И мама терпеливо на всё отвечала.
Боб попробовал полаять. Получился не лай, а писк. Я даже не пробовал: стыда не оберёшься.
— А у нас есть папа? — спросил я.
— Есть, а то как же. Я когда-нибудь покажу его, познакомлю. У собак так заведено: отцы вместе с детьми не живут.
Мы снова заснули. И, наверно, во сне я поймал Боба за кончик хвоста и стал сосать. Потому что когда мы проснулись и повозились немножко с Бобом, поборолись, мокрый кончик его хвоста сделался серым от пыли. Мы и так оба серые, только носы чёрненькие.
К будке подошли и присели Толя и Коля.
— Булька, Булька,— позвал меня Толя, а сам потянул за лапу Боба.
— Боб, Бобик,— сказал Коля и потянул за загривок меня.
Я запищал: перепутали! Но ни Толя, ни Коля не поняли моего писка.
— Что-то похудел мой Боб,— сказал Коля, покачивая меня.
— А мой Булька потолстел, молодчина,— гладил Боба Толя.
И я снова не выдержал, запищал. Так ласкать, как Толя, Коля почему-то не умел.
Толя гладил, гладил Боба и провёл рукой по хвостику раз, другой, пропустил хвосту сквозь кулак. И вдруг закричал:
— Посмотри, и у Бульки кончик хвоста побелел!
Тогда Коля погладил, потёр мои хвостик.
— Ой, а у Боба потемнел… — прошептал он.
Мы начали возмущённо пищать. Можно ли стерпеть такую обиду?
— Мы их перепутали! — наконец догадались они.
Толя и Коля поменялись нами, и мы тут же успокоились.
— Бульбобы вы! Оба Бульбобы! — Толя поднял меня за передние лапы, поставил на задние, как человека.
— Ну — пошли! Ну идём!
Ой, как тяжело, как неудобно ходить на двух лапах. Бедные, бедные Толя и Коля, как им плохо!
Коля тоже водил Боба за передние лапы.
— Белохвостик ты мой… Дурачок маленький… Озорник! Надо же нас так обмануть!
Коля не знал, что это я виноват в истории с Бобиным хвостом.
МЫ ИДЕМ ГУЛЯТЬ ОДНИ
Сегодня я проснулся раньше Боба. Проснулся, потому что кто-то во всё горло закричал возле будки: «Ку-ка-ре-ку!» Мамы Пальмы в будке не было. Толя и Коля ещё не приходили. Потрепал белохвостого за ухо — вставай! Потянул за хвост — раскрыл он глаза, зевнул:
— Ты что лезешь? Вот как дам…
Ишь, даст он… Увалень, пока соберётся, я три раза отскочить успею.
— Пойдём во двор, погуляем,— сказал я.
— Мама велела никуда из будки не выходить,— возразил Боб. А сам всё-таки стрельнул одним глазком на светлый круг.
И тут опять послышался пронзительный крик: «Ку-ка-ре-ку!» Словно подавал знак: «Бегите! Спасайся кто может!»
Белохвостый испуганно втянул голову в плечи, поджал хвост.
— Не бойся, там столько интересного! — потянул я его за ухо.
Боб поддался на уговоры. Мы перелезли через порожек.
Ноги нас почему-то ещё не крепко держали. Мы пошатывались и жались друг к дружке. От страха, что ли? Двор такой огромный — за день не переползёшь. Это в одну сторону от будки. Почти столько же и в другую. Разве поперёк попробовать? Там перед деревьями высоченная стена из досок. Только эти доски не плотно стоят одна к другой, а словно через одну. Называется это забор — так мама вчера сказала. Возле забора усердно разгребают лапами песок смешные белые двуногие существа. Вместо морды у них — клюв. Хвосты широкие, топорщатся, на головах какие-то бантики. На двух ногах, а на людей не похожи!
— Подойдём ближе? — робко прошептал я.
— Ай…— взвизгнул от страха Боб.
