— У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-у-у-у-у-у-у-у-у,— тянул гнусаво, угрожающе один голос.
— У-у-у-у-у-у-у-эу-эу-эу-эу-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-у-у-у-у-у-у! — ещё противнее и так же грозно тянул другой.
— Коты,— сказала мама.— Это надолго. Могут всю ночь орать, кто кого перекричит. Гав! Гав! Гав! — стала она их пугать.
Коля перестал прыгать по своим клеткам, поднял комок земли и швырнул под деревья, в огород — «Брысь!» Потом бросил в котов палкой, которой рисовал по земле.
Нет, не испугались и не перестали.
— У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!
— У-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!
— Показывают силу, страха нагоняют. Вот дурни! — возмутилась мама.— Нет того, чтоб побороться, победить в честном бою. Гав! Гав! Гав! Разойдитесь!
Коты хоть бы что — воют!
Вышла из хлева баба Ганна. Быстро протопала к дверям дома, вынесла ведро воды — ш-ш-шух за забор!
Коты бросились в разные стороны. Один из них был чёрный, а другой пёстрый.
Ф-фу, отлегло от ушей... Ну и шумный сегодня день!
СТРАШИЛИЩЕ С КЛЫКАМИ НА ЛБУ
Обычно мы под вечер засыпали. Не выдерживали — за день так устанешь, набегаешься, даже косточки гудят. Вот почему я ещё ни разу не видел, как приходит корова.
А сегодня дождались сумерек. Из-под стены хлева повылезли уже маленькие, плоские создания. Ножки у них коротенькие, кривые. Поэтому они не бегают, а прыгают: скок, скок, шлёп, шлёп животом по земле. Посидят, отдохнут, подумают и опять — шлёп, шлёп. Одну животинку мы с Бобом остановили, не дали спрятаться в огороде.
— Это жаба, не трогайте,— сказала мама.
А Боб обошёл спереди жабу и прилёг на передние лапы, нюхается с ней, повиливает хвостиком, фыркает. Я лапой перевернул жабу вверх животом — мягкая, как подушечка. Жаба — верть! — легла опять на живот.
— Пустите, она маленькая. Ещё нечаянно задушите… Вы же не коты, чтоб играть с жабами! — снова сказала мама.
Отпустили, вернулись к будке. И тут слышим — р-р-рип!
Ворота во двор сами открылись. Нет, не сами! Их открыло страшным зубом-клыком то, что просунулось в эти ворота. Зверь был огромный, ни на что не похожий, а изо лба у него торчали не один, а два страшных клыка. Длинные, длиннее даже, чем я или Боб.
Мы сразу присели, как нас учила мама потом прилегли, подобрали под себя лапы, приготовились вскочить… А зверь этот всё ближе, ближе… Ой, какая голова у него — почти что с нашу будку! Какие ноздри на морде, какой рот! А клыки, клыки… Я никогда не видел таких страшилищ, чтоб клыки у них торчали на голове.
Страшилище приблизилось к крыльцу, миновало его… Замычало тихонько: «М-м-мы!» Шага за три до нашей будки повернуло к нам голову и заревело так оглушительно, что и я и Боб, давя друг друга, кинулись в будку. А мама Пальма, наоборот, вылезла из будки, гремя цепью, потянулась, зевнула и в знак приветствия помахала страшилищу хвостом. Так они добрые знакомые?! А может быть, и друзья?! Ну и храбрая же наша мама — дружит со зверем, который называет себя не «я-я-я», а «мы-ы-ы».
— Это корова,— сказала мама.— Ну, что вы, глупенькие? Она не кусается…
Вышла баба Ганна с ведром. Подошла к корове, присела возле неё, помыла соски. «Дзинь… Дзень… Дзонь!.,» — послышались странные звуки. Словно под сильные струи дождя попала мамина жестяная миска. На дворе запахло так вкусно, что в животе у меня засосало и заурчало.
— Боб! Корова молоко принесла! — догадался я.— Бежим!
Мама Пальма уже сидела слева от бабы.
Мы с Бобом сели справа. Мы видели, как из-под бабиных пальцев вылетали белые струи и с каждым разом всё глуше шлёпались в ведро; «Клёвх-х… Клё-ёвх-х…»
Выбежал из дома Коля с двумя кружками в руках — и сразу к бабе. Посуду отдал, стоит возле нас, тоже облизывается.
— Баба, с пеной молочко сделай! С пеной! — просит он.
Баба Ганна нацедила одну кружку, подала Коле. Он тут же выпил, даже крякнул — так вкусно. Губы и нос у него были в белой пене. «Угу-гу-гу!» — он затряс головою, сделал страшное лицо, чтоб напугать нас. А мы не испугались, нам было весело. Баба подала ему другую кружку, но он её пить не стал, вытер губы и осторожно понёс молоко в дом. Должно быть, Толе.
Долго доила корову баба Ганна. Мы думали, что и конца не будет. Живая бочка с молоком, да ещё на ногах…
Но баба надоила только ведро молока и отпустила корову, ласково похлопав её по боку: «Иди на здоровье…» Ну и правда, нам хватит и того, что надоила, пусть несёт молоко дальше, по чужим дворам. Но корова со двора не ушла, а медленно и устало поплелась к хлеву.
— Корова не всехняя, а наша! Го-го-го! — радостно закричал мне в ухо Боб.— Ну и наедимся!
— Оглушил, дурак,— почесал я ухо лапой.— На каждом дворе своя корова мычит — разве не слышишь?
Баба Ганна плеснула нам в миску молока и ушла. А мы стали лакать — все трое из одной. Тесновато было, но всё равно мы с Бобом так старались, так старались… И фыркали, и захлёбывались, а тут ещё край миски высокий, давит на горло… Языки онемели, лакая. Но вот молоко кончилось. Мы с Бобом облизали друг другу мордочки, вздохнули: «Ах, какая хорошая корова!» Повизгивая, доползли к будке. Наши животы волочились по земле; ноги не держали от усталости.
