Шли мы долго. Генка время от времени строго покрикивал на Султана: «К ноге, рядом!», хоть он и так шёл возле его ноги. Если и высовывался вперёд, так на полголовы, не больше.
Возле одного дома дорогу нам перебежало что-то быстрое и чёрное. Султан кинулся было следом, но Генка крикнул: «Фу! Рядом! Ты что — никогда кота не видел?» И Султан замер на месте, виновато вильнув хвостом. Но Генка всё-таки помахал пальцем у него перед носом, даже щёлкнул разок в нос. Генка и говорил ему что-то сердитое. Султан в ответ опустил голову, виновато прижал уши.
Серьёзный человек Генка!
Потом улица и дома окончились, началась ровная, поросшая травой земля. Цвет всего вокруг был такой же, как и у деревьев за нашим забором,— серый. Я хотел разглядеть, где кончается эта ровная земля, и не мог: всё в глазах расплывалось.
— Мой Султан уже выполняет много команд,— хвастал по дороге Генка.— Видите, может без поводка рядом идти. Никогда у чужого не возьмёт еду, даже самую вкусную. Знает, что «Фу!» — значит «Нельзя!», «Запрещается!». Брошу палку — принесёт. Вот, смотрите…— Генка поднял с земли какой-то кривой сучок, бросил вперёд.— Султан, принеси!
Султан рванулся с места и тут же принёс Генке эту штуку. Генка похвалил его, погладил по голове. А Султан уже смотрел на него не виноватыми, а весёлыми глазами, пританцовывал, вилял задом. Потом стал на задние лапы и толкнул передними Генку в грудь. Генка пошатнулся, отступил на шаг. Султан большой и на задних лапах много выше его.
— Ты что — поиграть хочешь? — спросил Генка.
Султан описал полукруг, прижав уши, повиливая задом и хвостом. «Правильно Генка понял Султана, правильно…» — хотелось мне сказать, но по-человечьи я не умел.
Генка крикнул: «Гей-гей!», стал на руки, хотел пройтись колесом, но упал. И тут же вскочив, кинулся за Султаном. А тот удирал от Генки кругами, выгибал спину и всё больше отходил в сторону — дразнил его. Потом убегал Генка, а догонял Султан. Догнал, повалил на землю. Они стали возиться, перекатываясь друг через друга, Султан как будто кусал Генку. Но Генке, верно, не было больно, потому что он стал совсем несерьёзным человеком. Хохотал, увёртывался от Султана, прижимал его к земле. А сам Султана не кусал.
Так мы шли ещё долго, а Генка и Султан бегали вокруг нас. Султану стало жарко, из раскрытой пасти вывалился, свисал длинный язык. У Генки рот тоже был раскрыт, но язык не болтался.
— Ой, какая тут трава зелёная и мягкая! А сколько цветов! — сказал Толя и спустил меня на землю. Коля тут же пустил и Боба.
Я ещё раз поглядел на землю, поросшую травой. Никакая она не зелёная. Серая!
— И красные цветы! И синие! И белые! — кричал Коля и рвал цветы.
Я не видел ни красного, ни синего — только серое. И кое-где на этом сером мелькали белые пятна цветов — белое я видел. Зато я чуял столько разных запахов, что даже голова кружилась.
И вовсе трава не мягкая, она жёсткая и колючая, режет между пальцами. А высокая, намного выше нас, заблудиться можно. Мы с Бобом путались в траве, падали, не могли даже идти, не то что бегать кругами, как Султан.
Толя и Коля бросились на траву, схватили нас, стали дёргать, шлёпать, кувыркаться с нами, сажать к себе на грудь. А мы пищали, нам было не весело, а страшно. Столько всего нового, незнакомого обрушилось на нас!
— Река! — закричал вдруг Генка и побежал ещё дальше, а за ним Султан.
Толя, подхватив меня под живот, кинулся за ним. Меня так трясло, так моталась голова, думал — оторвётся. Ошалели, верно, дети от этой травы, от этих запахов.
И тут я тоже увидел реку. Это такая большая, большая и блестящая, в белых облачках вода. В ширину я видел конец этой воды, а в длину — нет. Воды было куда больше, чем в той луже, по которой мы с Бобом шлёпали. Я даже не представлял себе, что на свете может быть столько воды.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА РЕКЕ
Нас оставили на берегу. Генка разделся, сказал Султану: «Карауль!», а сам разбежался и прыгнул в воду. Султан зевнул во весь рот и уселся возле его одёжек. Толя и Коля тоже разделись и шлёпнулись в воду. Генка брызгался уже далеко, одна голова из воды торчала. Толя держался ближе к берегу, а Коля плескался у самой травы. У воды трава была высокая и острая, нос обрежешь, а там, где нас спустили на землю, короткая и мягкая. Султан сидел и смотрел на Генку,— на нас ни разу и не взглянул. Словно мы не щенки, а какие-то козявки, дождевые черви. Вот характер!
Мне захотелось сделать что-нибудь такое, что-нибудь такое… Чтоб хоть разочек посмотрел на нас этот красивый гордый Султан. Вот сейчас как топну лапами по этой большой луже — реке. Как шлёпну! Чтоб и Султана обрызгать…
Я немного побегал по берегу, размялся. Ткнул Боба носом под бок: «Смотри!» Присел, раскачался взад-вперёд: «Эх, раз… Эх, два-а! Эх, два с половиной… Ух!»
Далеконько прыгнул. Даже не увидел, полетели брызги на Султана или хотя бы на Боба. Плюхнул громко, меня прямо оглушило. Вода подо мной расступилась, а потом захлестнула тугим холодом. Хлынула в рот, в нос, в уши, я сразу задохнулся, закашлялся.
