— Удивляюсь я на вас, право слово, — Пиппа жеманно пожала плечами. — Раньше лаяли без умолку, а теперь в молчанку играете. Морды трагические состряпали, мировая скорбь да и только.
Прижав уши, Лада вдруг покорно завиляла хвостом. Заметив это, Пиппа повела бровью:
— Так-то оно лучше. Люблю понятливых девочек. Иди сюда, негодница, мамочка тебя отшлёпает.
Внутренне содрогнувшись, Лада поплелась к Пиппе, скуксив виноватую мину и зажав между лапами хвост.
— Вот ведь шельма! Ну так и быть, прощаю тебя. Прошлое забыто и выкинуто на помойку, — голос у Пиппы был прегаденький. — Со мной бороться — всё равно, что карабкаться на Эверест без ледоруба, — нереально. Рада, что вы это поняли. Ганс, сервируй ужин!
В комнату бесшумно вошёл старина Ганс с большим подносом: икра, креветки, омары, лобстеры… Собаки с двойным усердием завиляли хвостишками. Пиппа уселась за стол, вооружилась серебряной вилкой и с аппетитом начала трапезу.
— Этой мымре жаль для нас даже взгляда, не говоря уж о лобстере, — Собакевич облизнулась.
— Так, на чём это я остановилась? — Пиппа с нескрываемым удовольствием наворачивала икру.
— На чём-то вроде: «Тихим летним утром я пила розовый нектар в окрестностях графства Стаффордшир…» — левретка сглотнула. — Жрать, говорю, давай!
— Ах да… Что ж, девочки, вы приняли правильное решение. Теперь у вас начнётся новая, беззаботная жизнь! Жизнь без проблем и суеты в стиле дзен!
Но Юлька её не слушала:
— Может, схватить креветку и нажить себе кучу неприятностей? Или схватить омара и лобстера и нажить себе две кучи неприятностей?
Пиппа наконец заметила красноречивые собачьи взгляды:
— Ганс, принеси-ка приборы девочкам. Покушайте, а то на вас морды нет. Вкусная каша, ням-ням! Сама бы ела, но… диета. Позволяю себе исключительно продукты Эгейского моря. И запомните: раскормленный питомец не значит здоровый питомец. Лучше быть поджарым, чем свиной поджаркой!
Трясясь от голода, такса за обе щёки принялась уплетать вонючую кашу. А левретка, давясь, с остервенением вгрызлась в рыбий хвост.
— Завтра мы приступаем к работе, — громко чавкая, вещала Пиппа. — Отка у нас будет парить под куполом цирка. А для нас с тобой, Франтишка, я придумала роскошный музыкальный номер с переодеваниями. Ты играешь на лучшем концертном рояле в мире, — я договорилась, его украдут к понедельнику, — а я танцую, каждые тридцать секунд меняя наряды от кутюр.
— Минуточку! — Собакевич подняла от миски перепачканную кашей морду. — Что значит «парить»? Я же высоты боюсь!
— Понимаю твоё недовольство, — по-своему восприняла её рычание Пиппа, — но согласись, Франтишка намного талантливей тебя, а я выступаю только с самыми-самыми. Но обещаю, если ты будешь меня радовать, то выступим разок-другой вместе.
— Она достала своей манией величия! — Юлька в отчаянии закатила глаза. — Да я согласна выступать одна, только не делайте из меня пернатого!
— Не понимаю, — сказала Пиппа действительно непонимающим голосом. — Хочешь узнать, в чём заключается твой номер? Что ж, ты будешь летать и балансировать на трапеции на высоте в двадцать восемь метров.
— Убийственно! — Юлька заскрежетала челюстью. — Специально для престарелых крашеных блондинок повторяю по слогам: я бо-юсь вы-со-ты! Я и описаться там могу со страха!
— А я-то как рада! — расплылась в улыбке фрекен Карлсен, продолжая эту беседу немого с глухим. — Только представьте себе: первым номером выступает Отка. Она грациозно парит под куполом, и зрители, глотая слёзы умиления, наблюдают за её вдохновенным полётом! До чего же мило и благостно, вы не находите? Затем идут шпагоглотатели, львы-убийцы, дрессированные коты и прочая посредственность. А под занавес появляюсь я, вальсируя под музыку Штрауса в гениальном исполнении маэстро Франтишки! — не удержавшись, Пиппа даже хрюкнула от удовольствия.
— Это будет великолепно! — мечтательно прикрыла глаза Собакевич. — Буря несмолкающих оваций! В небесах расходятся тучи, солнце заливает лучами маленькое Датское королевство! Во фьордах тают льдины, викинги падают ниц. Слышится пение русалок, на арене — неподражаемая Пиппа Карлсен!
— Знаете, вот я, например, не люблю конкуренции, — неожиданно фрекен Карлсен взгрустнулось. — Когда вокруг полно талантов, общая атмосфера как-то непоправимо портится…
Пиппа была сентиментальной. Пиппа была злой и сентиментальной. Наевшись до отвала, она погрузилась в меланхолию.
Низко опустив голову, Лада подошла к хозяйке цирка, вспрыгнула ей на колени и, мастерски скрывая отвращение, лизнула Пиппу в нос.
— И тебя не тошнит? — скривилась левретка с рыбьим хвостом в зубах.
ГЛАВА 5Джонни Депп с помойки
И начались трудовые будни. С восьми утра и до восьми вечера собаки не покладая лап репетировали. Пиппа была строгой и требовательной — скидок на звёздность не делала никому.
