стали вдруг ни с того, ни с сего живыми, обрели вдруг различные голоса, и тотчас же, пользуясь этим неожиданным даром, загрохотали разом, заскрежетали, завизжали, заскрипели, и все это для одной только, непонятной и дикой Виктору цели: оглушить его, заставить почувствовать себя ничтожеством, растоптать, напугать до мерзкой пустоты в желудке и дикого безумия в глазах. Казалось, вся планета превратилась в громадный грохочущий оркестр. «К че–о-о–орту!! — заорал Виктор с яростью. — К дьяволу!“ Он топнул изо всей силы ногой, потом, пытаясь сбросить наваждение, принялся яростно пинать подвернувшуюся груду хлама, отчего в воздух поднялись густые клубы пыли, и тут совершенно неожиданно до его слуха…»
Вадим зачеркнул последние три слова, оставив «неожиданно», и задумался.
— Нет, — сказал он через минуту, хищно улыбнувшись. — Он не услышал. Он ощутил его. Он ощутил этот тяжкий и далекий, как сумеречные звезды, вздох. Он ощутил его каждой жилкой, каждой клеткой своего тела. Как человек, внезапно оказавшийся лицом к лицу с чем‑то чудовищно ужасным, с чем‑то таким, что даже в самых кошмарных снах не может присниться… Вот как все было…
Вадим так явственно представил себе вздох, раздавшийся в далеком мертвом городе на далекой мертвой планете, что ему вдруг на мгновение почудилось, будто бы этот вздох прозвучал за стеной, в соседней комнате. Ему стало не по себе. Он поежился, оглянулся на приоткрытую дверь, прислушался. Где‑то, очевидно в ванной, капала вода, под столом тихонько тикал забытый будильник. Пожимая плечами, Вадим встал и вышел в коридор. С каким‑то отстраненным от этого мира сознанием он осмотрел свои грязные ботинки, стоявшие у входной двери, затем прошел в ванную, в кухню, в туалет и в зал. Везде было пусто, и везде, где были окна, он машинально трогал шпингалеты. Вернувшись в коридор, он точно также проверил дверной замок.
— Кажется, ты начинаешь нервничать, — пробормотал он с иронией, усаживаясь за стол. — Но сие отрадно наблюдать. Это признак того, что ты работаешь. — Вадим хихикнул. — Итак, продолжим.
«…что‑то необъятное и бестелесное, словно тугой резкий ветер, стремительно пронеслось над площадью, могучей воздушной волной как бы прогоняя и надоедливый звон инструментов, и жуткое буханье, куда‑то далеко, к темнеющим на противоположном конце площади домам. Но это, Виктор мог поклясться, не был ветер. И это не была воздушная волна. Скорее, что‑то отдаленно похожее на вой или вздох, далекий и неясный, как эти звезды над головой…»
И снова Вадим явственно представил себе этот вздох, и снова ему почудилось, будто бы он прозвучал в соседней комнате. Неприятное ощущение дискомфорта усилилось. Словно бы какие‑то грубые пальцы пробежались по его нервным струнам, вызывая тоскливое расслабляющее беспокойство и заставляя кожу покрываться мурашками. Он до боли стиснул ручку, прошипел сквозь зубы что‑то вроде «кыш, кыш–ш» и стал писать дальше.
«Что же это? Что же это?» — беспрерывно повторял про себя Виктор, вглядываясь то в залитые желто–чахоточным светом Сомеона силуэты домов, то в громоздящиеся то тут, то там барханы мусора, то в небо, усыпанное холодными колючими звездами. Он уже успел убедиться, что не было тут никакого ветра. Было что‑то другое, что‑то непонятное и дикое. А ветра нет, не было. Не было, потому что поднятая Виктором пыль продолжала медленно — слой за слоем — оседать на камни, и если бы был ветер, он бы непременно унес ее, эту пыль, унес куда‑нибудь в сторону, а взамен поднял новую… И ощущение тревоги не проходило, наоборот, усиливалось с каждой секундой, и в ушах снова гремело мучительное буханье. А он все раздумывал, нервы ли его так расшалились или же действительно происходит что‑то опасное. И все никак он не мог решиться послать вызов на станцию. Но, видимо, дежурный оператор и сам сообразил, что с Виктором происходит что‑то неладное. Требовательно запищала рация, зажегся красный индикатор.
— У тебя все в порядке? — деловито и вместе с тем как‑то по–домашнему осведомился Грэхем.
— Кажется, нет, — признался Виктор, переводя дух. — Эта планета, черт возьми, действует мне на нервы. У меня такое чувство, будто я хожу по раскаленной сковородке. Температура всего тридцать, а комбинезон хоть выжимай. Постоянно мерещится какая‑то чушь: громы, привидения. Устал я, и вообще, кто это придумал — заниматься исследованиями ночью? Самого бы его на мое место засунуть.
— Кажется, это было твое предложение, — осторожно заметил Грэхем.
— Верно, — не стал спорить Виктор. — Но почему Аартон на это согласился? Он что, начальник только нравоучения читать? А проявлять заботу о подчиненных он уже и не начальник? Так, что ли?
— Н–да, понесло тебя, — задумчиво проговорил Грэхем. — Может, вернешься?
Виктор сразу же остыл. Тревога его уменьшилась. Буханье стихло. Вернулось желание шагать в авангарде человечества.
