Жених это когда алый или лазоревый шелковый плащ с куньим подбоем. Высокая соболья шапка. Пояс с серебряными бляшками. Витая золотая гривна* на шее. Вот это – жених! Ведь Горислава не дочь какого-нибудь простого родовича, а любимая дочь ладожского старейшины*. Но с Вадимом было весело ходить в лес, доставать орехи из беличьих кладовок, собирать грибы и ягоды, бегать взапуски или играть в горелки. А как жутко и захватывающе было слушать по вечерам его рассказы про навий, леших и домовых. Горислава грустно улыбнулась: «Теперь всего этого не будет!» Ей вдруг мучительно захотелось вернуть тот день, когда в лесу их застигла страшная гроза. Владыка Перун* одну за другой метал свои стрелы, в громовых раскатах небо было готово обрушиться на землю, тугие струи ливня хлестали по листьям. А она ничего не замечала. Вадим прижал ее к своей груди, укрыв плащом. И Горислава с жадностью впитывала частые удары его сердца, тепло дыхания на своих волосах, уже по-мужски крепкие руки.
Горислава вскрикнула и закусила нижнюю губу. Здоровый парень Некрас, сын старухи-ведуньи, который танцевал напротив Вадима, сделал резкий выпад вперед. Его меч рассек Вадиму левое плечо. Белая рубаха на плече сразу потемнела от крови. Вадим побледнел, но из крута не вышел. «У-у, вошь рогатая! – ругала Горислава про себя Некраса, – и зачем только князь Ратибор взял его к себе в дружину! Волдырь* несчастный! Не научился с мечом обращаться, а туда же, в дружину захотел! Гнать его оттуда надо! Волдырь он и есть болдырь, толку с него не будет!» Горислава с нарастающим нетерпением и тревогой следила за танцем. «Ну когда же конец, – торопила она, – скорей, скорей!»
Но вот снова запели рога, воины покинули поляну, и народ повалил в огороженное низким земляным валом, выложенным поверху камнями, капище. Здесь в самом центре были врыты в землю два крепких дубовых ствола, с развилками на концах. В этих развилках лежало еще одно дубовое бревно с углублением посередине. В углубление был вставлен березовый ствол, заостренный с обоих концов. Нижний острый конец его упирался в хорошо высохший березовый чурбак. Примерно посередине березовый ствол был захлестнут крепкой веревкой, которую с разных сторон удерживало по шесть волхвов* в длинных белых одеждах. Радимир, главный жрец капища, дал знак и снова глухо ухнули барабаны. Волхвы в такт ударам разом потянули за веревку. Березовый ствол скрипнул и повернулся раз, потом другой, вращаясь все быстрее и быстрее, в такт ударам барабанов.
Когда народ повалил в капище, Горислава попыталась пробиться к Вадиму, но плотный людской поток подхватил, закружил ее, увлекая за собой. Она оглядывалась по сторонам, но Вадима нигде не было видно. Зато Некрас неожиданно оказался рядом и пристально взглянул на девушку. Что-то дикое, звериное почудилось Гориславе в его взгляде. Она отвернулась и плюнула в сердцах: «Надо же! Как нарочно лезет в глаза! Вот противная рожа, ненавижу!» Зарянка схватила Гориславу за руку:
– Пойдем! Скоро уже и наш черед.
– Ты Вадима не видела? – обернулась она к подруге. – Знаешь, ты постой здесь, а мне надо… я сейчас…
Зарянка понимающе улыбнулась:
– Ну куда тебе надо, про то уж почитай вся Ладога знает…
– Как? – вспыхнула Горислава. – Откуда?
– Да мне брат сказывал, будто у вас с Вадимшей уже и свадьба на зиму сговорена, – простодушно пожала плечами Зарянка. – Ну а если б и не сказывал, так я тоже не слепая. Сама видела как ты сейчас с Вадима глаз не спускала.
– У твоего Пленко не язык, а помело! – возмутилась Горислава. – И ничего у нас не сговорено! И вообще я Вадима уже давно не видела!
– Ну не сговорено, так сговорится, – рассудила Зарянка, – какое наше дело молодое. – Она обняла подругу и повела чуть подталкивая в спину. – Не бойся за него. Ранка не глубокая. Так просто. Царапина. Ну а до свадьбы и вовсе заживет.
Горислава облегченно улыбнулась.
– Зарянка, а давай зимой сыграем две свадьбы. Я с Вадимшей, а ты с Ратшой.
– Придумаешь тоже, – на этот раз смутилась Зарянка.
– Ай скромница! – рассмеялась Горислава. – Думаешь, я тоже слепая? – тормошила она подругу. – От скромницы до срамницы рукой подать!
– Да как у тебя язык то повернулся! – набросилась Зарянка на Гориславу. – Бесстыдница!
– Чего не скажешь в ночь на Купалью, – смеясь, отбивалась та от нее.
