И Тумбочка подтвердила, что так оно и было, и продолжала свой рассказ:
– Командирша потребовала, чтобы тот, кто взял колбасу, немедленно признался в этом страшном грехе. «А если никто не признается, то я вам устрою такой праздничный ужин, что не обрадуетесь!» – пригрозила она. И так оно и было, – продолжала Тумбочка. – Потому что, как Командирша ни кричала, всё равно никто не признался, что взял колбасу. Некоторые старики даже считают, что Командирша нарочно всё подстроила, чтобы оставить себе всё угощение. А когда она узнала, что Стулле Йоке отправился на хутор жаловаться, она совсем рассвирепела и велела мне немедленно привести его назад. Так что нам лучше пойти, Йоке, – закончила свой рассказ Тумбочка.
– Да, дедушка, – поддержал её Альфред, – мне очень жаль, но что делать? Придётся тебе идти.
Эмиль молчал. Он сидел на сундуке и скрежетал зубами. Ещё долго, после того как ушли Йоке и Тумбочка, он продолжал сидеть в той же позе. Казалось, он о чём-то думает. В конце концов он стукнул кулаком по сундуку и сказал:
– Я знаю одного человека, который собирается устроить пир! Пир на весь мир!
– Кто же это? – поинтересовалась Ида.
Эмиль снова стукнул кулаком по сундуку.
– Я! – сказал он. И объявил, что собирается устроить пир, о котором долго будут говорить в Лённеберге, потому что на него будут приглашены все, кто живёт в приюте для бедных. – И мама будет только рада, – добавил Эмиль.
– А папа? – спросила Ида.
– Хм, – промычал Эмиль. – Но всё равно это же не озорство.
Он умолк и снова задумался.
– Как их вывести из дома? – размышлял он вслух. – Тут нужна какая-то хитрость. Пошли попробуем!
Тем временем Командирша прикончила и окорок, и колбасу, и весь студень, а потом расправилась и с пряниками. Нюхательного табака, посланного для Стулле Йоке, тоже ни понюшки не оставила. Она сидела одна на чердаке и была настроена весьма мрачно, как это обычно бывает, когда знаешь, что поступил дурно, да к тому же съел слишком много. Идти вниз, к остальным, ей не хотелось – они хоть и не скажут ни слова, но будут вздыхать и глядеть на неё с укоризной. Но не могла же она весь день просидеть на чердаке!
Тут она услышала, что стучат во входную дверь, и быстро спустилась по лестнице, чтобы поглядеть, кто же это пришёл.
В сенях стоял Эмиль. Эмиль с хутора Катхульт. Командирша, конечно, испугалась, она подумала, что Стулле Йоке или Тумбочка пожаловались и Эмиль пришёл узнать, что случилось. Но Эмиль только вежливо поклонился и спросил:
– Скажите, пожалуйста, я не оставил здесь перочинного ножика, когда приходил в прошлый раз?
Подумай, до чего Эмиль был хитёр! Перочинный нож лежал у него в кармане, и Эмиль прекрасно знал, что он там лежит. Но ему надо было найти предлог для своего прихода, вот он и спросил про нож.
Командирша заверила его, что не видела никакого ножа. И тогда Эмиль спросил:
– Ну а колбаса была вкусная? А студень? А пряники?
Командирша опустила глаза и стала почему-то внимательно разглядывать свои башмаки.
– Конечно, конечно, – проговорила она торопливо, – твоя дорогая мамочка не забывает на своём хуторе про нас, бедных. Сердечно поблагодари её!
И тут Эмиль сказал то, ради чего пришёл, но сказал как бы только потому, что к слову пришлось, так, между прочим:
– Мама и папа уехали в гости в Скорпхульт.
Командирша воодушевилась:
– Как, сегодня в Скорпхульте гости? А я и не знала!
«Знала бы, давно бы уж там была», – подумал Эмиль. Когда на каком-нибудь хуторе бывал праздник, то с утра пораньше в дверях кухни появлялась Командирша и ни за что не уходила, пока ей хоть чего-нибудь не перепадало. Особенно она любила сырные пироги, это все знали.
– Там будет много сырных пирогов. Я слышал, целых семнадцать штук! Вот это да! – сказал Эмиль. – Ешь – не хочу.
Эмиль, конечно, не мог знать, сколько сырных пирогов будет в Скорпхульте. Да и врать не хотел, просто сказал наугад.
Сказал и ушёл. Своё дело он сделал. Он знал, что через полчаса Командирша будет уже на пути в Скорпхульт.
И поверь, Эмиль не ошибся. Он притаился с Альфредом и сестрёнкой Идой за поленницей и видел, как Командирша, закутавшись в свой самый толстый шерстяной платок, вышла с сумой под мышкой. Она зашагала в сторону Скорпхульта. Но можно ли было предугадать, что она сделает? Уходя, она заперла дверь дома и положила ключ к себе в карман, представляешь? Вот что она сделала! Теперь все эти бедняги были как в тюрьме, и Командирша, видно, считала, что так оно и должно быть. А ну-ка, Стулле Йоке, попробуй пискнуть! Знай, у кого здесь власть, кто хозяин. С Командиршей шутки плохи!
И Командирша, быстро шагая, исчезла за поворотом дороги.
Тогда Эмиль вышел из укрытия, дёрнул дверь и убедился, что она и вправду заперта. Вслед за ним это проделали Альфред и сестрёнка Ида. Сомнений быть не могло, дверь была заперта!
Все старики и старухи столпились у окна и глядели на Альфреда и ребят, которые хотели войти к ним в дом, но никак не могли.
