Кажется, настала пора ознакомиться с бытом аборигенов, подумал Виктор и решительно направился к этому дому.
Большая, обитая по краям проржавевшим железом деревянная дверь глухо заскрипела от толчка, подалась сантиметров на двадцать, и тотчас же за ней что‑то с грохотом рухнуло, выбрасывая наружу густые клубы пыли. Виктор толкнул ее еще раз, и снова какие‑то предметы за ней стали падать, прогоняя тишину невообразимым шумом. От поднявшейся пыли почти ничего не стало видно. Виктор зажег фонарь и, цепляясь ногами за какой‑то наваленный по ту сторону двери хлам, протиснулся в образовавшуюся щель. Внутри разгром царил полнейший. У самой двери, словно баррикада, возвышалась груда поломанной мебели: столы, стулья, — весь пол устилали какие‑то картонные коробки, металлические банки, кости, полусгнившее тряпье, на покрытых трещинами стенах темнели следы копоти. Посвечивая из сторону в сторону фонарем и придерживаясь рукой за стену, Виктор сделал два осторожных шага по баррикаде, чувствуя, как прогнившее дерево начинает угрожающе оседать под ним, на третьем шаге он провалился левой ногой по колено, чуть не упал, больно ударившись об какую‑то железяку и хватая руками воздух, баррикада тотчас же зашаталась, и какая‑то банка, сорвавшись с нее, дробно зашелестела по полу, укатываясь в угол. Чертыхаясь и нашаривая рукой стену, Виктор принялся вытаскивать ногу, и тут снова запищала рация и зажегся красный индикатор. Проклятье! Кому там не терпится позлорадствовать? Он со злостью вдавил в панель кнопку и сказал с раздражением:
— Виктор Локтев. Слушаю.
— На связи начальник базы, — противным официальным голосом сообщил Грэхем.
Виктор судорожно стиснул кулаки и зубы. Только этого ему не хватало! Прошло две–три секунды. Наконец в динамиках раздался тонкий сварливый голос:
— Локтев?
— Слушаю, Марвил, — хмуро отозвался Виктор, пытаясь извлечь из деревянных обломков застрявшую ногу.
— Доложите обстановку, Локтев.
— Обстановка прежняя. Город мертв, аборигенов нет. Иду к центру города.
— Что‑то не видно, — ехидно заметил Аартон. — Зачем вы вошли в дом, Локтев? Вы что‑то заметили?
— Нет, — помолчав, сказал Виктор. — Просто я пытаюсь таким образом создать себе психологическое состояние, в котором должны были находиться аборигены в момент катастрофы. Тогда, может быть, появится надежда понять ее причины.
— Ваши выводы на чем‑то основываются?
— Не знаю… Трудно сказать. Здесь, у дверей, настоящая баррикада: столы, стулья. Они чего‑то боялись. Чего‑то такого, что бродило по улицам.
Виктору удалось наконец вытащить ногу. Он сделал шаг назад и с облегчением прислонился спиной к стене.
— Действительно, все по–прежнему, — сказал Аартон. — Но я бы попросил вас поменьше заниматься самодеятельностью, Локтев. У вас есть четкая программа, вот и выполняйте ее. Надеюсь, вам это понятно?
— Понятно, — угрюмо сказал Виктор и подумал: «Чтоб ты провалился, сивый горластый мерин!“
Аартон не сказал больше ни слова, и Виктору показалось, будто бы он в гневе отключил связь, но нет — было слышно, как начальник принялся за что‑то энергично распекать Грэхема, а тот — не менее энергично оправдываться. Противник перенес массированный огонь на соседние позиции, подумал Виктор, усмехнувшись, жарко там, наверное, бедолаге. Однако раздавшийся через минуту в динамиках голос Грэхема был по–прежнему весел и бодр.
— Ну и штучка, этот наш начальничек. Я до сих пор не могу понять, когда он шутит, а когда говорит всерьез… Вы, мистер Грэхем, стали в последнее время чересчур много себе позволять. У вас совершенно нет никакой ответственности, мистер Грэхем. Когда‑нибудь, мистер Грэхем, я займусь вами самым серьезным образом… Все кристаллы забрал, дьявол. Остался только Бетховен, да и то потому, что лежал в кармане.
— Не расстраивайся, — сказал Виктор, стараясь придать своему голосу как можно больше сердечности, так как в свалившемся на друга несчастье чувствовал и свою вину.
— Да я и не расстраиваюсь, — сказал Грэхем беспечно. — Было б из‑за чего расстраиваться. У меня в каюте целый арсенал. — Грэхем хихикнул. — Ладно, старик, не буду тебе мешать.
— Пока.
Виктор выключил рацию. От долгого стояния в неудобной позе у него занемели ноги, стало покалывать в кончиках пальцев, какой‑то острый бугор в стене больно упирался ему в спину. Он посветил еще раз фонарем по углам этой захламленной, не слишком большой комнаты и увидел напротив широкую деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. Местами ступеньки у нее были провалены, и из них угрожающе торчали наружу какие‑то неприятные острые пики, сама лестница была обильно завалена полусгнившим тряпьем, а сверху, из темного прямоугольника, свисало почти до самого пола непонятно что — то ли тряпичные ленты, то ли провода, обросшие вздутиями пыли. Продолжать исследования в этом мусорнике не было ни малейшего желания. Да и не найду я тут ничего, подумал Виктор уверенно, надо выбираться, а то… Что «а то“, Виктор додумывать не стал, он повернулся и, придерживаясь левой рукой стены,
а правой, в которой был фонарь, светя под ноги, стал протискиваться к выходу.