Волхвы вращали березовый ствол все быстрее и быстрее. Вот уже потянуло дымком и слабая серая струйка показалась над чурбаком. Вот дым стал гуще и плотней. А вот уже в лунке замигал красный глаз огня-сварожича. Радимир торжественно поднял над головой необмолоченный сноп прошлогодней ржи и положил его на тлеющий чурбак. Сухая солома затрещала и ярко вспыхнула. «Сварогу слава! Дажьбогу слава!» – грянул многоголосый клич над поляной. «Слава! Слава!» – зазвенело над рощей. «Слава! Слава!» – откликнулось на берегах Волхова. А на поляне, над которой сгущались сумерки уже пылал огромный костер. Вдруг словно стая сказочных птиц опустилась на поляну. Это ладожские красавицы повели русалий хоровод. Солнце победило мрак. Но для пахаря важен и дождь. Не даром ведь говорят: «Будет дождь, будет и рожь». Вот и накликают ладожские красавицы вил, чудесных птицедев, хозяек родников и колодцев. Ведет хоровод Любава, дочь князя Ратибора. А за ней, словно белые лебеди, выплывают дочери Гостомысла, Умила и Улита. Горислава впервые участвовала в русальем танце. Румянец не сходил с ее лица. Руки сами собой взлетали и опускались, ноги сами несли в ритме танца, то в хороводе красавиц, то навстречу подруге Зарянке. А глаза лихорадочно искали Вадима. Но то ли танец был слишком быстр и лица окружающих сливались в одну бесконечную полосу, то ли сумерки очень быстро опускались на поляну, Горислава никак не могла найти его. «А может, он вовсе не пришел? – кольнула ее обидная мысль. – Нет, нет, – отогнала ее Горислава, – наверное, рана очень серьезная! Ну когда же кончится этот танец!»
Музыка неожиданно смолкла, и поляна опять заполнилась народом. Но теперь это была только молодежь. Кто-то схватил Гориславу за руку и она закружилась в стремительном хороводе. Кругом на всех лесных полянах, треща пылали волшебные костры. Отовсюду доносились песни и смех. Парни и девушки прыгали через костры. Чем выше прыжок, тем выше рожь. Где-то у реки катились в воду горящие колеса. Вот в костер полетело чучело Мары* с конским черепом вместо головы. Девичий визг, плеск воды, пение, смех, рокот барабанов и звон бубнов, ветви деревьев, лица людей, оскаленные конские черепа, пламя костров, звезды на темном небе, все смешалось перед Гориславой. А может колдовская ночь вступила в свои права? Что-то страстное зашептали деревья, переплетая свои ветви, словно руки. Томные вздохи неслись отовсюду. Земля замерла в сладострастном ожидании победителя-жениха. Каждый листок, каждая травинка, все живое трепетало в предчувствии любви. Горислава остановилась на краю поляны. Голова шла кругом. Было трудно дышать. Казалось, огонь волшебных костров разлился по ее жилам. Лицо горело. Тело дрожало. Липкая духота обволокла девушку. Губы запеклись, словно в лихорадке.
– Пей, – откуда-то издалека донесся до нее знакомый голос, и деревянный ковш поднесли ко рту. Горислава отпила и зашлась в приступе кашля. Чьи-то настойчивые руки заставили ее допить до дна. Мед сладкой истомой растекался по телу, горячими иголочками покалывал пальцы, жаркими волнами ударял в голову. Ноги подкосились, и Горислава медленно опустилась на траву. Перед самыми глазами стояла красновишневая трава Улик, с головой кувшинцами и листьями-лапками. Живым желтым шелком цвел ее рот-соцветие, словно хотел поведать о любви запретной. Чье-то лицо склонилось над Гориславой, и она с ужасом узнала хищный оскал Некраса Волдыря. Хотела крикнуть, но сил не было. Руки и ноги не слушались. Она слабо застонала. Некрас ухмыльнулся по-волчьи, подхватил ее на руки и понес в самую чащу леса.
Какая-то чужая неведомая сила сковала Гориславу. Она не могла пошевелить даже пальцем и только мысли стремительно, в бешеной скачке, проносились в голове: «Волдырь! Выродок! У него мать колдунья. Куда он меня несет? Родился без отца… Что же мне делать? Что это?
Будто деревья за нами смыкаются… Хоть бы встретить кого! Тятенька родненький спаси! Где я? Где я?! Могучий воин, владыка небесный, светлый Дажьбог помоги, защити, спаси, оборони! Мать Мокошь, заступница всех дев, грозная в гневе, не дай мне погибнуть! Вадимша, любый мой, где ты? Найди меня!»
Вдруг Некрас остановился, бережно посадил Гориславу на траву, прислонив спиной к стволу дерева. Они были на небольшой полянке посреди леса. Слабые звезды едва освещали ее. Но какой-то другой, таинственный свет разливался вокруг. Некрас нагнулся к Гориславе и жарко зашептал ей в ухо:
– Смотри! Вот цветок травы переступень*! Только я знаю, как добыть ее корень. Мне мать сказывала. А кто завладеет этим корнем, того ни меч, ни стрела не возьмет. Все клады, серебро, золото, каменья драгоценные, все укажет корень этот! А хочешь увидеть что было, что будет? Слово заветное скажи, все перед тобой откроется!
Горислава завороженно смотрела на сказочный цветок. Посреди поляны, на маленьком холмике, в окружении больших листьев, растопыренных как паучьи лепа, покачивался зеленовато-бледный бутон. Мягкий призрачный свет словно пульсировал в его лепестках. Глаза Гориславы расширились от ужаса. Вспомнила она, что вырастает переступень только из трупов младенцев невинных.
– Как нашел ты его? – еле выговорила она.
Оскал Некраса стал еще отвратительней:
– Матери спасибо! Она у меня на такие дела мастерица, – еще жарче зашептал он, все ближе придвигаясь к Гориславе – Думаешь, я у нее один был? Двое нас родилось – я да сестра. Вот она и лежит здесь! – Горислава вскрикнула от отвращения и страха, и отвернулась от него.
– Что не нравлюсь? Рожу-то воротишь, – Некрас схватил девушку за подбородок и резко повернул лицом к себе. – Ничего, вот отведаешь корня переступень-травы, по другому запоешь! Так приворожу, до самой смерти меня любить будешь!