А вода всё лезла в нос и рот, я стал отбиваться от неё лапами. Бил, бил воду передними лапами и… выскочил наверх! Блеснуло солнце, ослепило… Вдохнул воздух полной грудью, закашлялся сильнее. А лапами бить перестал, и меня опять потянуло на дно… Ага, значит, вода не любит, когда её бьют лапами, она тогда тебя отпускает, когда бьёшь. И я начал бить лапами ещё сильнее: бах-бах-бах-бах-бах! И снова выплыл, а лапами уже бить не переставал. И из-за брызг ничего не вижу, не вижу берега. Глаза режет нестерпимо, словно Боб засыпал их мне песком.
— Булька, ты сделал буль, буль? Булька, ты не туда плывёшь! — испуганно закричал Толя.
Значит, я плыву?! Вот здорово, никто меня не учил, сам научился.
— Султан! — крикнул Генка. И сразу что-то бултыхнулось в реку.
Я слышал позади себя бульканье и тяжёлое дыхание, но не оборачивался, плыл. «Хо, хо! Сам плыву! Сам!!!» — хотелось мне кричать от радости.
И тут меня подбросила вода, над головой потемнело. Я оглянулся и обомлел: над моим загривком нависла раскрытая пасть Султана.
— Ма-а-ама-а! — закричал я от страха и стал тонуть.
Зубы Султана легонько стиснули мою шкуру на загривке — уже под водой! — потянули наверх.
— Султан, вынеси! — скомандовал Генка.
А Султан, верно, подумал: «Принеси!» — и поплыл к Генке, а не на берег. Я висел у Султана в зубах, мой хвост и нижняя часть туловища волочились по воде.
— На берег! На берег! Ты куда?! — снова закричал Генка и поплыл нам навстречу. Доплыл, развернул Султана мордой к берегу, и мы поплыли рядом. Потом Генка пошёл по воде, а Султан ещё немножко проплыл и тоже вышел.
Султан положил меня на берегу возле Боба, сделал два шага в сторону и отряхнулся. Вот это был дождь! Буря! Боб взвизгнул и отскочил подальше. Испугался… А что было б, если бы он, а не я шлёпнулся в реку?
Султан стал большими кругами бегать по траве, греться.
Генка присел возле меня, дрожит. Толя вылез, тоже присел возле меня и тоже дрожит, сгребает с меня рукой воду. И Коля нагнулся надо мною, смотрит. И Боб забежал за него, поглядывает на меня из-за Колиных ног. А мне стало очень холодно, меня всего трясло, до самого кончика хвоста. В горле першило, душил кашель, было муторно: наглотался воды.
— Не простудился бы, герой,— сказал Генка.— Надо бы его за пазуху.
— Пазухи-то нет, майка мокрая — Султан обрызгал,— сказал Толя.
— Коля, у тебя сухая, положи Бульку себе за пазуху или дай Толе майку,— предложил Генка.
— Вот ещё! — передёрнул Коля плечом, подхватил Боба и пошёл берегом.
Я понял, что Коля меня не любит. Любит ли он своего Боба?
— Возьми мою, если он такой,— сказал Генка, извлекая из кучки своей одежды майку.
— Пальма бежит! — вдруг закричал Коля и показал на луг.
Я ещё не видел нашей мамы Пальмы, но обрадовался: вот бы сейчас пососать тёпленького молочка! Сразу бы согрелся.
— Пальма! Пальма! — радостно кричал и Толя, подпрыгивая и надевая Генкину майку. Надел — она была ему до самых колен.
— По следам нашла! — сказал Генка.— Ай да молодчина!
Толя поднял меня, и я увидел, как подбегает мама. Ещё издали она виляла и хвостом и задом, изгибалась, прижимала уши. Радовалась встрече, всех-всех приветствовала.
Какая необыкновенная у нас мама Пальма! Учуяла наши следы и от самого дома прибежала по ним на речку.
А Генка говорил, что наша мама «неизвестно кто» и мы сами непородистые. Ещё и какая породистая наша мама!
От радости я даже дрожать перестал.
ДЕТИ, ПОЗДОРОВАЙТЕСЬ С ОТЦОМ!
Толя сунул меня под майку и вздрогнул от холода: «А-ай!» А тут и мама Пальма подбежала. Я услышал её тяжёлое дыхание, слышал, как свистит её хвост, рассекая воздух. Я завозился под майкой, хотя Толин живот и пригревал мой бок. «А-ай!» — крикнул Толя, вытаскивая меня из моего убежища. Я нечаянно оцарапал его лапой.
— Зря майку намочили. Отдай Бульку Пальме, она обсушит его и обогреет,— сказал Генка.
Как тяжело дышит мама! Какой большой у неё язык! Не меньше, чем у Султана.
Вернулся Коля с Бобом, и дети окружили нас. Смотрят на Пальму, смотрят на меня. И Султан смотрит, он уже спокойно лежит на берегу, положив голову на вытянутые лапы, изредка лениво прищуривая глаза.
Мама сразу стала меня облизывать. Лизнёт, лизнёт, подышит раскрытым ртом, языком поболтает: «Ах-ха! Ах-ха!», опять полижет, опять: «Ах-ха!» Бока у неё вздымаются — опадают, вздымаются — опадают…
— Что смотришь так? — сказала мне мама.— Собаки не потеют, они охлаждают себя, высовывая язык, чтоб не перегреться.
И снова лизала меня, снова дышала. Потом легла на бок, чтоб я поскорей припал к соску. А меня и просить не надо. Боб тоже забеспокоился на руках у Коли, хотя не купался и не прозяб. Коля подложил и его.
Мне стало тепло со всех сторон и в животе тоже, так славно. И я задремал.
Когда я проснулся, никого из детей возле нас не было. Уходить от маминого живота не хотелось. Какое счастье, что есть мама!