, у которого много дружины, но совсем нет земли. Уж не знаю, что было бы дальше, если бы не встретил он прекрасную Рагнхильд, – старик немного помедлил и продолжал. – Даром что дочь простого бонда, а гордой была как королева. Вот тогда-то и сказал нам Бьерн: «Ну что, медвежата, достаточно мы повеселились, пора браться за дело!» Судьба была в тот год благосклонна к Бьерну. Страшный голод обрушился на Бирку и ее бонды бросили своего конунга в колодец. Удача же твоего отца была всем известна. Вот и пригласили они его к себе конунгом. Во многих походах бывал я, но страшней и славней тех не помню. Семь лет не выпускали мы меча из рук. Семь лет – битвы, кровь, пожары. Мало кто из медвежат дошел до конца. Но зато весь Упланд мы подчинили твоему отцу. Даже кичливые упсальские хевдинги признали его конунгом. Как раз в тот год ты и родился, – старый воин посмотрел на Олава, – брату твоему Анунду исполнилось семь зим.
– Но ведь я помню отец не прекратил свои походы на этом, – лицо Олава было сосредоточенным. – И после объединения Упланда он продолжал воевать.
– Да, твой отец был рожден для битвы и хотя любил Рагнхильду, не мог оставаться рядом с ней больше года, – старый воин одобрительно хмыкнул. – Что говорить, это был настоящий мужчина. Три раза он водил нас на куршей. Три раза мы осаждали их крепости. Но все-таки он заставил их платить нам дань. Даже гордым словенам из Альдегьоборга пришлось смириться с этим. Правда не долго это было, – лицо Агмунда посуровело. – Во всем виноваты эти проклятые даны! Но тогда, тогда они не смели противиться воле грозного конунга Бьерна Прихолмного. А теперь все не так… – старик вздохнул и замолчал.
Молчал и Олав. Тяжелая злоба мутной приливной волной медленно заполняла его душу. «Да теперь все не так, – он невольно сжал кулаки. – Тысячу раз прав старик, теперь все не так. Всего девять зим назад погиб отец и конунгом стал старший брат Анунд, а как же все изменилось! Словене уже и думать забыли о дани для нас. Курши платят дань датскому конунгу Хорику. Многие хевдинги в Упланде давно уже свысока смотрят на Бирку и в душе мечтают о собственных фюльках. Анунд же словно не замечает ничего, шлет послов к данам, пытается помирить хевдингов. А от моих советов отмахивается, как от назойливых мух, – Олав зло усмехнулся. – Конечно! Он ведь конунг Бирки, будет он слушать простого викинга, у которого кроме меча и верной дружины ничего нет. Но ты ошибаешься брат! Отец тоже начинал морским конунгом и еще не известно кому досталась его удача! Мы еще посмотрим кто из нас больше сын Бьерна!»
Взошло солнце. Туман стал постепенно редеть. Олав облокотился о борт дракара*. В зеленовато-прозрачной глубине, слабое прибрежное течение колыхало пряди пушистых водорослей. Облака словно запутавшись в них, отражались в воде. Речная трава своей пышностью напоминала Олаву волосы Вигдисы, сестры Гуннара Быка. Только у нее они были желтые, цвета густого меда.
Перед тем как Гуннар отплыл в Альдегьоборг, Олав посватался к Вигдисе. Гуннар ответил, что многие знатные люди хотят, чтобы Вигдиса стала хозяйкой в их усадьбе, но он, Гуннар, не прочь видеть своим родственником именно его, Олава. Правда, если Олав уговорит свою сестру, красавицу Хельгу, выйти замуж за него, Гуннара. Кроме того, рассчетливый хевдинг оговорил особо, что обручение произойдет только после успешного возвращения из земли словен. Да и сам Олав ждал многого от этого похода.
«Отдавать сестру за Гуннара или нет, я решу потом, когда вернусь, – думал Олав. – Слишком она хороша для хитромудрого хевдинга, но пока мне нужна его дружина. Добыча в Альдегьоборге обещает быть богатой. Я устрою такую свадьбу, какой давно не помнят в Бирке. Пусть люди видят, что я не какой-нибудь разбойник, а настоящий конунг, хотя пока и морской». Однако как не старался Олав уверить себя, что добыча нужна ему для покрытия расходов на свадьбу, где-то в самом потаенном уголке души он мечтал о другом. Слава и добыча дадут ему возможность увеличить дружину. Слава и добыча покажут бондам Бирки, да и всего Упланда к кому из сыновей Бьерна перешла удача. И конечно золото поможет им сделать правильный выбор. Ну а брат… В конце концов он тоже мало заботился об Олаве. Да и Вигдиса, которая не в пример Гуннару умна и красива, достойна быть хозяйкой не одного двора, а всех свсйских земель.
Ветер подернул рябью поверхность воды. Исчезли водоросли, исчезли облака. Сомнения скользкой змеей закрались в душу конунга. «Кто может знать свою судьбу наперед, если даже всеотец Один* не знает, когда затрубит рог Хеймдалля*? Что ждет нас в этой неприветливой стране? Слава? Смерть? Ах если бы светлые боги послали мне знак! Угоден ли я им?»
Внезапно ветер стих. Но вода у правого борта продолжала рябить. Со дна озера поднимались белые молочные пузыри. Они бесшумно лопались, выпуская облачка пара. Круги от них разбегались в разные стороны, дробясь и пересекаясь причудливой сетью. Олав с удивлением следил за необыкновенной картиной. Вдруг поверхность воды стала спокойной. В матовом зеркале озера отразился пологий берег, перевернутые валуны и ветви елей. И над всем этим, притягивая взор, колыхалась сверкающая белая фигура.
