Между двумя соседними скалами был узкий проход. Я с трудом протиснулся в него и, обдирая кожаные доспехи, выданные перед поединком, медленно стал продвигаться вперед.
Если бы мицарец обнаружил меня в эти минуты, растянувшиеся в вечность, от моего тела наверняка осталась бы лишь горстка радиоактивного пепла. Но мне повезло, я выбрался из прохода и, оказавшись под гигантским гранитным уступом, остановился. Необходимо было оглядеться, чтобы начать движение к смерти. Чужой смерти… Как ни странно, но я по–прежнему верил в свою неуязвимость.
Телеглаз парил все над той же скалой. До нее было метров сто, но пройти их следовало через открытое пространство. Мне почему‑то вспомнились джайгер–кабины, осуществлявшие мгновенный надпространственный переход любого материального тела в заданную точку пространства. Единственным условием оставалось лишь наличие в данной точке аналогичной джайгер–кабины. Однако здесь не было никаких кабин, и я отбросом прочь эту бесплодную мысль. Похоже, я старался оттянуть время.
Потом я долго стоял неподвижно. Страх и необходимость действовать боролись друг с другом. Я понимал, что промедление — подобно смерти, но не в состоянии был сделать первый шаг. И только через мгновение я понял почему, когда над головой раздался свист раскручиваемой пращи. Серебристый цилиндрик ядерного заряда пронесся в воздухе, но прежде чем он коснулся земли, я успел забиться в щель меж двух скал. Была вспышка, боль и мрак…
Наверное, я очнулся очень скоро, иначе бы мицарец успел добраться до меня. Я открыл глаза и увидел, что продолжаю стоять, зажатый двумя каменными жерновами. Сильно болела левая сторона тела. Я посмотрел на ноющую руку. Она была сплошь покрыта волдырями ожогов. Сколько же рентген я получил?
Слеза накатилась на правый глаз, левый постепенно угасал.
Мне конец: осознал я. Без медицинской помощи, причем, экстренной помощи, я не дотяну и до утра. Впрочем, хватило бы и нескольких таблеток антирадина. Смешно, но от каких‑то малюсеньких белых шариков зависит твоя жизнь. Хм… Скорее, нелепо.
Мне показалось, что я уловил слабый залах духов: манящий, нежный и столь знакомый! Я резко повернул голову, но никого рядом не было. Так оно и должно быть, попытался я успокоить себя. Разве я имею право на что‑то надеяться? Смерть рядом, она ждет и, по всей видимости, твое время, Глендон, пришло.
В небольшой ложбинке прямо на уровне глаз мелькнуло что‑то оранжевое. Я протянул дрожащую руку и нащупал капсулу. И в этот миг я задохнулся, еще не веря, не понимая, почему? Неужели я сошел с ума? Нет. Смешно. Это просто игра воображения с помощью которой угасающий мозг пытается ухватиться за реальность, порождая нереальное.
Я поднес капсулу к глазам. «АHТИРАДИН».
Я ОШИБАЮСЬ.
Несколько таблеток упали в руку.
ГЛУПОСТЬ!
Язык ощутил во рту что‑то твердое.
ОБМАН!
Кислая капля обожгла язык, небо, гортань. Тысячи рецепторов одновременно возопили, посылая импульсы в мозг:
— СПАСЕНИЕ, СПАСЕНИЕ, СПАСЕНИЕ!
Но я не верил, не мог поверить в это.
Я снял хрономет с шеи и, зажав его здоровой рукой, выбрался из щели. Телеглаз был гораздо ближе, зависнув теперь над ущельем. Я опустил глаза и увидел катящегося по камням мицарца, похожего на гигантского ежа. Он тоже увидел меня, в замешательстве остановился.
Я поднял хрономет.
Мицарец медленно стал раскрываться, высовывая короткие отростки, в которых бешено раскручивалась праща.
Я выстрелил.
Потом медленно опустился на камень и закрыл глаза. Вот и все. Скоро за мной прилетит вертолет и заберет обратно в свинарник Делорана, как до этого забрал Фелиаса с Поллукса и не забрал ни Маркуса, ни Хэма Одвинталя. Их больше нет, лишь только атомы, из которых некогда состояли их тела, теперь опыляют Вселенную. И быть может, где‑нибудь они вновь возродятся в ином обличье, в иной сути, как знать?
В далекой дали послышался шум мотора. Я открыл глаза. Левый по–прежнему слезился, но правый выхватил из окружающего мира скалу, где вечность назад скрывался Хильд с системы Мицара.
Ты хотел убить меня, но ты не виновен в этом. Жестокий мир, в котором мы живем, превращает даже добрые существа в ужасных монстров. Невероятно, но я могу уничтожить его, разорвав галактики на одинокие угасающие звезды, перемолов пространство в пыль, оставя от вселенной вселенское пепелище. Но я не знаю, как это сделать, а главное не хочу, чтобы это произошло, потому что мир — не только жестокость и насилие, но и любовь, дружба, радость материнства, детский смех. Я не должен подвергать все это риску. Но я — человек. А для человека нет ничего дороже, чем жизнь.
Я внутренне содрогнулся, глядя на скалу. Только несколько шагов отделяли меня от гибели. Если бы я решился преодолеть эту сотню метров, то оказался бы в самом эпицентре взрыва. Кажется, я тогда отвлекся мыслями о джайгер–кабине, а потом подсознание не дало мне сделать эти роковые шаги.