Артисты относились к собакам доброжелательно, но предпочитали держаться на расстоянии. Сегодня они фаворитки, а завтра — кто знает? Ведь Пиппа такая непостоянная! Единственными друзьями девочек были Рене и Пифагор — нежнейший из слонов, находящийся у мышонка в полном повиновении. Пользуясь своим безоговорочным авторитетом, Рене забирал у слона половину дневной нормы арахиса, формируя запасы для своей многодетной семьи.
Вскоре Ладе привезли концертный рояль. Скрепя сердце приходилось заниматься на ворованном инструменте. Но душевные терзания таксы были ничтожны в сравнении с физическими муками левретки. Каждое Юлькино утро начиналось с истерики. Двое мускулистых помощников фрекен Карлсен за уши вытаскивали собаку из-под кровати, визжащую и кусающуюся, волокли в цирк, подвешивали к трапеции и поднимали под самый купол. Там левретка неизменно падала в обморок и тряпочкой болталась в вышине. Но вскоре и она пообвыклась. До премьеры оставалось десять дней.
В этот вечер Пиппа была в прекрасном настроении и отпустила девочек пораньше, разрешив погулять в парке. В нём жили ручные кабанчики и олени. Периметр ограждал высокий забор. При всём желании бежать было невозможно. Да и от преследований всемогущей Пиппы так просто не скроешься…
Солнце почти скрылось за горизонтом. Фонари отбрасывали длинные тени на аккуратно стриженную поляну. Посетителей не было — лишь кабанчики фланировали туда-сюда с задумчивыми мордами. В фонтанах журчала прозрачная вода, из висевших меж деревьями вазонов гирляндами спускались вьющиеся растения. Тут и там на мраморных постаментах блестели зеркальные шары, в которых всё отражалось вверх ногами.
Парк был громадным. Друзья заскучали уже в самом начале пути. Настроение у неразлучной троицы было скверное.
— Подходящей кандидатуры нет, хоть ты тресни, — Рене уселся в траву у клумбы рододендронов. — Риск слишком велик, да и объект, скажем прямо, не первой свежести. Не каждый на такую позарится, даже ради поправки бюджета, — размышлял мышонок.
— Рене, нам дорог каждый день, — сказала Лада. — В Англии нас ждёт больной ребёнок. И чем дольше он ждёт, тем меньше шансов, что дождётся…
Юлька молчала, рассеянно следя за божьей коровкой, поднимающейся по стеблю клевера. Листик подорожника задерживал её подъем, не давая ползти. Из-за куста вдруг показалась целая делегация Муравьёв. Увидав божью коровку, муравьи притормозили.
— Я делаю всё, что в моих силах, — мышонок вздохнул.
Юлька пригнула травинку, чтобы освободить букашке дорогу. Но та не хотела на травинку. Коровка остановилась, подумала, расправила крылышки и полетела к морю. Муравьиная братия тоже куда-то перекочевала.
— Опять эти говорящие звери! — послышалось вдруг из недр клумбы. — Покой, покой мне только снится!
— Что такое? — Рене недоуменно уставился в сумерки.
— Там кто-то есть!
Рододендроны на клумбе закачались, и из листвы высунулась взъерошенная голова.
Из косой вечерней тени на девочек смотрел грязный, взлохмаченный человек. Густая нечёсаная борода скрывала лицо, оставляя на виду сильно загорелый нос. В глазах, словно залитых водой, плавала тусклая муть. Человек был грязен, словно его только что выкопали из могилы. В руке он держал огурец.
— Кто этот вонючка? — левретка сморщила нос и чихнула.
— Попрошу не оскорблять меня своими неточными метафорами! — обиделся бродяга, звонко перекусывая огурец.
— Он нас понимает? — удивилась Лада.
— На сто процентов! Похоже, он… особенный.
— Послушай, любезный, как тебя зовут? — важно обратился к человеку мышонок.
— А тебя?
— Рене, а это мои друзья — Франтишка и Отка, — мыш подчёркнуто вежливо поклонился.
— Чего это он с ним церемонится? — не поняла Собакевич.
— А я — Джонни Депп.
— То есть как? — удивился мыш.
— А вот так — по паспорту.
— А откуда ты? Как здесь оказался? Почему валяешься в этой клумбе?
— Я — одинокий странник, занесённый сюда точно так же, как капризами весеннего ветра заносит за тридевять земель крылатое кленовое семя. — Джонни выставил на обозрение свои почерневшие зубы и почесался.
— Ты живёшь один? Но почему ты в таком виде — грязный, оборванный, заросший?
— Ты прав, о мыш! Я одинок, как трепанг на дне океана! Моя натура замкнулась в собственном мире и больше не желает покидать его. А одежда — это всего лишь условность. Воспоминания — вот мои одежды, которые от употребления не изнашиваются. К тому же, сколько ни брейся по утрам, вечером опять щетина вылезает, — с видом греческого философа добавил он.
— Но дом-то у тебя есть? — не унимался Рене.
— Планета, имя которой Земля, — мой дом. А прописан я в этом парке. Весной тут распускаются нарциссы, тюльпаны и анютины глазки, а осенью цветут астры и гладиолусы.
— Звучит весьма абстрактно. А образование у тебя есть?
— Обижаешь — высшее! Хотя я и без циркуля с транспортиром зад себе почесать сумею. Да и по части приличий я большой мастер. Реликт, оставшийся со времён, когда этикет был важной частью моей повседневной жизни.