— Тебе легко говорить: оп — и всё! Нет уж, благодарю покорно! — с негодованием воскликнула Лина. — Меня твой галоп не устраивает.
Но тут зуб заныл пуще прежнего, и Лина, тяжело вздохнув, покорилась.
— Ладно, давай всё же попробуем. Бедная я, бедная. Может, получится по-твоему, — сказала она и пошла за суровой ниткой.
И Эмиль сделал всё, как говорил.
Он привёл Лукаса, а когда оба конца суровой нитки были крепко-накрепко привязаны — один к зубу, другой к поясу, — он вскочил на лошадь. Бедная Лина стонала и причитала, сестрёнка Ида тоже плакала, но Альфред их успокаивал:
— Всё будет в порядке! Ждать долго не придётся. Оп — и готово!
И Эмиль припустил лошадь галопом.
— Ой, сейчас, сейчас будет «оп»! — радостно завопила сестрёнка Ида.
Но этого не случилось. Потому что галопом помчалась не только лошадь, но и Лина. Она так смертельно испугалась этого «оп», которое произойдёт, как только натянется суровая нитка, что от страха заскакала вприпрыжку не хуже Лукаса. И сколько Эмиль ей ни кричал, чтобы она остановилась, всё зря. Лина неслась как угорелая, нитка провисала, и никакого «оп» так и не вышло.
Но Эмиль решил во что бы то ни стало помочь Лине избавиться от больного зуба, а он был не из тех, кто отступает после первой неудачи.
Поэтому он перемахнул на Лукасе через садовую изгородь.
«Не станет же Лина скакать, как козёл», — думал он. Однако, представь себе, он ошибся. Лина от страха тоже с разбегу перепрыгнула через изгородь. Сестрёнка Ида никогда не забудет этой сцены. Да-да, до конца дней своих она будет помнить, как Лина с раздутыми щеками и висящей изо рта ниткой перескочила через изгородь и закричала:
— Стой, стой! Я не хочу, чтобы было «оп».
Потом она, правда, стыдилась того, что всё испортила, но было уже поздно. Она с несчастным видом снова сидела на ступеньках крыльца и стонала. Но Эмиль не пал духом.
— Я придумал другой способ, — сказал он.
— Только, пожалуйста, не такой страшный, — попросила Лина. — Чтобы я не ждала этого «оп». Зуб можно вырвать и без «оп»!
Раз Эмиль предложил другой способ, значит, он точно знал, как надо действовать.
Он усадил Лину прямо на землю под развесистой грушей. Альфред и сестрёнка Ида с любопытством глядели, как Эмиль, взяв длинную верёвку, крепко-накрепко привязывал Лину к стволу.
— Ну вот, теперь тебе не удастся убежать, — сказал он, взял суровую нитку, которая всё ещё висела у Лины изо рта, и привязал к ручке точила, на котором Альфред точит косу, а папа Эмиля — топор и ножи.
Всё было готово, оставалось только крутануть ручку.
— Теперь не будет никакого «оп», а только «дрррр» — в общем, как ты хотела, — объявил Эмиль.
Сестрёнка Ида дрожала мелкой дрожью, Лина охала и стонала, но Эмиль с невозмутимым видом взялся за ручку точила. Суровая нитка, которая сперва валялась на земле, стала натягиваться, и чем больше она натягивалась, тем больший ужас охватывал Лину, но убежать она не могла.
— Ой, сейчас, сейчас будет «дррр»! — воскликнула сестрёнка Ида.
Но тут Лина завопила:
— Стой! Не хочу! Не хочу!
И, прежде чем кто-либо успел опомниться, она выхватила из кармана передника маленькие ножницы и перерезала натянутую суровую нитку.
Потом она снова стыдилась и огорчалась, потому что и в самом деле хотела избавиться от больного зуба. Получалось как-то нелепо. Эмиль, и Альфред, и сестрёнка Ида были очень ею недовольны.
— Ну и сиди со своим больным зубом! Пеняй на себя! Я сделал всё, что мог! — сказал Эмиль.
Но тут Лина взмолилась, чтобы Эмиль попробовал ещё один-единственный раз, — она клянётся больше не делать никаких глупостей.
— Я согласна на всё, только вырви этот зуб, — твердила Лина. — Привязывай снова суровую нитку.
Эмиль согласился ещё раз попробовать. Альфред и сестрёнка Ида этому очень обрадовались.
— Тебе годится только очень скорый способ, — объяснил Эмиль. — Надо сделать так, чтобы ты не успела помешать, даже если опять струсишь.
И Эмиль, с присущей ему находчивостью, тут же придумал, как это устроить.
— Вот что, — сказал Эмиль. — Ты залезешь на крышу хлева и спрыгнешь оттуда в стог сена. Ты и опомниться не успеешь, как зуба не будет.
Однако, несмотря на все свои обещания, Лина снова упёрлась — никак не хотела лезть на крышу хлева.
— Только тебе, Эмиль, может взбрести в голову такая глупость, — сказала она и не сдвинулась со ступеньки.
Но зуб так болел, что в конце концов она, глубоко вздохнув, встала.
— Ну, давай всё же попробуем… Хотя, чувствую я, мне этого не пережить.
Альфред тут же принёс стремянку и прислонил её к стене хлева. Эмиль влез на крышу, не выпуская из рук суровой нитки, которой снова обвязал больной зуб Лины, так что он вёл её за собой, как собачонку на поводке, и она послушно влезла вслед за ним, не переставая стонать и охать.
Эмиль прихватил с собой молоток и большой гвоздь, который тут же вбил в опорную балку, потом привязал суровую нитку к гвоздю. Всё было готово.
— Теперь прыгай! — скомандовал Эмиль.
