ии, они ничего не знали о труде, которым занималось цивилизованное человечество. Когда им велели копать землю, они копали, но трудились, не понимая, зачем и почему. Они делали только то, что им приказывали хозяева или надсмотрщики, и больше ничего. Кроме этого, их можно было научить очень немногому или вовсе ничему, потому что те дикари не только напоминали детей, неспособных что-либо освоить, но в большинстве случаев даже не умели произнести ни слова на языке своих хозяев и не могли понять, чего от них хотят. Они годились лишь для того, чтобы трудиться так, как могло бы трудиться бессловесное животное, а не так, как могли работать белые люди.
Таким образом, на плантациях Вирджинии все еще не было того осмысленного труда, который могли применить при обработке почвы только белые люди, труда, когда работник понимал, что нужно копать землю или делать что-то другое, если это требуется. Поэтому использовались все средства, чтобы доставить на плантации Вирджинии мужчин и женщин из Англии.
Во второй половине семнадцатого века в колонии начали прибывать те иммигранты, которые впоследствии превратили нашу великую страну в то, чем она стала сейчас. Но из этого потока иммигрантов самые лучшие и самые умные не поехали в Вирджинию или другие южные области. Они обосновались в Новой Англии или Пенсильвании, а не в южных областях. Там, на Севере, любой человек мог построить себе ферму, расчистив для нее место среди густых зарослей. В Вирджинии почти вся земля принадлежала крупным табачным плантаторам. Поэтому в прежние времена только самых бедных и невзыскательных из этих белых мужчин и женщин можно было заставить отправиться туда, поэтому на Юге на них был гораздо больший спрос, чем на Севере.
Определенный класс иммигрантов того времени назывался искупителями, или слугами искупления, потому что они должны были своим трудом возместить стоимость переезда через океан – из Англии в Америку. По прибытии в Новый Свет они продавались на несколько лет – семь, восемь, девять, десять, в зависимости от обстоятельств, – и деньги, полученные от такой продажи, выплачивались капитану корабля или торговцу, который перевозил их из Старого Света в Новый. Таким образом, они погашали долг и, следовательно, возвращали себе доброе имя.
Те, кто прибывал таким образом из Англии, как правило, были самыми бедными и жалкими ее жителями – нищими, изгоями, преступниками – несчастными, готовыми на все, чтобы вырваться из своего окружения в новую жизнь, где, как они надеялись, их ждет что-то лучшее.
Тысячи таких людей были отправлены через океан на плантации в Вирджинии и на другие плантации, где, какими бы бедными и несчастными они ни были, спрос на них становился все больше и больше по мере того, как невозделанная земля становилась все более и более пригодной для разработки.
С каждым годом за таких слуг платили все более высокие цены, и, наконец, перевозимые кораблем искупители (при условии, что путешествие через океан было быстрым и на борту не случалось заразных болезней) стали едва ли не самым прибыльным грузом, экспортируемым из Англии.
Когда перевозка слуг стала настолько выгодной, вербовщики, поставлявшие их торговцам или капитанам судов, зачастую, исчерпав другие средства, прибегали к похищению людей, чтобы удовлетворить спрос.
В течение первой половины прошлого века[4] тысячи мужчин, женщин и даже детей были похищены в Англии и отправлены в Америку, возможно, чтобы никогда не вернуться, а возможно даже, что о них никогда ничего больше не будет известно. В те дни словами «Вот изловит тебя похититель!» пугали детей и девушек на всех побережьях Англии.
Глава IАмериканский торговец
Езекия Типтон занимался торговлей более сорока лет. Он отправил в Америку сотни слуг, они были для него таким же грузом, как чай, тонкое сукно, книги или шелковые ткани.
Возможно, он не всегда добросовестно выяснял, откуда взялись некоторые из слуг, которых он перевозил. С годами он стал благоразумен и редко приобретал слугу у вербовщика, если точно знал, что вербовщик похитил этого человека. Но когда у него не было полной уверенности, он не старался разузнать побольше о том, что его не касалось. Он либо брал выставленного на продажу слугу, либо не брал, но не интересовался тем, как вербовщик заполучил этого человека или тем, хотел или не хотел человек переселиться в колонии.
Одно время ходили разговоры о трех мужчинах, которых Езекия отправил в Южную Каролину. Голландский капитан привез их в гавань на своем люггере. Он сказал, что мужчины хотели эмигрировать, и Езекия, корабль которого должен был отплыть в Чарльстон, выразил готовность заплатить за них капитану, если тот не запросит слишком много. Двое из мужчин были одурманены выпивкой, а у третьего на голове была окровавленная повязка, а на теле ссадины и синяки, словно его били дубинкой. Это было явное похищение, тем не менее, Езекия заплатил голландцу за этих людей и отправил их прямо на корабль. На следующее утро Езекия посетил корабль, и, когда его уже везли к берегу, один из них, протрезвев, перегнулся через леер и сверху выкрикивал проклятия вслед старому торговцу, клянясь, что когда-нибудь обязательно вернется в Англию и убьет его.
– Думаешь, ты под защитой, – кричал он вслед удаляющейся лодке. – Погоди, пока через год не ощутишь мой нож в своей спине, слышишь? Уж тогда ты не будешь чувствовать себя в безопасности.
Гребцы ухмылялись и подмигивали друг другу. Старый Езекия неподвижно сидел на корме, не обращая внимания на угрозы и проклятия, которые продолжались до тех пор, пока капитан корабля не сбил кричавшего с ног, и крики затихли.
