— О чем ты говоришь, — хмыкнул Рокфеллер. — Разве смерть это не чисто человеческое понятие, означающее биологический конец существованию индивидуума?
— Да, это так. Но она еще имеет оболочку, разум, наконец.
— Кто?
— Смерть. Женщина, которую я видел.
Рокфеллер встал.
— Мне пора.
Я с горечью посмотрел на него. Он не верил мне. Что ж, может это и к лучшему. Пусть они считают, что я свихнулся. Они найдут в этом объяснение моему банкротству, я же не стану переубеждать их.
Я провел Генри до джайгер–кабины. Он пожал мне на прощание руку и сказал:
— Вам необходимо отдохнуть, Сайрис. Вы переломились. Мы же тем временем попытаемся исправить сложившееся положение.
Он исчез в кабине, а я еще долго стоял на месте, бездумно глядя на захлопнувшуюся дверь. Затем, отогнав от себя невеселые мысли, я вернулся в библиотеку и вызвал Кристенониона.
— Хочу видеть Лейлу и принеси хорошего вина.
Он удивленно посмотрел на меня, но не сказав ни слова, удалился. Я же устроился поудобней в кресле и закурил сигару.
Итак, первый раунд, похоже, моя красавица выиграла. Я остался без денег, а, значит, и без своей защиты. Но у меня, по крайней мере, есть еще остров — моя неприступная цитадель, и сдаваться я не намерен. Проиграть в этой битве равносильно самоубийству.
В дверях появилась Лейла. На ней было облегающее, искрящееся, как шампанское, платье, изящное бриллиантовое колье и куча колец на пальцах. Она всегда любила побрякушки. и я потакал этой прихоти. Лейла! Очаровательная Лейла. Ты последняя женщина, которую я любил и которую бросил десять лет назад, хотя оставил в сердце кажется навсегда. Приятно осознавать, что кто‑то тебя любит не простой любовью слуги к господину, а любит на равных.
— Выпьешь?
Она кивнула, слегка склонив свою белокурую головку на бок. Я наполнил бокалы, протянул ей один.
— За тебя!
— За нас.
— Как хочешь.
Мы выпили.
— Идем на террасу, — предложила она. — Меня тошнит от зтой пыли веков, — она кивнула на книжные полки. Я повиновался.
Мы долго шли по многочисленным комнатам и коридорам, связанным в единый лабиринт некогда буйного моего воображения, пока не оказались на свежем воздухе. Остановившись у перил, Лейла глянула вниз.
— Как красиво, — прошептала она. — Извечная борьба двух стихий: воды и суши. Волны бьют о скалы и кричат от боли. Прислушайся, это не шум прибоя, это — стон.
— Скалы тоже кричат.
— Нет, они скрипят зубами.
Лейла повернулась ко мне и рассмеялась.
— Ты совсем не изменился. По–прежнему соглашаешься с каждым, но думаешь, зачастую, иначе, делаешь не так, как тебе советуют, хотя все уверены, что ты внял наставлениям. Быть может, я поэтому полюбила тебя.
— Не надо, — грустно сказал я.
Она опустила глаза.
— Но почему? Я думала…
— Нет, Лейла, нет. Я позвал тебя не поэтому.
Я нежно прибрал ее к себе и поцеловал. Она не сопротивлялась, но и не ответила. Я отпустил ее и вздохнул:
— Мне плохо, Лейла, очень плохо. Я не могу тебе всего объяснить и потому выслушай меня не перебивая.
Она чуть–чуть склонила голову в легком кивке.
— Похоже, я скоро останусь без средств на существование.
В ее глазах вспыхнул ужас, но я продолжал, понимая, что если сейчас не скажу всего, потом может не оказаться времени.
— И все же я кое‑что приберег. Помнишь виллу на Канарах? Она теперь твоя, только не возражай.
— Нет, Сайрис, — запротестовала она. — Я не приму от тебя такого подарка.
— Примешь. Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь и не посмеешь отказать.
— Сайрис, объясни мне…
— Нет.
— Но если тебе так плохо, почему бы нам вместе не отправиться на Канары.
— Потому что я не смогу жить с тобой под одной крышей, — сухо ответил я, хотя прекрасно осознавал, что делаю больно. Но я также понимал, что если сейчас смалодушничаю, то Лейла непременно окажется вовлеченной во всю эту круговерть, а я еще не забыл, что произошло с Андерсом.
— Ты по–прежнему жесток, — сквозь слезы улыбнулась она, — но я всегда тебя понимала. Делай, как знаешь. И счастья тебе.
Я взял ее под руку, и так мы шли до самой джайгер–кабины. Молча.
Потом она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку.
— Прощай.
— Прощай, — ответил я.
В душе взрывались, коллапсировали звезды, превращаясь в черные дыры. Я ее никогда не увижу.
К вечеру с докладом снова пришел Синероуа.
— Все, — выдохнул он, — полный крах.
Я кивнул. Но он, не заметив этого, продолжал:
— Был момент, когда вроде бы положение стабилизировалось. Падение наших акций на всех биржах резко прекратилось.
— Все‑таки Генри сдержал слово, — подумал я.
— Но потом прошел слух, что аргедонцы собираются начать с нами войну. Их послам было объявлено в течение двадцати четырех часов покинуть Землю. После этого на бирже началась настоящая паника, и акция наших предприятий снова поползли вниз. Попытки остановить падение не привели ни к чему. Час назад…
— Не продолжай, — перебил я его, — час назад моя финансовая империя рухнула.