Стоп! Джайгер–кабина… Помнится, по нейронам мозга тогда пробежала слабая тень еще одной мысли. Я отринул ее, посчитав бесплодной. Но ведь в тот миг я подумал о перемещении в пространстве без джайгер–перехода. Каким образом?
Я тяжело вздохнул. Нет, это невозможно.
Шум моторов нарастал. Уже слышался шелест винтов, рассекающих воздух.
НЕВОЗМОЖНО!
Я был обречен на жалкое существование в школе гладиаторов и, по–существу, на скорую гибель.
НЕВОЗМОЖНО!
Я вздрогнул, ощутив снова неуловимый аромат духов. Лежавший рядом на камне хрономет вдруг соскользнул с него и со звоном упал мне под ноги.
— О, Смерть, ты прекрасна! — воскликнул я.
Нежный колокольчик рассыпался в звонком смехе и растаял в прозрачном воздухе.
Я поднял хрономет, перевел планку с режима поражения на режим секундного хронопереноса и приставил дуло к груди.
Если я не ошибся в расчетах, то через секунду Вилгурия переместится в пространстве и повернется вокруг своей оси ровно настолько, чтобы я оказался далеко за пределами этой страшной арены смерти. И если мне повезет, я не окажусь в момент выхода в пространственной точке, совмещенной с каким‑нибудь деревом или еще бог знает с чем.
Вертолет завис над моей головой, обрушивая вниз пласты воздуха. Я поднял изуродованную левую руку и помахал ему. Через толстое стекло кабины на меня смотрело перекошенное от злобы лицо Делорана. Он жаждал моей крови за разрушенный телеглаз. Я улыбнулся и нажал на курок.
Почва резко ушла из‑под ног и я обрушился с трехметровой высоты на снежный склон. Боже, я был в горах! Где‑то далеко от страшного места, порожденного злым гением человеческого разума. Вокруг меня простирались суровые вершины, покрытые снежной скатертью непогоды. Я протер глаза. Ничего не изменилось.
— О, Смерть, получилось! — возликовал я. — Нет предела моей благодарности! Слышишь?
В ответ лишь тихо всхлипывал ветер.
— Ты здесь, рядом, я знаю, — закричал я. — Ответь мне, прошу. Я хочу увидеть тебя, твои глаза, твои губы. Я хочу услышать твой нежный голос, потому что обожаю тебя!
— Это признание в любви? — ласковый голос пронзил мое сердце.
Я опустился на одно колено и, склонив голову, прошептал:
— Да.
Глава третья. Миг вечности
Ночь — время кровавых тайн и поруганной чести, время воров и убийц, хаоса и тьмы. Но именно ночь приносила мне облегчение. Я выбирался из своей норы, устроенной в развалинах какого‑то древнего сооружения, и бродил во пустынным улочкам Хайзияра — главного города Виллтурии. Что толкало меня, излеченного, дрожащего от холода и лихорадки на эти новые вылазки? Причина весьма банальна — все та же неистребимая жажда жизни. Я рылся в мусорных ямах, отыскивая остатки пищи, ибо другого способа утолить голод у меня не было. На Вилтурии жили грабежом и пиратством, но это было не для меня.
Однажды я попытался выйти на паперть, прося подаяние. Но меня прогнали такие же нищие, как я, забросав камнями. Я их не обвиняю, они тоже хотят жить. Может быть, я и не прав, и мне стоило наказать их. Но месть — не лучшее из человеческих чувств.
В первый же день, когда я оказался на свободе, я выбросил хрономет, чтобы не поддаваться искушению. Я ненавидел Грорга, я презирал Делорана, но я не мог убить их. Смерть изменила меня, она зажгла в моем сердце искру любви и исчезла.
Как я жаждал увидеть ее вновь, коснуться губами прелестных глаз, ярких чарующих губ. Я звал ее, моля прийти, но тщетно. Потом я начал поиски, с каждым днем ухода все дальше и дальше от своего убежища.
— Не встречали ли вы Смерть? — спрашивал я у таких же бродяг, как сам, хотя немногие из них имели человеческий облик.
— Встречали, — говорили они. — Вчера умер…
Они называли имя, ничего на значившее для меня, но я начинал расспросы, как будто бы умер самый дорогой для меня человек, надеясь разузнать, где это произошло.
И все же я всегда опаздывал, даже если несчастный уходил в мир иной несколько минут назад.
Так шли дни, недели, месяцы. Раны мои постепенно зажили, ко это меня не особенно радовало. Я мечтал излечить рану душевную. А это могла сделать только Она.
Я не понимал, зачем Смерть спасла меня, чтобы потом бросить? Жалость? Или… Нет, это просто смешно. Я отринул эту мысль, хотя она была так завлекательна. Сперва я должен был найти свою возлюбленную, и тогда в ее глазах я найду все ответы на свои вопросы.
Я снова и снова бросался на поиски, невзирая на ночных убийц, па вооруженных до зубов стражников, на сотни и тысячи мелких преград, встававших на моем пути. Я не ведал страха, ибо мое бесстрашие граничило с безрассудством. И все же я понимал, что вечно так продолжаться не может, рано или поздно мои поиски могут прерваться самым неожиданным образом.
И такой день наступил. Вернее, ночь. Я брел по узенькой улочке, загаженной нечистотами, обрывками бумаг, ржавым железом. Вокруг простирались унылые строения, наполовину разрушенные, с пустыми глазницами окон, извивающимися, словно змеи, трещинами. Некогда гигантские, непонятные и непривычные земному глазу, сооружения вилгурийцев теперь потеряли свою величественность. Город медленно угасал.