Самый большой из этих двуногих вдруг оттопырил по бокам широченные лапы, замахал ими, обдав нас ветром и пылью. И неожиданно взлетел на забор.
— Ку-ка-ре-ку!!! Берегись дождя!
Крикнул так страшно, что мы бросились прятаться за будку. Ноги у нас подкашивались, мы тыкались мордами в песок, падали.
Посидели, отдышались. В углу за будкой я увидел кучку колец, сверху лежал привязанный к ним обручик. Я подошёл, понюхал: кольца были холодные и пахли мамой. Ещё сильней пахнул мамой не такой холодный и твёрдый обручик. Это ещё что за диво?
— Посмотри, кто идёт! — Боб толкнул меня носом в бок.
Я обернулся. К этим клювастым подходил ещё один. Не один, а одна, потому что это, верно, была мама. За ней врассыпную, быстро перебирая тоненькими ножками, следовали её дети. Круглые, пушистые и, должно быть, мягенькие. Они попискивали, как мы с Бобом, но на щенят не были похожи.
Мама кудахтала, сзывая детей. А подойдя к забору, где сидел крикун, сказала:
— Слезай с забора, не смеши кур! Ко, ко… Не пугай, никакого дождя не будет!
— Будет, клушка, будет! Это говорю тебе я — петух! — и он снова заорал: — Ку-ка-ре-ку-у! Скоро будет дождь! Цыплята, не отходите далеко от мамы.
— Тот, что на заборе,— петух! — прошептал мне на ухо Боб.
— Те, что внизу,— куры и цыплята,— сказал я.— Давай поиграем с цыплятами!
Как смешно шёл Боб! Лапки коротенькие, толстые, животик чуть ли не по земле волочится. А хвостик завернул на спину! Задрал и я, подумаешь, большое дело… На полдороге мы присели: и устали да и клушка как раз подозвала к себе цыплят: «Ко-ко-ко! Все ко мне, червяка нашла!»
Первыми прибежали два цыплёнка: один с белыми крапинками на крыльях, другой – с чёрными крапинками. Схватили клювиками червяка за концы. Каждый к себе дёргает. То один перетянет, то другой, то один бежит за червяком, то другой. А червяк — то растянется, то сожмётся. Трепещут цыплята крылышками, упираются, не уступают друг другу, прямо садятся на хвосты. Вдруг кончик червяка выскользнул из клюва одного цыплёнка, того, что с чёрными крапинками на крыльях. Червяк — хлоп! — по другому цыплёнку. А цыплёнок — кувырк! И второй упал, в другую сторону…
— Хи-хи-хи! — не выдержал Боб.
— У, жаднюги,— сказал я.
Первый цыплёнок вскочил, снова ухватился клювом за кончик червяка. Дёрнул! Второй встал на ноги, а червяк уже вырвался у него — хлоп! — по клюву первого.
— Ну, что вы не поделили! — мама наседка клюнула червяка, подняла — а на конце цыплёнок висит, болтается. Курица опустила его на землю, долб, долб — разорвала червяка на куски. Одного червяка на четырёх цыплят хватило.
— Возьмите и нас в цыплята! — попросили мы клушку.
— Кто такие? Прочь! — курица больно клюнула в голову сперва меня, а потом и Боба.
Из глаз посыпались искры, ноги подкосились. А курица взъерошилась, закружилась на месте, загребла ногами: «У-у, вот какая я сердитая… Ко-ко… Сунься только ещё! Попробуй!»
С визгом мы кинулись в будку.
ЧТО-ТО ЛЬЕТСЯ С НЕБА
— За что она нас? — скулил Боб, потирая шишку на голове.
— Мы же хотели только познакомиться, поиграть! — всхлипывал и я, тёр лапкой глаза.
— Испугалась, что червяка отберём… Очень нам её червяк нужен! — не мог успокоиться Боб.