На улице за время его отсутствия не произошло никаких изменений, если не считать того, что ночь окончательно вступила в свои права. Многочисленные человеческие черепа по–прежнему зловеще щерились под призрачными лучами оранжевого Сомеона, спутника Эльдомены, то тут, то там по–прежнему темнели бесформенные силуэты брошенных автомобилей, злополучное проволочное препятствие по–прежнему перегораживало дорогу, и тишина, звенящая враждебная тишина, по–прежнему правила бал в этом мертвом, покинутом людьми и Богом мире. На какое‑то одно неуловимое мгновение Виктор почувствовал вдруг странную, необъяснимую ирреальность всего происходящего, ему почудилось, будто бы вся эта несносная атрибутика: скелеты, разрушения, мертвые города, — никогда, ни раньше, ни сейчас — не существовала в действительности, что все это, хоть и чудовищная, отвратительная, но все же неопасная и очень искусная декорация — декорация к какому‑то фантастическому супербоевику, кинофильму ужасов, в котором ему, Виктору, суждено сыграть одну из заглавных ролей. Он невольно поежился, тряхнул головой, прогоняя наваждение, и скоро зашагал к темнеющей невдалеке подворотне, аккуратно ступая по усеянному человеческими останками асфальту. Он миновал длинный и узкий тоннель, шаги в котором отдавались гулким эхом, повернул налево и, пройдя вдоль серой кирпичной стены с рядом мутных окон, тускло поблескивавших под лучом фонаря, снова выбрался на проспект. Проволочное препятствие осталось позади. Впереди, метрах в двухстах, явственно проглядывалось какое‑то открытое пространство — то ли перекресток, то ли площадь. Виктор остановился, включил дальний свет. Мощный луч фонаря пронесся вдоль проспекта, выхватывая из темноты новые нагромождения мусора. На стенах и тротуарах задвигались отбрасываемые фонарными столбами и машинами причудливые тени. Одна из них наперекор общему движению метнулась вдруг в сторону и слилась с темным провалом подворотни. Виктор вздрогнул. Показалось или нет? Вытянув вперед руку с фонарем и чувствуя, как от напряжения начинает деревенеть тело, он минут пять внимательно вглядывался в провал подворотни, но, как ни старался, никакого движения так и не заметил. Неясное ощущение опасности маленьким склизким комочком снова зашевелилось в тайниках его сердца. Виктор до боли стиснул зубы. Проклятая планета! Так и ждешь от нее какой‑нибудь пакости. Он постоял еще минуты две–три, поглядывая то налево, то направо, потом, подняв руку, коснулся кнопки на комбинезоне, но так как никакого движения вокруг по–прежнему не наблюдалось, решил не торопиться с вызовом, положил ладонь на успокоительно твердую рукоятку «лингера“ и осторожно, держась середины улицы и зорко поглядывая по сторонам, двинулся дальше. С каждым шагом ощущение опасности внутри него росло.
Минут через десять, миновав последние дома, он выбрался наконец на площадь, в самом центре которой смутно вырисовывался расплывчатыми очертаниями какой‑то обелиск. «Это и есть центр города?“ — с сомнением подумал Виктор, озираясь по сторонам. Площадь, окруженная весьма низкими строениями, что, очевидно, по замыслу древних строителей позволяло ей даже в часы заката и восхода быть почти полностью освещенной, имела вытянутую эллиптическую форму и была вымощена гладким серым камнем, лишь в немногих местах проглядывавшим сквозь напластования мусора…»
На этом месте рукопись обрывалась. Вадим откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.
«Хочешь себя похвалить? — подумал он пренебрежительно. — А вот шиш тебе. Все это очень хреново, и все это придется переделывать. — Он зажег сигарету и несколько раз подряд жадно затянулся. — Но это потом. Когда закончишь рукопись. А сейчас ты будешь работать. Писать. Долго и кропотливо. Пока не доберешься до конца или не упадешь от истощения. Тогда, может быть, ты хоть чуточку начнешь себя уважать. Работать!.. Только работать!.. Работать, работать, работать!..»
Эти мысли, словно детонатор, подняли в нем новую волну злости. Что же, он будет работать. Будто мерзкую мокрицу, он раздавил в пепельнице окурок, схватил ручку и принялся быстро писать:
«Виктор стоял на освещенном Сомеоном месте и с беспокойством озирался по сторонам. Ощущение опасности по–прежнему не покидало его. Какое‑то неясное предчувствие подсказывало — что‑то произойдет и произойдет именно сейчас. Может, в эту, может, в следующую минуту, или даже…»
— Нет, — сказал Вадим. — Так тоже не годится. Надо что‑то другое. — Он зажег новую сигарету и затягивался ею до тех пор, пока она не истлела наполовину. — Да, надо иначе. Чуть–чуть пожестче и чуть–чуть почетче. Но, черт возьми, как?..
Он затушил сигарету, взял ручку. Посидел несколько минут, как бы в полузабытьи, закрыв глаза и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Затем пододвинул чистый лист и написал:
«По–прежнему вокруг не было заметно какого‑либо движения. Оранжевый диск Сомеона висел уже почти в зените, и отбрасываемая Виктором бледная тень скорчилась у него под самыми ногами. Ощущение опасности достигло, казалось, апогея. Сердце, словно маленький взбесившийся зверек, бешено стучало о ребра грудной клетки, по спине и вискам непрерывно текли щекочущие струйки холодного пота. Звенящая тишина, этот холодный и безжалостный враг, превратилась сейчас в грохочущую какофонию расстроенных до предела инструментов, из которых почти явственно выделялось какое‑то оглушительное жуткое буханье: Бум!.. Бум!.. Бум!.. Казалось, все окружающие Виктора предметы: дома, автомобили, столбы, скелеты, камни, —