– Вы все тоже пойдёте на праздник! – крикнул Эмиль. – К нам, в Катхульт! Только мы не знаем, как вас отсюда вывести!
В доме зажужжало как в улье. Радость-то какая, но и какая беда! Они ведь были заперты и не верили, что им удастся выйти.
Ты, может, удивляешься, почему они не вылезли в окно – это, наверное, было не так уж трудно. Но в таком случае мне ясно, что ты никогда не слыхал про двойные рамы. Зимой нельзя было открыть окно, потому что вставлялись двойные рамы. Их забивали гвоздями, а потом обклеивали полосами бумаги, чтобы ветер не задувал в щели.
Ты спросишь, как же тогда проветривали комнаты? Ну как ты можешь задавать такие смешные вопросы! Кто сказал, что в приюте для бедных надо проветривать комнату? Об этом никто и не помышлял. Свежий воздух проникал в дом через дымоход, через щели в стенах и в полу – все считали, что старикам этого хватит.
Нет, о том, чтобы выбраться через окно, нечего было и думать! Впрочем, одно окно у них в доме всё же открывалось – окошко на чердаке. Но старики и старухи, хотя их и мучил голод, всё же не решались прыгать с высоты четырёх метров даже ради того, чтобы попасть на пир. После такого прыжка они попали бы не на пир, а прямо в рай.
Но Эмиль был не из тех, кто легко отступает от задуманного. Он увидел возле сарая стремянку, принёс её и приставил к чердачному окну, а Тумбочка тут же его распахнула. Альфред полез наверх. Он был большой и сильный, и снести на руках вниз по стремянке тощих старичков и старушек было для него сущим пустяком. Вскоре все они уже стояли перед домом. Все, кроме Салии Амалии. Она не решалась лезть в окно. Но Вибергскан пообещала принести ей много еды, и она успокоилась.
Если бы в тот день кто-нибудь проезжал в сумерках по дороге, ведущей в Катхульт, то подумал бы, что встретил толпу привидений, – хромая и вздыхая, ковыляли они по склону к хутору. Конечно, эти бедняги в лохмотьях и вправду были похожи на привидения, только вот радовались они, как дети, ведь уже много-много лет их никто не приглашал на праздник. Мысль о том, что Командирша, вернувшись, не застанет дома никого, кроме Амалии, была тоже приятна.
– Ха-ха-ха, поделом ей, – сказал Юхан Одноухий. – Ха-ха, пусть поскучает одна, пусть поскучает. Может, чего и поймёт.
И все весело рассмеялись. Но, когда они вошли в празднично убранную кухню, и Эмиль зажёг свечи в пяти больших подсвечниках, и пламя отразилось в развешанной по стенам и начищенной до блеска медной посуде, все умолкли. А Стулле Йоке решил, что попал в рай.
– Смотрите, какой свет, какая благодать! – прошептал он и заплакал, потому что Стулле Йоке плакал теперь и от горя, и от радости.
Но тут Эмиль объявил:
– А сейчас мы будем пировать!
И пошёл пир горой! Эмиль, Альфред и сестрёнка Ида только и делали, что носили из кладовой еду. Я не стану тебе перечислять всех угощений, скажу только, что всё, что мама Эмиля, Лина и Крёсе-Майя наготовили на неделю праздников, стояло теперь на столе. А в центре его, на блюде, лежал жареный поросёнок.
Представь себе, как все эти несчастные старики и старушки из приюта для бедных сидят вокруг стола, не в силах оторвать глаз от расставленных яств, но они терпеливо ждут, ни к чему не прикасаясь.
– Прошу вас, пожалуйста, не стесняйтесь, – говорит Эмиль.
И только тогда они приступают к еде, но, уж поверь, дружно.
Альфред, Эмиль и сестрёнка Ида тоже сидели за столом со всеми. Но Ида не успела съесть и двух биточков, как задумалась. Она вдруг вспомнила, что завтра к ним должны приехать гости с хутора Ингаторп! А ведь сейчас съедят всё, что мама приготовила, и угостить их будет нечем. Она дернула Эмиля за рукав и прошептала ему на ухо тихо-тихо, чтобы никто, кроме него, не услышал:
– А ты уверен, что нам не попадёт? Подумай, ведь завтра к нам приедут гости из Ингаторпа!
– Они и так толстые, – спокойно ответил Эмиль. – Лучше кормить тех, кто голодает.
Но Эмиль всё же немного встревожился: было уже ясно, что после окончания праздника в доме не останется ни крошки. Даже то, что не съедали, всё равно исчезало в карманах и мешках, и очередное блюдо вмиг опустошалось.
– Надо попробовать паштет, – сказал Калле Спадер и положил себе всё, что оставалось на тарелке.
– А я ещё не ел селёдочного салата, надо и его попробовать, – сказал Ракаре-Гиа и прикончил салат.
– Теперь мы всё перепробовали, – сказал в конце пира Тук-Никлас, и точнее выразиться было невозможно.
Поэтому этот пир прозвали «Великая проба в Катхульте», и надо тебе сказать, что о нём было много разговоров не только в Лённеберге, но и во всём Смоланде.
Нетронутым остался только жареный поросёнок. Он так и лежал на блюде посреди стола.
Оказалось, что никто из присутствующих никогда не только не ел, но и не видел жареного поросёнка, а потому никто не отважился к нему прикоснуться.
– Неужели не осталось больше колбасы? – спросил Калле Спадер, когда всё, кроме поросёнка, было съедено дочиста. Эмиль ответил, что на всём хуторе сейчас не найти и завалящего кусочка. Правда, у волчьей ямы он для приманки насадил на колышек маленькую колбаску, но Калле Спадер сам понимает, что она там нужна. А другой еды в доме уже нет.