— Ладно, не обращай внимания. Это я так… от скуки. Помойка эта мне уже до чертиков надоела.
— Может, все‑таки прислать катер?
Виктор снова собрался возразить, открыл было рот и вдруг поймал себя на том, что прислушивается. Какой‑то далекий, неясный, похожий на пыхтение паровоза звук зародился где‑то там, за обелиском, на другой стороне площади, стал усиливаться, будто бы источник этого звука приближался, превращаясь в непрерывное шипение. Поначалу Виктору показалось, что шум этот издают осыпающиеся по непонятным причинам предметы с барханов мусора. Он направил туда луч фонаря и замер, замер в каком‑то жутком оцепенении, пораженный видом открывшегося ему зрелища. Что‑то черное и бесформенное, похожее на небольшую грозовую тучу, пульсирующую множеством ярко–голубых прожилок и точек, неторопливо, словно в замедленных кадрах фильма, выплывало из‑за широкого постамента обелиска. Каким‑то непостижимым для человеческого разума и неотвратимым, как рок, показалось Виктору это создание. Было ли оно порождением неких таинственных и мрачных сил этой мертвой планеты? Было ли оно воплощением вселенского зла? Виктор не мог ответить на эти вопросы. Он стоял, оцепенев, неподвижно и безмолвно, и дикий страх необоримой волной захлестывал его сознание.
А потом в самой сердцевине этой тучи полыхнула вдруг ослепительная вспышка, в динамиках раздался оглушительный треск, а через мгновение у самых глаз Виктора, опрокидывая его на землю, разорвался исторгнутый облаком ярко–голубой шар. На какую‑то неизмеримо малую долю секунды Виктор потерял сознание. Он сразу же пришел в себя, вскочил, холодный и расчетливый, отработанным движение вывернул из кобуры «лингер» и, содрогаясь от отвращения, послал в облако сразу четыре заряда. Все гигантское пространство площади — от края до края — озарилось оранжевым заревом. На стенах окружающих домов заплясали отбрасываемые разнообразными предметами безумные тени, бесчисленное количество стеклянных осколков, устилавших площадь, засверкало, как россыпь бриллиантов, и даже Сомеон и звезды, казалось, померкли на ночном небосклоне от этого ослепительного сияния. С сухим вязким шелестом четыре ярко–оранжевых сгустка плазмы пронеслись над каменной брусчаткой метров шестьдесят и один за другим с сочным чмоканьем, как пиявки, впились в тело облака. Менее чем за секунду они должны были разложить его на мелкие составляющие: атомы и ионы, альфа и бета–частицы, кванты гамма и рентгеновского излучений. Такой исход казался настолько очевидным, что не вызывал сомнений. Но случилось невероятное.
Как голодный прожорливый зверь, черное облако быстро и методично, с каким‑то даже удовлетворением поглотило все четыре сгустка, замерло после этого на несколько мгновений и вдруг резко увеличилось в размерах, после чего снова двинулось к Виктору, неторопливо, целеустремленно, как запрограммированный одной только командой механизм.
Виктор попятился. Сложившееся положение сил было явно не в его пользу. Судорожно сжимая бесполезный «лингер», он вдруг резко, как заяц, прыгнул вправо, в сторону темневшей метрах в пяти–шести подворотни. Уже за углом он ощутил могучий толчок горячего воздуха, вызванный разрывом посланного ему вдогонку очередного голубого шара. Не оглядываясь, но каждую секунду ожидая удара в спину, он что было сил пробежал по узкому, захламленному всевозможным мусором тоннелю и очутился в маленьком, относительно чистом дворике, в глубине которого смутно вырисовывались какие‑то невразумительные сооружения — то ли беседки, то ли песочницы, — а впереди, метрах в сорока, виднелись ветхие деревянные строения, между которыми узкими вертикальными щелями темнели ходы. Обернувшись и увидев, как черная масса вваливается уже в тоннель, Виктор бросился к одному из этих ходов, стараясь не думать о том, что может угодить в тупик. К счастью, этого не произошло. Благополучно миновав сараи, он перелез затем через низенький деревянный заборчик, угрожающе затрещавший под ним, и, наконец, проходными дворами, забирая влево, выбрался на широкую улицу, в которой узнал свой недавний проспект.
Здесь Виктор постепенно замедлил бег и пошел шагом, тяжело дыша и поминутно оглядываясь. В динамиках по–прежнему звучал оглушительный треск, и связаться со станцией не представлялось возможным. Тем не менее Виктор был уверен, что на базе уже поднята тревога и что сюда уже направлена спасательная группа. Скорее всего, она прибудет в район высадки Виктора. Это недалеко, километрах в двух прямо по проспекту. Даже учитывая многочисленные препятствия в виде автомобилей и мусора, Виктор покроет это расстояние менее чем за десять минут.
Стараясь экономно расходовать силы, он легкими пружинистыми скачками побежал по оси проспекта, светя под ноги фонарем и время от времени бросая назад зоркие взгляды. В оставляемой им темноте немедленной погони пока что, видимо, не намечалось. Во всяком случае, среди ставшей уже привычной атрибутики города: дряхлых домов и автомобилей, порушенных фонарных столбов, скелетов и т. д., — никакого движения заметно не было.
Когда впереди обрисовалась знакомая куча проволоки, треск в динамиках вдруг резко оборвался и послышался перепуганный голос Грэхема, а на заднем плане — отчетливый гомон галдящих сотрудников станции!