— Вот ещё! Больных везти! — всполошилась баба.
— Катя очень беспокоится — как они тут… Говорила, чтоб привёз показать городским врачам.
— И у нас доктор хороший. Он и сегодня придёт, выслушает. И порошки дети пьют.
Баба встала, забрала у меня косточку.
— Хватит забавляться, постель перемажешь. Не по зубам ещё вам кости.
Дед Антон, который молча стоял у дверей, сказал:
— Правда, ну как их везти таких? Нахватаются холодного воздуха.., Колю-то и можно бы, а вот этого боязно. Пусть побудут ещё пару дней у нас, тогда и будем решать.
— Можно и подождать, я на два дня отпросился с работы,— сказал дядя Михась. — Да ведь в закрытой машине ехать, это ж не на лошади.
— Наш доктор боится, чтоб не было воспаления лёгких,— сказала баба Ганна, отнесла в переднюю комнату миску и вернулась.
— Папа, мы Бульку возьмём с собой, — сказал Толя. Он покачивал меня на руках, дул тёплым ветерком мне в глаза, а я жмурился.
— У-у, Бульку возьмёте, а Боба не-ет?! — заплакал сидевший на полу Коля.— Мы же невиноваты, что нас двое…
— А я не сказал, что возьму Бульку. Ни Бульку, ни Боба не возьмём. Что там с ними делать? Ведь это вам не деревня — город.
Толя и Коля закричали и заплакали в два голоса:
— Не оставим щенят!
— Булька мой? Мой! Мой!
— Бобка такой хорошенький!
— Не поедем без них!
Толя так прижал меня к груди, что я стал задыхаться, потом поднёс меня к лицу. Я с удивлением вглядывался в Толю, всё лицо его стало мокрым, как после купания в речке. А капли воды всё выкатывались из глаз и ручейками стекали по щёкам. И Толя и Коля не переставали реветь, как их ни уговаривали.
— Ну и музыка! Концерт! — замахал руками дядя Михась.
— Да будет вам! Будет! Ну что вы, глупенькие,— уговаривали их дед и баба.
Мне стало жалко Толю, так жалко! Я завертелся у него на руках, дотянулся до щеки, лизнул. Вода, которая текла из Толиных глаз, была невкусная, солёная.
Вот чудеса… Ай-яй-яй! А собаки, когда плачут, лежат тихонько, положив морду на вытянутые лапы. Ну, поскулят иногда, когда совсем уж невтерпёж. Бывает, что даже повоют… А чтоб солёная вода из глаз текла… Нет, такого, должно быть, не бывает. Мама об этом не говорила.
— Возьмёте с собой! Заберёте! Только не плачьте! — успокаивала Толю и Колю баба Ганна.
Дядя Михась закрыл уши руками:
— Дайте хоть слово сказать!
Толя и Коля постепенно утихли.
— Подумайте, где мы их будем держать? В квартире? Выбросим ваши кровати, а на их место щенят поселим?
— У-у-у! — вновь дружно затянули мальчики.
Я хотел сказать, что мы ещё маленькие, нам много места и не понадобится. Но не успел.
— Замолчите, говорю вам! Это, во-первых. А во-вторых: утром, днём и вечером, а то и чаще их надо выводить гулять. Знайте, ни мне, ни маме некогда этим заниматься.
— Мы сами будем выводить! Мы сами!
— Молчите! Вы в это время спите, хоть из пушки стреляй. В-третьих: они ещё ничего не умеют, не приучены соблюдать в квартире чистоту. Кто за ними будет убирать, если что случится? Вы?
— Мы… Мы-ы... — уже не так дружно тянули Толя и Коля.
— Это вы теперь так обещаете, а потом не то запоёте. В-четвёртых: ну, вырастут они предположим, куда их девать? Две большие собаки в квартире… Мама выгонит вас из дому вместе с собаками.
— Можно сделать две будки на балконе. Такие, как у деда во дворе,— сказал Коля.
Дед и баба покуда молчали, говорили Толя, Коля и дядя Михась.
— Животное — не игрушка, чтоб им играть, забавляться, а потом выбросить. И так в городе развелось немало бездомных собак и кошек. Берут вот такие, как вы, забавляются, а потом выгоняют. Да никто и не позволит строить на балконе будки, псарню заводить… Соседи станут писать жалобы, что лают… Милиция оштрафует!
Мы уже не понимали, о чём идёт речь.
— Ну и в-пятых: о Пальме вы подумали? Каково ей будет — хорошо или нет? У неё заберут родных детей! И хорошо ли будет Бульке и Бобу без мамы? Они ведь ещё сосунки!
Толя и Коля молчали, думали.
— А если б вас кто-нибудь схватил, увёз за тридевять земель? Хорошо бы вам было без мамы и папы? А нам без вас?
Толя и Коля зашмыгали носами, снова начали плакать.
— Ой,— не выдержала баба Ганна.— Разве ты хочешь детей уже совсем забрать? Ведь до школы ещё целый месяц!
— Пусть возьмут щенят на несколько дней. А поправятся дети, опять привезёшь их сюда всех вместе,— сказал дед.
— И то правда. Машина ведь у тебя своя. Это же не пешком, даже не на автобусе,— поддержала его баба.
Толя и Коля больше не плакали. Они были на это согласны. Согласился, видно, и дядя Михась, потому что и он молчал.
Я раньше думал, что самый умный в доме дядя Михась. А теперь засомневался — можёт, дед Антон?
Значит, нас не заберут насовсем от мамы. Это хорошо. А то как нам жить без нее?
— Толя и Коля хорошие, но ведь они — не мама Пальма,— шепнул мне на ухо Боб, когда Коля снова нёс нас во двор.
