– Знаю, – все еще хмуро ответил Вадим. – И что ты решил?
– А решил я пока ничего не решать. Вот вернемся из Киева, там и посмотрим. Но запомни, – Ратибор стал серьезен и даже суров, – раньше Ратмира о свадьбе и не мечтай!
– Спасибо, отец, – просиял Вадим. – Так значит после свадьбы Ратши, вы Гориславу за меня посватаете?
– Значит, значит, – проворчал Ратибор. – Да не прыгай ты как молодой жеребенок. Женится собираешься, а скачешь как мальчишка. Мать береги. В делах дружинных Ярого слушай. Опыта набирайся. Пора тебе уже и взрослеть, сын!
Горислава улыбалась. Ей хотелось раскинуть руки, обнять весь мир, бежать неведомо куда, хоть до края окоема, где смыкаются земля и небо. «Хорошо птице, – думала она, – у нее есть крылья. И я бы сейчас полетела понеслась белогрудой касаткой навстречу любимому. Тятенька, какой ты у меня хороший! Как я люблю тебя! А как же князь ему сказал? Пусть жених и невеста подрастут? Жених и невеста! Вадим – жених, я невеста! Пусть подождут? Подождем, подождем, подождем, – пела душа девушки. – До вечера, – лукаво засмеялась она. – Надо найти Вадима, сказать пусть вечером приходит во двор к Пленко. Как хорошо, что этот рыжий насмешник отправляется в Киев. Как долго я его не увижу! А Вадима увижу! Скоро! А что скажет Улита? А что ей говорить, она поймет. Сама к своему Пленко на свидания бегала».
– Ба, ба, ба! Горислава, да неужто это ты? Тебя и не узнать! Неужели ты ради нас так нарядилась? – Добровест, всегдашний весельчак и шутник (наверное потому и были они с Пленко друзья не разлей водой) поймал девушку за руку. Взяв сестру за плечи, он поворачивал ее то вправо, то влево. – Какой жемчуг у тебя в косе! Поди заморский? И кто же тебе его подарил?
– Кто, кто, знамо кто! Жених! – подхватил игру брата Буривой. – Да и не к нам она бежала, а на встречу с женихом. А на пристани случайно очутилась, заблудилась, видно.
– Балда, – засмеялась Горислава. – Оба вы балды, – она поочереди расцеловала братьев. – Я же люблю вас, хоть вы надо мной и смеетесь!
– Да что с тобой, Горислава? – Добровест был искренне удивлен. – Никогда тебя не видел такой.
Какой, такой? – тормошила его Горислава. – Ну скажи, какой? – ей не стоялось на месте и она будто пританцовывала вокруг брата.
– Ну не знаю, – Добровест никак не находил нужного слова, – счастливой что ли?
– А я и впрямь счастлива! – радостно воскликнула Горислава.
– Отчего же ты счастлива! Что нас провожаешь надолго что ли? – не понимал ее Добровест. – Неужели мы тебя так своими насмешками задели, что ты счастлива нас целый год не видеть?
– Да нет, – разъяснил ему Буривой, – влюбилась. Правильно я говорю, Горислава? – девушка в ответ только счастливо засмеялась.
Подошел Вышеслав с Вершко. Вышеслав был старшим из братьев. Ему как и Пленко исполнилось тридцать, только слов он на ветер зря не бросал. Чаще был серьезен и молчалив. К Гориславе относился по отечески. Жизнь ведь она такая, не станет Гостомысла и будет старший брат сестре в отца место. Но сейчас и он глядя на сестру улыбнулся.
– Ты и впрямь, Горислава, никак влюбилась? – он обнял девушку и, не дожидаясь ответа, обернулся к младшему, Вертко, грустно повесившему голову. – Ты, брат, не кручинься. Киев от тебя никуда не уйдет. Как стоял на Днепре, так и будет стоять.
– Может его кручина и не о Киеве? А о киевлянках, – вставил с ехидцей Буривой.
– А они красивые? – спросила Горислава у старшего брата. Ее не занимали всякие мужские глупости как война, охота или торговля. Ей нужно было знать главное.
– Да как тебе сказать, – озадаченно поглядел на нее Вышеслав. – Не знаю. Разные они, есть и красивые, а есть и не очень.
– Но красивых больше, – Буривой хитро подмигнул Добровесту и продолжал. Ростом киевлянки высокие, осанка у них гордая, шаг легкий, идет что твоя лебедь белая плывет. Очи то у них соколиные, брови то у них соболиные, – не хуже заезжего песельника рассказывал Буривой, а Горислава думала: «Вот и хорошо, что князь Ратибор не берет Вадима в Киев. Нечего ему на этих киевлянок смотреть. А то наглядится на таких и меня забудет, – она перестала улыбаться и сердито насупила брови. – У-у, разлучницы!» А Буривой разливался соловьем, – лица то у них белые, как снег, уста то у них медвяные…
– Экий ты, Буривой, приметливый, – насмешливо перебил его Вышеслав. – Был то в Киеве всего один раз, а все успел рассмотреть, и очи, и брови, и уста медвяные.
– А что? – смутился Буривой. – И успел. Долго что ли…
– Вот и я о том же, – наставительно заметил Вышеслав. – Языком по пустому трепать не долго. А вот подумать сначала, оно бы и не помешало.
– Погоди, Вышеслав, – остановил его Добровест, – путь до Киева дальний. Еще успеешь поучить Буривоя уму-разуму. А сейчас прощаться давай. Вон уже и князь к своим лодьям пошел.
Вышеслав по очереди обнял Гориславу и Вершко.