Хорошо, что у нас есть будка. А то куда бы мы убежали, спрятались? Как интересно во дворе и как страшно!.. И хоть ныли и болели шишки на головах, нам всё-таки хотелось опять во двор. Вот только если б не было клушки! Самый страшный зверь — наседка.
— Подумаешь! — сказал я.— А наша мама больше её!
— Вот как скажем ей… Как тряхнёт она за шкуру эту клушу! — грозился Боб.
И тут опять закричал петух:
— Спа-сай-те-есь!!!
Храбрый Боб взвизгнул и шмыгнул в самый тёмный угол будки. Испугался и я, но чуточку помедлил. И тут как сверкнуло, грохнуло! Я на миг ослеп и оглох. А потом увидел — во дворе закружились, завихрились мусор и пыль, словно огромная собака хвостом мела землю. А деревья за забором, размахивая ветвями, делали ветер ещё сильнее.
Наседку ветер взъерошил и, толкая в растопыренный хвост, понёс по двору. За ней мчались, ног не разглядеть, шарики-цыплята. Писк, крик, кудахтанье…
Вдруг открылась дверь человечьего дома, выбежала хозяйка: «Ах! Ох! Сюда! Сюда!» — я знал уже, что этот большой человек — хозяйка, баба Ганна. Вдалеке видна была мамаПальма. У людей смешная привычка надевать на себя одёжки. Я уже запомнил примету бабы Ганны: она надевает одну широкую-преширокую штанину сразу на обе ноги. Смешно! Это ведь мешает бегать. Толе, Коле и их папе бегать удобнее, у них на каждой ноге по отдельной штанине.
— Сюда! Цып-цып-цып! — звала баба Ганна курицу с цыплятами в дом.
Наседка сама вскочила на крыльцо, скрылась за дверью. А цыплята испуганно метались, кричали. Баба ловила их и подсаживала на ступеньки крыльца.
Последнего цыплёнка она так и внесла на руках.
И тут что-то зашелестело в листве. Пыль на дворе стала рябой от чёрных пятен-капель. Между небом и землёй повисли блестящие, прозрачные верёвочки.
— Что это льётся? — подполз ко мне Боб. Выставил язык, чтоб поймать несколько капель.— А вдруг — молоко.
Я тоже высунулся, лизнул.
— Нет, не молоко. Вкус не тот,— сказал я.
Мы выползли из будки, и тут нас начали бить, хлестать капли. Но били они не так больно, как клушка. Наоборот, шишки наши болеть перестали.
— Ага! Это дождь! Он — мокрый! — догадался Боб.
— Э-гей! — закричал я.— Мы не боимся невкусного дождя! Вот если б с неба вместо дождя молоко лилось! Ешь — не хочу, хоть с головой в нём купайся!
Я пошлёпал лапами по маленькой лужице возле будки, потом по большой чуть подальше. Обрызгал Боба с головы до кончика хвоста. Вот так! Вот та-ак! А Боб — меня… А я — его… А Боб…
— Вы чего тут мокнете, как собаки? — вдруг выскочила из-за будки мама Пальма.— Простудитесь!
Мы шмыгнули в будку.
Перед входом мама встряхнулась всем телом, брызги полетели во все стороны.
— И вы отряхнитесь немного. А то долго сохнуть будете! Вот так, смотрите… — она отряхнулась ещё раз. Опять полетели брызги, но меньше.
Я попробовал встряхнуться — и упал.
Попробовал Боб — тоже.
— Эх вы! Ничего-то вы ещё не умеете. Пора, пора браться с вами за науку.
ПЕРВЫЙ МАМИН УРОК
— Эх вы! — укоризненно повторила мама.— И почему вы так медленно растёте? — она вылизывала нас, сушила языком и не переставала говорить: — Ну, кто из вас умеет насторожить уши? Э-э, ни один… А у вашего папы красиво уши торчат… Ну, тогда пошевелите ими… Тоже не умеете? А собаке без этого обойтись нельзя. Мы ими знаки друг другу подаём, разговариваем.