Олав поднял глаза, но видение не исчезло. На берегу, прямо напротив конунга, у самой воды, стояла прекрасная дева. Волны золотых волос рассыпались по плечам. Большие голубые глаза смотрели сурово и властно. От всей ее фигуры, свободно опиравшейся на копье, исходил неземной холод. Никогда до этого Олав не робел с девушками. А сейчас почувствовал себя парнем-деревенщиной перед дочерью хевдинга. Он не мог произнести ни слова. И только раскрыв глаза смотрел на незнакомку. Она протянула к нему руку и Олав услышал ее голос.
– Никто не избегнет воли рока, конунг Олав! Пока же рок твой удачен. Боги тебе даруют победу. Один любит твой род, род могучих Инглингов*. Но помни любимец Высокого*: боги не за все отмщают тотчас же!
– Кто ты, о прекрасная дева? – пробормотал Олав, заплетающимся языком. – Уж не во сне ли явилась ты мне?
– Я та, чьи глаза видят далеко. Имя мне Скульд*. А чтобы не думал ты, что я только сон, – суровая дева улыбнулась и вдруг оказалась рядом. – Возьми вот это, – Олав ощутил ее прикосновение, обжигающее как лед.
Она исчезла так же внезапно как и появилась. Откуда-то издалека, словно эхо, долетел до конунга голос прекрасной валькирии*:
– Это принесет твоему роду удачу! Храни его и помни любимец могучих богов: своей судьбы не избегнешь…
Еще долго Олав стоял, не в силах шевельнуться. Потом он будто очнувшись ото сна обернулся к старому Агмунду. Седой воин стоял у противоположного борта, опершись на секиру. Голова его свесилась на грудь. Он безмятежно дремал.
– Агмунд, ты что-нибудь видел? – Олав тряхнул его за плечо.
– Где? – Агмунд ошалело посмотрел по сторонам. – Кажется все спокойно. Не думаю чтобы в Альдегьоборге…
– Ты уснул стоя, как старый мерин в теплой конюшне! – сердито оборвал его конунг.
– Да, годы уже не те, – ответил тот виновато. – Вот когда был жив твой отец, Бьерн…
Олав нетерпеливо отвернулся. Над его головой раздалось громкое хлопанье крыльев. Олав и Агмунд разом посмотрели наверх. На вершину мачты, топорща перья, уселся старый ворон. Он внимательно осмотрел людей, каркнул, тяжело взлетел и скрылся среди ветвей огромной ели. Где-то в лесу завыл волк*. «Нет, это не сон», – подумал Олав, разжимая правую руку. На безымянном пальце блестел перстень с оскаленной медвежьей пастью.
– Счастливая примета, – Агмунд кивнул головой в сторону улетевшего ворона. – В этом походе ты будешь удачлив как твой отец, конунг Олав.
Широко и могуче катит свои воды Волхов от Ильмерь-озера* до озера Нево. А вокруг насколько хватает глаз раскинулись бескрайние леса. Светлые, пронизанные солнцем, сосновые, устланные опавшей хвоей и мягким мхом. Тенистые смешанные, где кроны деревьев сплошным шатром накрывают густой подлесок. Мрачные, заваленные буреломом, еловые. Ручьи и родники, реки и речушки густой сетью пронизывают эти леса. Бездонные, топкие болота над которыми стоит неумолчный комариный звон, притаились в их чащах. Здесь в этом краю, изобильном всяким зверьем, испокон веку жили охотничьи племена: чудь, водь, ижора, весь, меря*. Давным давно, так давно, что едва уж и припомнят древние старцы, пришли сюда предки словен. Пришли с закатной стороны. Приглянулась им эта земля. И расселились они вдоль озера. А назвали его Ильмерь. Почему? Разное говорят. Одни, что в честь Илмеры, сестры вождя словенского. Другие, что будто местные племена называли озеро Иилма – вот и стало оно Ильмерем. А реку нарекли Волховом, так как с опаской смотрели словене на охотничьи племена, считали их знатоками разной волшбы. Были словене пахарями. Валили под пашню лес, корчевали корявые пни. Деревянной сохой рыхлили землю, удобренную горячим пеплом. Бросали в нее первые семена. Рубили дома и строили лодки. Били зверя и лесную птицу. В реках ловили рыбу. Не ласково встретили чужаков* хозяева здешних лесов. Случалось звон мечей и пение стрел вплетались в размеренный лесной шум. Бывало жаркое пламя пожирало жилища людей, а живая кровь орошала землю.
Но время шло, а Волхов по-прежнему нес свои мутные воды навстречу озеру Нево. А вместе с волнами перекатывалась по дну, цепляясь друг за дружку острыми краями, речная галька. Ширк, ширк, терлись камни острыми боками. Течет время, течет Волхов. Глядь, а уж нет острой гальки. Мягко накатится на берег волна и оставит на песке горсть гладких голышей. Так же и люди. Не могут они враждовать вечно. Не для того человек создан.
Отгорали костры вражды и на старых пепелищах ставили новые дома. Были словене народ мастеровой. Умели и хлеб растить, и зерно молотить, и смолу курить, и горшки лепить, и лен ткать, и железо ковать. Многое от них переняли местные племена, многому научили словен. В ту пору в лесах было много всякого зверья. А рыбы в реках видимо невидимо. Стали понемногу торговать друг с другом. Раз нет войны, значит есть купцы. А купец он на то и купец, чтобы с котомкой не ходить. Товар распродать не один день надобен, да и не сложишь его посреди чиста поля, у ракитова куста. А от л