МЫ ОТКРЫВАЕМ СТРАШНУЮ ТАЙНУ
Спал я безо всяких снов.
Когда наконец продрал глаза, было совсем светло и солнечно. Где-то кудахтали куры пищали цыплята, щебетали на деревьях какие-то птички. Не слышно было только свиньи с поросятами, коровы, человеческих голосов. Не слышно и крикуна петуха.
Чудесный сегодня день, солнечный… Разве можно в такой день не радоваться? А вот мне было невесело. Мы с Бобом вылезли из будки, огляделись. Мамы нигде не видно, у самой стены лежит ошейник и цепь. Кто же её снова спустил с цепи? Может быть, Толя и Коля? Может быть, оба уже здоровы? Нет моего Толи, совсем я без него заскучал… Я лёг на живот, положил голову на лапы и тихонько заскулил.
В углу двора, возле ворот на улицу, стоит машина. Машина — это такая большая будка или дом на колёсах. Машина умеет катиться по земле, мы видели уже такие и ещё большие на улице. Они злобно урчат, поднимают пыль и воняют дымом так, что дух захватывает, притупляется нюх. Откуда же эта взялась у нас во дворе, когда?
Вдруг из дома выбежал Коля.
— А наш папка приехал! А наш папка приехал! — запел он и поскакал к нам на одной ножке.
Мы и ахнуть не успели, как он подхватил Боба под одну руку, меня под другую и побежал в дом.
Я ещё ни разу не был в человечьем доме, а мама Пальма — много раз. Какой же большой этот дом! Мы зашли сперва в тёмную комнату, потом в светлую, где никого не было, но густо и вкусно пахло. Услышал только, что в углу под столом сидит наша мама и аппетитно хрустит чем-то твёрдым. Мы перешли в другую светлую комнату, гораздо больше первой. Тут стояли дед Антон, баба Ганна и Колин и Толин папа. Тут тоже вкусно пахло. А в кровати сидел, прикрытый одеялом до пояса, Толя. В руках он держал пёстрого кота.
— Булька! Бульбобка ты мой! — Толя отпустил кота и протянул ко мне руки.
— Доедай, Булькой потом будешь заниматься,— строгим голосом сказал Толе папа.
— Не хочу есть петуха, хочу Бульку,— замотал головой Толя.
У меня задрожал хвостик: что он — ошалел? За что он меня хочет съесть? Что я ему плохого сделал?
— Ну, ещё немножко, котик… Похлебай бульончика…. А может быть, второе крылышко обгрызёшь? — подошла к кровати баба.— Михась, не сиди, корми его, если взялся!
Я только теперь заметил, что Толин папа держит миску с едой и это от миски так вкусно и ароматно пахнет.
— Он уже не маленький, чтоб его с ложечки кормить. Бери ложку сам. Ну! Разбаловался здесь… — Толин папа протянул Толе миску и ложку.
— Ай! — крутил Толя головой.— Дайте Бульку!
Наконец Коля подобрался поближе к кровати и сунул меня Толе в руки.
— Ну, что это такое?! — закричал папа.– Не кончил есть, а уже за собаку взялся. Какие у тебя будут руки! А потом хлеб будещь брать.
— А я — без хлеба,— сказал Толя.
— Пускай держит Бульку, пускай… Давай я его докормлю! — забрала баба у Толиного папы миску и ложку, присела на кровать.
А дядя Михась взволнованно заходил по комнате.
— Ну и распустились вы тут у дедушки и бабушки. Такого большого с ложки кормят!
— Булька… Булька мой…— Толя сиял от радости и прижимал меня к груди. И глотал ложку за ложкой… После пятой ложки он достал изо рта кусочек и сунул мне в нос.
— Понюхай — вкусно?
Я понюхал и съел. Вкусно!
— А хлеб будешь? На… — он откусил кусочек и снова сунул мне под нос.
У хлеба свой вкус и запах, я съел и хлеб. Но ещё вкуснее пахло из миски. Что там такое?
— А сейчас мясца дам… Бабуля, дай мне крылышко петуха! — потребовал Толя.
— На, котик, на… — протянула баба ему крыло. И почему она называет Толю котом? Он ведь не воет так, как те коты в огороде.
Толя чуть погрыз крылышко, а потом оторвал мне косточку, другую бросил Бобу. Боб и Коля сидели внизу, на полу.
Я схватил косточку, и у меня сразу слюнки потекли. Так вот чем так вкусно пахло в доме у людей! Мясом петуха…
Сколько я сегодня чудес и секретов открыл: вкусно не только молоко, но и картошка и хлеб. А самая страшная тайна — люди едят петухов и выплёвывают косточки!..
И вот я уже грызу косточку петуха, нашего крикуна петуха. Значит, его уже нет в живых?!
Мне стало нехорошо. Смотрю, с кровати вниз: может быть, и Бобу худо от мяса и косточки? Ого, даже урчит, грозно огрызается, когда Коля пробует косточку отобрать.
Эх, была не была…
Я снова принялся за крылышко. Надо или не надо мне совеститься и мучиться, что ем петуха? Человек же ест, мама Пальма в углу под столом тоже грызёт, я ведь слышу.
Интересно, только петух такой вкусный или курица и цыплята тоже?
Надо будет поймать, попробовать...
ЛЮДИ ПЛАЧУТ НЕ ТАК, КАК СОБАКИ
— Не знаю, что с вами и делать… — Дядя Михась ходил по комнате, потом остановился возле Коли. — Надо забирать вас в город.