Бедная Лина сидела верхом на коньке крыши, глядела с ужасом вниз и громко стонала. Там, внизу, Альфред и сестрёнка Ида, задрав голову, глядели на неё: они ждали, что сейчас она, словно комета, пронесётся по небу и угодит прямо в стог. А Лина стонала и стонала всё громче:
— Я не решусь, я же знаю, ни за что не решусь!
— Тебе жаль расстаться с больным зубом? Ну и сиди с ним, мне-то что! — возмутился Эмиль.
Тут Лина заревела на всю Лённебергу. Но всё же встала и подошла, хотя коленки у неё подгибались, к самому краю крыши, дрожа как осиновый лист. Сестрёнка Ида закрыла лицо руками, чтобы не смотреть.
— Ой, ой, ой! — стонала Лина. — Ой, ой, ой!
Наверное, и в самом деле страшно прыгать с крыши, особенно если у тебя зуб привязан суровой ниткой к гвоздю. А представь, что ты к тому же ещё знаешь, что во время прыжка вдруг раздастся «оп»… — и зуба как не бывало, тогда ты поймёшь, что это испытание выше человеческих сил.
— Прыгай, Лина, — крикнул Альфред, — прыгай скорее!
Но Лина только тряслась от страха и стонала.
— Сейчас я тебе помогу! — сказал Эмиль, всегда готовый оказать услугу. Он тихонько ткнул её указательным пальцем в спину, и Лина с диким криком упала с крыши.
Раздалось «оп», но это вылетел не зуб, а гвоздь из балки.
Лина лежала, зарывшись в сено. Больной зуб, обвязанный суровой ниткой, был цел и невредим, а на другом конце нитки болтался здоровенный гвоздь.
И в довершение всего она ещё разозлилась на Эмиля:
— Придумывать всякие дурацкие шалости — это пожалуйста, а как вырвать больной зуб, не знаешь!
Да, Лина разозлилась, и это было хорошо, потому что она с досады побежала прямо к кузнецу Сме-Пелле. Он схватил свои огромные щипцы — оп! — и вмиг вытащил зуб.
Но не думай, что Эмиль в это время сидел сложа руки. Альфред улёгся под грушей поспать часок-другой, так что на его общество рассчитывать не приходилось. Поэтому Эмиль пошёл к сестрёнке Иде, чтобы с ней поиграть до возвращения мамы и папы с гостями.
— Давай играть в доктора, — предложил Эмиль. — Ты больной ребёнок, а я буду тебя лечить.
Сестрёнка Ида была в восторге. Она быстро разделась и легла в постель, а Эмиль смотрел ей горло, слушал сердце и выстукивал её, точь-в-точь как заправский доктор.
— Чем я больна? — спросила Ида.
Эмиль задумался. И вдруг решил.
— У тебя тиф, — заявил он. — Очень опасная болезнь.
Но тут он вспомнил, что ему говорила Крёсе-Майя: во время тифа лицо у больного становится синим. И так как Эмиль всё делал основательно, он стал торопливо оглядывать комнату — нет ли чего-нибудь, что придало бы лицу Иды нужный цвет. Взгляд его тут же упал на конторку, где стояла чернильница с чернилами — мама ими пользовалась, чтобы писать письма и записывать в тетрадку все проказы Эмиля. Рядом лежал черновик приглашения на чашку кофе, которое мама разослала соседям. Эмиль прочёл его и восхитился мамой — как она хорошо умеет писать письма, не то что Адриан! Выжал из себя только два слова: «Убил медведя».
Этот черновик был уже не нужен, поэтому Эмиль его скомкал, скатал из него шарик и окунул в чернила, а когда шарик хорошенько пропитался, вытащил его и понёс к Иде.
— Ну вот, сейчас сделаем так, чтобы сразу видно было, что у тебя тиф, — сказал Эмиль, и Ида радостно засмеялась. — Закрой глаза, а то в них попадут чернила! — скомандовал Эмиль и принялся усердно красить лицо Иды в синий цвет.
Но из осторожности он всё же не подводил шарик близко к глазам, так что вокруг глаз получились большие белые круги, и эти белые круги на синем лице придавали Иде такой страшный вид, что Эмиль даже сам испугался: она была на редкость похожа на привидение, которое Эмиль видел на картинке в какой-то книжке у пастора.
— Крёсе-Майя права, тиф и в самом деле ужасная болезнь! — решил Эмиль.
А тем временем Крёсе-Майя шла на хутор Катхульт. У ворот она встретила Лину, которая возвращалась от кузнеца Сме-Пелле.
— Ну, как дела? — с интересом спросила Крёсе-Майя. — Зуб всё ещё болит?
— Не знаю, — ответила Лина.
— Не знаешь? Как не знаешь? — изумилась Крёсе-Майя.
— Откуда мне знать? Я ведь выбросила его в кузне на помойку. Но надеюсь, что болит, — пусть помучается, гад!
Лина была в прекрасном настроении, и её щёки уже не напоминали воздушные шары. Она направилась к груше, чтобы показать Альфреду дырку от зуба, а Крёсе-Майя пошла на кухню готовить кофе. Из комнаты до неё доносились голоса детей, и она решила пойти поздороваться со своей любимицей Идой.
Но когда Крёсе-Майя увидела, что сестрёнка Ида лежит в постели, вся посиневшая, с белыми кругами вокруг глаз, она на миг лишилась дара речи, а потом спросила прерывающимся от волнения голосом:
— Боже мой, что случилось?!
— Тиф, — ответил Эмиль и захихикал.
В эту минуту во дворе послышался шум — приехали папа с мамой и их гости во главе с самим пастором. Все тут же двинулись к дому, потому что успели уже проголодаться и хотели поскорее сесть за стол. Но на крыльце стояла Крёсе-Майя и кричала не своим голосом: