…Дайте мне муки и соли,
Заколю я поросёнка!.. —
твердила сестрёнка Ида, но Эмиль на неё цыкнул:
– Да замолчи ты со своими глупыми стишками!
Нет, кровь Свинушка не прольётся, это уж точно! Пока Эмиль жив, он этого не допустит.
На кухне долго царило молчание, мрачное молчание. Но вдруг Альфред выругался. Стругая, он поранил себе палец, и у него потекла кровь.
– Тебе легче не стало оттого, что ты выругался, – строго сказал папа Эмиля. – А я не желаю слышать такие слова у себя в доме.
Мама Эмиля достала из ящика чистый льняной лоскуток, перевязала Альфреду руку, и он снова стал стругать колышки для грабель. Это было зимнее занятие – за долгие вечера всегда перебирали все грабли и заменяли сломанные зубья новыми, загодя готовясь к весне.
– Значит, решено… У нас на хуторе будет постное Рождество, – сказал папа Эмиля и мрачно уставился в одну точку.
В тот вечер Эмиль долго не мог заснуть, а наутро он разбил свою свинью-копилку, отсчитал тридцать пять крон, запряг Лукаса в старую телегу и поехал в Бастефаль, где все занимались свиноводством. Домой он вернулся с великолепным поросёнком, которого он тут же оттащил в свинарник к Свинушку. А потом Эмиль пошёл к отцу.
– Теперь в свинарнике два поросёнка, – сказал он. – Можешь заколоть одного к Рождеству, но только, советую тебе, не ошибись, когда будешь выбирать.
Эмиль был в бешенстве, с ним такого никогда ещё не случалось. Он выпалил всё это, словно забыв, что говорит с отцом. Он ведь понимал, что, спасая жизнь Свинушку, обрекает на смерть другого бедного поросёнка, и это казалось ему ужасным, но выхода не было; он знал, что иначе отец не оставит его в покое.
Два дня Эмиль не ходил в хлев, он попросил Лину кормить обоих поросят. А на третий день он проснулся, когда было ещё совсем темно, оттого, что визжал поросёнок. А потом этот пронзительный визг вдруг смолк.
Эмиль дышал на замёрзшее стекло, пока не оттаял кружочек, и поглядел во двор. У входа в хлев висел фонарь, и в его свете он увидел двигающиеся тени людей. Поросёнка закололи, это он знал. Отец и Альфред ошпарят его кипятком, соскребут щетину, а потом придёт Крёсе-Майя, и они вместе с Линой пойдут в прачечную промывать кишки, чтобы делать колбасу. Так закончил свои дни поросёнок из Бастефаля, которого купил Эмиль.
– «Заколю, а он как вскрикнет…» – пробормотал Эмиль, а потом снова забрался в кровать и долго плакал.
Но человек так устроен, что умеет забывать о своих печалях, и Эмиль не был исключением. После обеда он заглянул в хлев, почесал Свинушка и задумчиво сказал:
– Ты жив, Свинушок! У каждого своя судьба. Ты остался жив!
Но Эмилю хотелось поскорее забыть поросёнка из Бастефаля. И когда на следующий день Крёсе-Майя и Лина сидели на кухне и быстро-быстро резали кубиками мясо, а мама Эмиля перемешивала фарш для колбасы и обрезала окорок, чтобы положить его в рассол, и Лина запела «С моря дуют студёные ветры», а Крёсе-Майя стала рассказывать про привидение без головы, которое живёт на чердаке в доме пастора, Эмиль рассмеялся. Он уже думал не о поросёнке из Бастефаля, а только о том, что скоро Рождество, и радовался, что пошёл наконец снег.
– Снег засыпал белый свет, – распевала на все лады сестрёнка Ида. Так говорят в Смоланде, когда выпадает много снега.
И снег в самом деле всё засыпал. К концу дня снег повалил пуще прежнего, началась настоящая метель – из дома теперь нельзя было разглядеть скотный двор.
– Валом валит, всё заметёт, – сказала Крёсе-Майя. – Как я до дома доберусь?
– Оставайся ночевать! – предложила мама Эмиля. – Ляжешь на диванчике вместе с Линой.
– Да, только, будь добра, лежи не шевелясь, я ведь так боюсь щекотки, – сказала Лина.
После ужина Альфред пожаловался, что у него болит палец, всё дёргает и дёргает, сил нет, и тогда мама Эмиля развязала повязку, чтобы поглядеть, что там.
Ничего хорошего она не увидела: палец опух, воспалился и краснота поползла вверх по руке.
Глаза у Крёсе-Майи засверкали.
– Заражение крови! – воскликнула она. – Это очень опасно!
Мама Эмиля вынула бутылку раствора сулемы из шкафа и сделала Альфреду примочку.
– Если к утру не станет легче, придётся тебе поехать к доктору в Марианнелунд, – сказала она.
Всю ночь валил снег – над всем Смоландом бушевала метель, такая метель, какой никто и не припомнит, и наутро оказалось, что хутор Катхульт почти погребён под снегом. А метель всё не унималась. Снег валил и валил, и дул такой ветер, что из дому носа не высунешь. Ветер гудел и завывал в трубе – у-у-у! Да, такая метель бывает, может, раз в сто лет!
– Альфред весь день будет снег разгребать, – сказала наутро Лина. – А может, ему и браться за это не стоит, всё равно бесполезно.
Но Альфред не разгребал снег в этот день. Когда все сели завтракать, его место за столом пустовало, и вообще его никто ещё сегодня не видел. Эмиль забеспокоился. Он нахлобучил кепарик, надел толстую куртку из домотканого сукна и вышел из кухни. За дверью он взял лопату и стал быстро прокапывать дорогу к пристройке у сарая, где жил Альфред.