Этот случай вызвал, как уже было сказано, много разговоров.
В 1719 году с февраля по ноябрь Езекия Типтон отправил в американские колонии или на плантации более пяти десятков слуг.
Однажды в начале марта компания из девятнадцати человек, добровольно вызвавшихся эмигрировать в Вирджинию, была доставлена из Лондона в Саутгемптон, чтобы попасть на бриг «Арундел». Их разместили в «Золотой рыбке», а утром старый торговец отправился их осмотреть. Мужчины выстроились в ряд вдоль стены постоялого двора, и старик, полузакрыв глаза, расхаживал взад и вперед перед шеренгой, вглядываясь в каждого человека, в то время как несколько новоприбывших смотрели на него с каким-то вялым интересом. Он, казалось, был не очень доволен. Их было всего девятнадцать вместо двадцати одного. Агент объяснил, что, когда он писал из Лондона, их было двадцать один, но один ночью сбежал, а другой не захотел подписывать бумаги.
– Это был, – говорил агент, – самый прекрасный юноша шестнадцати – восемнадцати лет, какого вы когда-либо видели. Но его мать, думаю, это была мать, приходит в последнюю минуту в слезах и уводит его, так сказать, у нас из-под носа.
Езекия что-то пробурчал в ответ, прохаживаясь вдоль ряда ухмыляющихся мужчин, оглядывая их. Большие узловатые пальцы старика сжимали потрескавшийся и пожелтевший набалдашник трости из слоновой кости, которой он постукивал по камням двора.
– Этот человек, – ворчливо сказал он надтреснутым голосом, тыча тростью в худощавого малого, стоящего в ряду, – этот человек – зачем ты его привез? Как ты думаешь, сколько он заработает в Вирджинии? Ручаюсь, что у меня не найдется пятнадцати гиней.
– Ну, мастер Типтон, – сказал агент, посматривая на листок бумаги, который он держал в руке, – вот тут вы сильно ошибаетесь. Может быть, этот человек стоит больше, чем любой из них. Он искусный цирюльник и лекарь, и к тому же хороший человек и знает свое дело. Только подумайте, мастер Типтон, сколько он может стоить в качестве личного слуги кого-нибудь из плантаторов Вирджинии.
Старик хмыкнул и медленно покачал худой головой из стороны в сторону.
– Я скажу вам, в чем дело, мастер Докрей, – сказал он через некоторое время, – они не идут ни в какое сравнение с теми, что были в прошлый раз, – и их всего девятнадцать, а должно было быть двадцать один.
Агент ничего не ответил, и старик некоторое время продолжал осмотр. Он больше ничего не сказал и вскоре повернулся и пошел на постоялый двор, чтобы получить бумаги. Агент последовал за ним. И на этом проверка окончилась.
И, наконец, знакомя вас со старым Езекией Типтоном, нужно сказать, что он был редким скрягой. Глядя, как он ковыляет по улице в пальто табачного цвета, вытертом на швах, кое-где аккуратно залатанном и заштопанном, можно было, пожалуй, принять его за доброго школьного учителя, стесненного в средствах, но уж никак не за одного из богатейших людей графства, каким он слыл. В Саутгемптоне о нем ходило очень много историй, многие из них, были сомнительными, но некоторые – истинными. Одна из таких историй заключалась в том, что по воскресеньям, ближе к вечеру, старик входил к себе в комнату, закрывал дверь на засов и рассыпал по полу золотые монеты, затем раздевался и купался в своем желтом богатстве, словно принимал ванну. Другая история заключалась в том, что дома у него на чердаке стояло три железных сундука, и каждый был привинчен к полу железными болтами. Один сундук был полон испанских дублонов, второй – французских луидоров, третий – английских гиней. Торговцы Саутгемптона говорили, что получить по счетам у Езекии Типтона труднее, чем у кого-либо другого.
Глава IIДжек Баллистер
Джеку Баллистеру в то время было немногим больше шестнадцати, и после смерти отца он уже более двух лет жил у своего дяди Типтона.
Отец Джека был викарием Сталбриджа почти девятнадцать лет, так что Джек, пока не приехал в Саутгемптон, не видел ничего, кроме части Уилтшира, непосредственно окружавшей Сталбридж, и дома викария Сталбриджа. Другими обитателями дома викария были старая Джанет, экономка и дочь фермера, помогавшая по дому, да старый Джайлс Кобб, который время от времени приходил поработать в саду.
Надо сказать, в воспоминаниях Джека об этом саде всегда было какое-то особое очарование. Некоторые из его самых ранних воспоминаний были о том, как он играл там на солнце, в то время как старый Джайлс, сутулый и сгорбленный, склонялся над своей работой, вырывал сорняки, копал и что-то сажал на коричневых суглинистых грядках. Там была живая изгородь из тиса и два пчелиных улья, стоявших под вишневым деревом, и два-три парника, в стеклянной поверхности которых отражались облака и теплое небо над головой. В этом запутанном, цветущем пространстве всегда было множество цветов, птиц и теплого желтого солнечного света, и в последующие годы, посещая старый дом викария, Джек первым делом отправлялся в сад. Сад казался знакомым и в то же время незнакомым. Он производил впечатление запущенного и неухоженного. Птицы пели на деревьях за изгородью, но ульи с соломенными крышами исчезли. Тем не менее ему ничего не стоило представить, что старый сутулый Джайлс в рабочем халате может в любой момент войти в ворота, катя перед собой свою скрипучую тачку.