкновенными красавицами.