Лина увидела Эмиля из кухонного окна и удовлетворённо закивала.
– Эмиль всё-таки умница! Знает, что первым делом надо расчистить тропинку к сараю. Тогда можно озорничать со спокойной душой.
Глупая Лина, она не поняла, что Эмиль пробивается к Альфреду.
Когда Эмиль вошёл в каморку Альфреда, он удивился, до чего там холодно. Альфред не затопил печку. Он лежал на топчане и не хотел вставать. Есть он тоже не хотел.
– Не хочется, – сказал он.
Тут Эмиль ещё больше встревожился. Если Альфред не хочет есть, значит, он серьёзно заболел.
Эмиль растопил печь, а потом побежал за мамой. Она пришла, а с ней и все остальные – папа Эмиля, и Лина, и Крёсе-Майя, и сестрёнка Ида, все они встревожились за Альфреда.
Бедный Альфред, он лежал и дремал. Он был горячий, как печка, но его знобило. Красные пятна шли теперь по всей руке к плечу – глядеть было страшно.
Крёсе-Майя деловито закивала.
– Я вам говорю, такие пятна – это конец, теперь он умрёт.
– Да замолчи ты, – сказала мама Эмиля, но не так-то легко было заставить замолчать Крёсе-Майю.
Она знала не меньше полдюжины людей в одной Лённеберге, которые погибли от заражения крови, и принялась их перечислять.
– А теперь вот ещё и Альфред, – закончила она.
Она считала, что помочь ему можно только одним способом: состричь клок его волос, оторвать лоскуток от его рубашки и закопать всё это ровно в полночь к северу от дома, читая при этом заклинание. Вот она, например, знает очень надёжное, проверенное на опыте заклинание:
Чур-чура, чур-чура,
Сгинь, нечистый, со двора!
Что от дьявола идёт,
Пусть он сам себе берёт.
Но папа Эмиля сказал, что все заклинания насчёт чёрта произнёс сам Альфред ещё тогда, когда поранил себе палец, и что если надо что-то закапывать в полночь к северу от дома, то пусть Крёсе-Майя сама этим и займётся. Крёсе-Майя мрачно покачала головой:
– Ох-ох-ох, тогда, ясное дело, всё плохо кончится.
Эмиль рассердился не на шутку.
– Не причитай и не хныкай! – зло сказал он. – Альфред скоро поправится, это точно.
Тогда Крёсе-Майя сменила пластинку:
– Ну да, милый Эмиль, он выздоровеет, он скоро выздоровеет. – Для пущей убедительности она коснулась рукой Альфреда, который лежал неподвижно, и ещё раз громко подтвердила: – Конечно, ты поправишься, Альфред. Я в этом не сомневаюсь.
Но потом она поглядела на узкую дверь его каморки и пробормотала себе под нос:
– Не пойму, как протащат сквозь эту дверь гроб.
Эмиль услышал эти слова и заплакал. Он испуганно дёрнул отца за куртку:
– Надо отвезти Альфреда к доктору в Марианнелунд, как мама сказала.
Тут папа и мама Эмиля как-то странно посмотрели друг на друга. Из-за снегопада попасть в Марианнелунд не было никакой возможности, и они это понимали. Выхода не было. Но как сказать об этом Эмилю? Потому-то они и стояли, печально опустив глаза. Папа и мама Эмиля тоже очень хотели спасти Альфреда, но просто не знали, что можно сделать. Они молчали.
Потом папа Эмиля, ни слова не говоря, вышел из комнаты. Но Эмиль не отступал. Он бежал за папой по пятам, он плакал, просил, кричал и угрожал, он даже ругался, и, представь себе, его папа не рассердился, а всё только тихо повторял:
– Это невозможно, ты же сам понимаешь, что это сейчас невозможно.
Лина сидела на кухне и плакала, не утирая слёз.
– А я-то думала, мы весной поженимся. Выходит, зря надеялась. Альфред умрёт, а я останусь, как дура, с четырьмя простынями и полдюжиной полотенец! У-у-у!
Наконец Эмиль понял, как обстоит дело: помощи ждать было не от кого.
Он вернулся в каморку Альфреда и просидел там весь день – это был самый долгий день в жизни Эмиля. Альфред лежал в забытьи. Только иногда он открывал глаза и всякий раз спрашивал: «Ты здесь, Эмиль?»
Эмиль видел в окно, что метель всё не унималась, и он с таким пылом ненавидел этот снег, что от накала его чувств должны были, казалось ему, растопиться все снежные завалы не только в Лённеберге, но и во всём Смоланде. Но снег всё валил и валил, и Эмилю чудилось, что скоро он засыплет весь мир.
Зимние дни – короткие, но тем, кто, как Эмиль, сидит и ждёт, они кажутся невыносимо длинными. Надвигались сумерки, скоро спустится ночь.
– Ты здесь, Эмиль? – снова спросил Альфред, но было заметно, что ему стало ещё труднее произносить эти слова.
Мама Эмиля принесла бульон и заставила Эмиля выпить чашку. Она попыталась покормить с ложечки и Альфреда, но есть он не мог. Мама вздохнула и ушла.
Поздно вечером пришла Лина и сказала, что Эмилю пора спать. Но напрасно они рассчитывали, что он уйдёт от Альфреда.
– Я лягу на полу возле Альфреда, – твёрдо сказал Эмиль. Так он и сделал.