А с другой стороны, если подумать, ведь с мамой тоже навеки не останешься. Собаки должны служить людям — мама сама нам это говорила. Так уж лучше служить Толе и Коле, чем кому-нибудь другому.
Ох-ох, что ещё с нами будет? Как всё не просто на свете!
НЕУДАЧНАЯ ОХОТА. СМЕЛАЯ КУРИЦА
Два дня, которые дядя Михась прожил у деда и бабы, прошли для нас в тревоге. Что будет? Как всё повернётся?
Мы видели, как доктор заходил в тот день, когда нас брали в дом, и потом назавтра. Что он сказал Толе? Хуже всего, что и Коля не выходил. А может быть, он выходил, когда мы спали?
За это время маму Пальму дважды спускали с цепи и снова брали на цепь. Дед Антон, вероятно, боялся, что без неё мы не станем жить в будке, а побежим куда глаза глядят.
Под конец второго дня не выдержали. Подождали, пока мама в будке задремала, и пошли на разведку. Нас давно манили вторые ворота: не те, что выходят на улицу, а те, что в конце двора, возле хлева. За этими другими воротами был лужок. Возле него слева тянулся огород с деревьями-яблонями, тот самый, что у забора, а справа — просто огород.
Мы без труда отыскали в заборе возле вторых ворот удобную дыру. Земля возле этот дырки-лаза вся в следах-крестиках — это ходили куры. Много было и маленьких следов, должно быть, цыплячьих. Я подумал, что и куры и цыплята только ходят, а летать не умеют. Один петух умел, но его уже нет.
Как хорошо на лугу за воротами! Трава тут такая же мягкая, как у речки. И цветов пахучих много. Из огорода на траву выползают длинные колючие плети каких-то растений. Из них торчат кверху на таких же колючих стебельках-трубочках круглые листья. Есть среди них такие большие, что под ними можно спрятаться от дождя. Мама потом говорила, что это — листья тыквы. Кое-где на стеблях распустились огромные, морда влезет, цветы. В некоторых цветах ползали, жужжали большие мухи. Мама потом нам сказала, что это пчёлы и они очень больно кусаются. А мы ещё не знали этого, мы смотрели, как они ползают в цветах, собирают на себя пыльцу. Мы понюхали один большой цветок, другой — и наши мордочки тоже запачкались пыльцой. Один цветок Боб зажал лапой, закрыл там пчёлку, как в мешочке. Приложил ухо, слушает «музыку», довольно улыбается. А пчела позвенела, пожужжала, наконец выкарабкалась оттуда и взвилась вверх. Потом вернулась, покружила возле наших носов, повисела в воздухе неподвижно. 3-з-з-зиу! — полетела неведомо куда. Пожалела нас, малышей, не укусила. А может быть, подумала, что мы тоже цветы. На нас было пыльцы, пыльцы…
Где-то в огороде громко пищал, плакал цыплёнок. Верно, потерял маму, заблудился. А курица ходила не в огороде, а по лугу, возле неё попискивали не видимые в траве цыплята. «Кох-кох!» — звала курица-мама цыплёнка из огородной чащи.
— Давай поймаем цыплёнка и съедим? — предложил Боб. Глаза у него горели хищным огнём.
— Ты что — одурел? — сказал я. Но тут же вспомнил вкус петушиной косточки, а у меня даже в животе засосало.— Как это есть живого? Ему ведь больно будет! Лучше найдём его, отведём к маме.
— Ух, а меня так и тянет погоняться за кем-нибудь, схватить!
— У тебя лоб не болит уже? Забыл, как курица долбанула?
— Не болит! — крикнул Боб и полез в огородную заросль.— Ты стереги с этой стороны, выскочит — хватай! А я пойду гнать! — кричал он мне, забираясь в самые дебри.
Я сел и стал поглядывать то на огород, то на курицу с цыплятами. Курица приближалась ко мне, квохтанье её слышалось всё громче. Она часто задирала голову, склоняла её то на одну, то на другую сторону — не могла решить, с какой стороны долетает до неё писк цыплёнка. А может быть, она поглядывала на небо? Потому что там летала кругами большая птица и как будто вглядывалась в землю.
Вдруг курица пронзительно крикнула: «Кэ-эх!!» Цыплята рассыпались кто куда. И тут надо мной потемнело — шум, свист. Сверху падала, растопырив когти, эта большая серая птица. Курица захлопала крыльями и устремилась навстречу разбойнику. Здесь на лужайке они и схватились. Курица била его клювом и крыльями, хищник отбивался, драл курицу когтями. Перья летели во все стороны. Взъерошенный ком из двух птиц трепыхался над землёй, и вдруг та, что нападала, оторвалась от курицы, стремительно поднялась вверх и исчезла за деревьями. Курица упала на землю. Сердитая, растрёпанная, встопорщенная, она ходила взад-вперёд по траве, кружилась на месте, сзывала цыплят: «Кох! Кох!» А те несмело отзывались, вылезая из травы, из огорода — кто куда успел спрятаться.
Я сидел, словно приклеенный. У меня в глазах всё ещё мелькали две птицы. Шёл бой курицы с хищником. Вот тебе и домашняя птица! Курица, оказывается, и летать умеет… Как она защищала своих детей!
— Боб, вернись! — позвал я. Я боялся, что если курица нападёт на него, обороняя цыплят, то изорвёт его в клочья.
Боб не отзывался. Не слышно было и цыплёнка, заблудившегося в огороде. Может быть, он уже присоединился к своим братцам и сестрицам. Курица, квохча, повела цыплят во двор.