– Ну, смотрите тут за отцом, помогайте ему во всем. Он уже старый.
– Когда же ждать вас назад? – хмуро спросил Вершко.
– Следующей весной, – ответил Вышеслав уже со сходен. – Когда лед сойдет, тогда и придем по большой воде.
– Будем ждать! Возвращайтесь, – махнула рукой Борислава.
– Чего привезти тебе из Киева, сестрица? – спросил Буривой, стоя на корме лодьи. – Шелку арабского или злата царьградского?
– А и то, и то привези, – ответила Борислава простодушно. – Я подаркам всегда рада.
– Ай молодец девка! – засмеялись на лодье ватажники*, сидящие на веслах. – От такой простым колечком не отдаришься.
Толпа на берегу заволновалась, прихлынула к самому берегу. Кто-то в толпе заплакал, запричитал. На девушку цыкнули: «Замолчи! Не хоронишь». Лодьи одна за другой отходили от берега. Было их около двух десятков. Половина с дружиной да ратными людьми из ладожан, половина купеческих. На середине реки они выстраивались длинной вереницей. Весла убрали, подняли паруса. Те с треском развернулись, набрав в тугую парусину попутного ветра, благо дул с Нево-озера. И расцвел широкий Волхов пестрою лентой парусов. Одни полосатые, где чередовались полосы простого отбеленного холста с ярко-красными, крашенными заморской краской-пурпуром, привозимой с далекого юга. Другие с нашитыми поверх полотна ликами Дажьбога-солнца. На передней лодье, поверх паруса, трепетал на ветру княжий стяг. По алому шелковому полотнищу скакал золотой тур, вышитый искусными руками матери Висты.
Знак этот, золотой тур на алом поле, получил Ратибор от своего отца Храбра, а тот от своего. Так и переходил княжий стяг от старшего младшему, еще с той поры, когда и не было словен в Ладоге, а жили они где-то в лесах на далеком западе. Не раз обновляли стяг руки словенских мастериц. Ведь и шелк не вечен и его съедает неумолимое время, но всегда по алому полю скакал буйный тур-золотые рога, как во времена далекого предка Ратибора – Храбра, от него и стал прозываться княжий род – Храбричи. Ну а простой люд, охочий до всяких переделок, прозвал их Храбрыми, ибо были в княжьем роду люди не робкого десятка. Да оно так и надо. У пахаря судьба – поле пахать, у кузнеца доля – железо ковать, ну а князю на роду написано – воевать. Не даром гусляры-песельники, Велесовы любимцы, поют о княжьей доле: под трубами они повиты, под шеломами они взлелеяны, с конца копья вскормлены. На защиту родной земли. Врагам на погибель.
Чайки с гомоном кружились над лодьями. На берегу, словно птичий базар, шумели люди, но вот и последний парус скрылся за излучиной реки, там где Волхов делал плавный поворот. Берег перед пристанью постепенно пустел. Люди расходились по своим делам, не стоять же на берегу до возвращения. Печаль от разлуки тем и хороша, что быстро проходит, а время такое медлительное с виду, не успеешь оглянуться, принесет новую радость встречи.
Проводив братьев, Горислава заторопилась домой, но и по сторонам глядела внимательно. Вдруг мелькнет Вадимово лицо, он же тоже приходил на пристань отца провожать. «А может я его на торгу повстречаю? – спросила она себя. – Ну а если и не повстречаю, – пожала она плечами, – то хоть одним глазком взгляну на те диковины, что арабские гости привезли. Ну а хоть и не одним, какая в том беда? – привела она новый довод. – Решено, пойду погляжу!» – и она нырнула в крикливую, пеструю толпу на торгу.
Арабы расположились под навесом, натянутым на высоких шестах. В тени были разостланы цветистые ковры, сплошь затканные невиданными узорами. На целой горе подушек возвышался хозяин, тучный, важный старик с рыжей бородой. Одет он был в темно-зеленый халат с широкими золотыми полосами на рукавах. На голове его был тюрбан малинового шелка, а сидел он смешно, по лягушачьи поджав под себя ноги в коротких, мягких сапогах. Горислава не удержалась и тихонько рассмеялась. Никто не обратил на нее внимания. Ладожских щеголих, которые собрались здесь, больше занимала не чудная посадка арабского гостя, а его заморские диковины.
А посмотреть тут было на что. Браслеты, серьги, кольца из золота и серебра. Ожерелья из стекла и камней голубого небесного цвета. Тончайшая, легкая ткань, подобная клочку тумана. Видно арабские рукодельницы научились ткать ее из лунных лучей. «А посуда-то какая! – восхищалась Горислава. – Не чета нашей нашей скудельной*». Медные кувшины с пузатым туловом и узким горлом, прикрытым сверху крышкой, открывающейся как птичий клюв. Такие же чаши, изукрашенные чеканщиком дивными узорами. А рядом сосуды, сделанные из особой глины, которые привозят в страну арабов жители таинственного восточного царства. Они так тонки и прозрачны, что, кажется, просвечивают на солнце. Снаружи и внутри они покрыты белой поливой, на которой художник сочной синей краской изобразил траву, цветы, птиц. Неподалеку были разложены костяные коробочки и маленькие горшочки с красками, мазями, маслами и ароматами. Вот румяна для щек. «Это мне не нужно, – подумала Горислава, – если надо, я себя пощиплю за щеки, лучше любых румян будет.» А вот сурьма для бровей. «Это наверное ей пользуются гадкие киевлянки, чтобы у них брови были соболиными. А я в