Синероуа опустил глаза.
— И что осталось в моем активе?
— Несколько тысяч наличными, вилла на Канарских островах, которую вы запретили закладывать, и космическая яхта «Орион».
— А остров?!! — я почувствовал, как бледнеют даже мочки ушей.
— Разумеется, — сказал Синероуа.
Мне показалось, что вакуум окутал меня подушкой Отелло. Я задыхался от пережитого только что волнения, хотя и осознавал, что все обошлось.
— Вам плохо, господин? — встрепенулся Синероуа.
— Нет, ничего, уже проходит.
— Может быть, вызвать врача?
— Не надо. Наверное, я просто устал. Я хочу лечь в постель.
Синероуа восхищенно смотрел на меня.
— Мне бы вашу выдержку.
У меня даже не было сил улыбнуться.
— Все приходит с годами, друг мой.
Мы решили не тревожить камердинера, и Синероуа сам помог мне раздеться и лечь в постель.
Пора отвыкать от этой привычки, подумал я. Скоро все придется делать самому: и одеваться, и зарабатывать деньги, и заботиться о хлебе насущном.
— Разбудишь в шесть, — сказал я Синероуа, прежде чем он ушел, и заснул.
Что мне снилось всю ночь, не помню, но уже под утро я увидел ЕЕ.
Я задохнулся от ослепительной красоты ее глаз, от созерцания ее нежной, словно лепесток розы, кожи.
— Ты не верил мне, — улыбнулась она. — Но я доказала тебе, что ты, как и все в этом мире зависишь от высших сил, руководящих вами. Ты лишился своего богатства, но это лишь первое звено в цепи твоих лишений. Последнее — будет являться твоим добровольным отказом от ЖИЗНИ.
— Ты ошибаешься, я никогда не сделаю этого, как бы мне не было плохо. Это — первое. А во–вторых, я еще достаточно силен, чтобы постоять за себя.
Она расхохоталась. И смех этот, казалось, сотрясал стены, раскачивал ложе подо мной, сотрясая воздух громовыми раскатами.
Я очнулся. Кристелонион находился рядом. Он был бледен и напуган.
— Землетрясение, сэр, — прохрипел камердинер. — Похоже, остров уходит под воду, уже затоплена пристань и нижние постройки.
Боже, она решила лишить меня острова, подумал я, вскакивая на ноги. Я действительно червь перед нею. Но что же делать?
Кристелонион схватил меня за руку и потянул вон из комнаты.
— Надо скорее добраться до джайгер–кабины, — закричал он, заглушая грохот трясущихся стен. — Вот–вот могут обрушиться потолки, и тогда нам конец.
Действительно, сверху на нас сыпалась пыль, мелкие камни и песок. Дышать было нечем, слабый свет ламп с трудом пробивался сквозь пелену взвешенных частиц.
Возле кабины собрались почти все мои люди: охранники, повара, технический персонал.
— Все живы? — спросил я.
— Вроде да, — ответил Синероуа, выходя вперед.
— Почему тогда не отправляетесь?
— Мы ждали вас, господин, — ответило сразу несколько голосов. (Кажется тогда на глазах у меня проступили слезы).
— Немедленно в джайгер–переход.
— Только после вас.
И вдруг я понял, что спорить с ними бесполезно. Они преданы мне все до единого. Почему? Ведь я со многими почти не общался, ни видел месяцами. Чем я отплачу им за эту преданность? Тем что буду вынужден выкинуть их на улицу без средств на существование? Боже, но ведь я тоже оказался в их положении. Так, может быть, это только сочувствие с их стороны, но никак не преданность? 371 год прожить и так не научиться разбираться в людях. Идиот!..
Остров разрушался. И рушились с ним все мои надежды, уходили в морскую пучину счастливые годы, прожитые в спокойствии и достатке. Смерть не хотела меня отпускать, я был ей нужен.
И мне оставалось лишь одно — бегство. Для этого я и оставил «Орион». Всегда необходимо подготавливать путь к отступлению — это закон для беглецов.
Подальше отсюда! Подальше от этой планеты, где мне волей судьбы уготована печальная участь! Прочь! И не оглядываясь, я ступил в джайгер–кабину.
Глава вторая. Беглец
Я черпал пригоршнями звезды из океана Мироздания, бросая их в кильватерную струю «Ориона». Бездна космоса обнимала меня за талию и шептала: «Еще! Еще!» И я гнал свою яхту, свой звездолет, свой дом все дальше и дальше в глубины Галактики, где солнечный скопления водили свой извечный хоровод вокруг Ядра.
Я давно потерял счет дням. Время для меня остановилось в тот миг, когда я включил планетарные двигатели и «Орион» оторвался от бетонных плит космопорта.
Провожал меня Синероуа, он и здесь не хотел оставлять меня одного. Но я не мог принять от него столь щедрый подарок.
И вот я один, закованный в железную скорлупу моего суденышка, несущегося в никуда.
Я читал книги, играл с корабельным компьютером в шахматы, предавался воспоминаниям. Но почему‑то память моя выбрасывала на поверхность настоящего лишь остров, медленно погружающийся в пучину ненасытного океана. Я терзался от бессилия и сознания бесконечной утраты. Все что было дорого мне, ушло в безвозвратность, будто и не было счастливых дней прозябания в царстве моего всеобъемлющего Я.