Он снова попытался подняться на локтях. На этот раз это ему удалось. Некрас подполз к ближайшему дереву и привалился к нему спиной. Немного отдохнув, он осмотрелся. Место было знакомое, рядом с заветной поляной. «Где же корень волшебный? – вяло подумал он. – Хоть все равно теперь уже поздно.» Цепляясь руками за ствол, Некрас встал. Его пошатывало. «Тут где-то должен быть родник», – при мысли о воде Некрас облизнул сухие губы. Нетвердо переступая ногами, цепляясь за ветви деревьев, он добрался до лесного ключа и жадно припал к нему. Пил долго, чувствуя как вода с бульканьем вливается в пустой желудок. Сразу подступил голод и словно давно некормленный зверь, заурчал в животе. От холодной воды заломило зубы. Напившись, Некрас умылся. Подождал, когда вода в роднике успокоится и заглянул в зеркало воды.
Распухшая левая щека была темно-лилового цвета, а глаз так заплыл, что казался маленькой щелкой. «Ну, Вадимка, ну, гаденыш, – стал закипать Некрас, – теперь от меня не уйдешь! Теперь точно убью!» Некрас представил как острым ножом будет резать ненавистное лицо, с каким наслаждением будет поворачивать лезвие, выкалывая глаза. Рука сама собой скользнула к голенищу и нащупала рукоять кривого засапожника. «Вот, – он зло усмехнулся. – И девку его тоже возьму. Не волшбой, так силою!» От таких мыслей голова стала ясной, мстительная злоба вернула силы. «Пойду к матери, – решил Некрас. – Она научит что делать.»
Когда до пещеры Потворы, вырытой в обрывистом склоне оврага, оставалось не более ста сажень, Некрас услышал конское ржанье. «Ну, балуй, леший!» – долетел до него человеческий голос. Ему показалось, что алые плащи княжеских гридей мелькнули среди ветвей. Он по-звериному припал к земле и чутко прислушался. Так и есть, приглушенный расстоянием говор мужских голосов долетал до Некраса. «…Мечом… за обиду три гривны, …не придет, выкликнут изгоем…» – с трудом разобрал он.
«Обложили уже, – метнулась в голове испуганная мысль, – точно зверя! Как я чуть царапнул княжьего щенка, так плати гривны, – злобясь подумал Некрас. – А как он мне чуть башку не расшиб – это ничего! Кликну его на божий суд, в Поле!» – решил он и хотел было идти в крепость, но вспомнил о Гориславе. «Э-э, – остановился он в раздумье. – О девке-то я забыл. А коли она отцу расскажет, что я с ней хотел сделать, тот меня в поруб* упрячет и глазом не моргнет. Может, кинуться в ноги князю Ратибору? Может, помилует? Как же, – Некрас скривил губы в подобии улыбки. – Уже и изгоем меня выкликнули, поди по его милости. Что ему до меня? Какой-то отрок, Некраска Волдырь! Ладно, еще попомнишь меня, княже! Пересекутся еще наши тропочки!» Он начал осторожно отползать подальше от опасного места. Потом встал, крадучись, по-волчьи, обошел поляну, углубился в лес и пошел уже не таясь.
Некрас вырос в лесу, знал его законы, повадки его обитателей, знал здесь каждую поляну, каждый куст и чувствовал себя уверенно. Увереннее, чем на людях. «Мне бы лук, да наконечников добрых, ну еще рогатину и топор, тогда в лесу и зимовать можно, – думал он, шагая в сторону Нево-озера, – да только где ж их взять? В Ладоге теперь никто не даст. На меня там и раньше косо смотрели, Потворин сын, а теперь и подавно – изгой! А может податься к варягам, за море? Тамошним хэвдингам и конунгам всегда были нужны добрые воины. И никто не спросит чей ты сын, лишь бы с мечом управлялся. Правда, вместо дружины они могут и в рабство продать. Нет, крутить тяжелый жернов, да убирать навоз в свинарнике я не намерен! – Некрас даже остановился, сжав кулаки. – Что же делать? А может махнуть на полудень, к кривичам или к полянам в Киев? Опять же и топор, и лук нужны. Хотя, – лицо его прояснилось, – знаю где взять! На заставе, дождусь ночи и возьму что надо.»
Заставу в устье Волхова ладожане поставили лет десять назад. Тогда же, когда и крепость в Ладоге, после сечи с Бьерном-находником. Раньше такого не бывало. Раньше каждый селится там, где хотел. А что? Места всем хватит, приходи и живи. Живи как знаешь, как обычай твой велит. Никто соседям свой закон не навязывал. Только стало все в последнее время меняться. Стали приходить из-за моря люди в железных шлемах, с длинными и острыми мечами, стали говорить: «Это мое, и то мое тоже!» Стали собирать дань. Не по закону, по праву сильного. У кого меч, у того и право. Вот и отгораживаются теперь все крепким тыном. Не от зверя, от человека лихого. А ладожане, чтобы опасность предупредить, поставили в устье Волхова заставу. Постоянно стоят там дозором княжьи дружинники. Берегут покой родной земли.
В развилке сухого, столетнего дуба, меченного Перуном, устроен помост. Сложены на нем сухие дрова и бочонок смолы. В случае опасности только запали, высоко взметнется столб черного дыма. Заметят в самой Ладоге. Там в крепости тоже дозорные стоят. А на заставе, под навесом, вырыты глубокие, теплые землянки. До самого снега живут там люди Ратибора. А как станет Волхов и Нево-озеро, так и нет больше пути в Ладогу. Корабли, они не сани, по льду не ходят. А в бескрайних лесах, окружающих Ладогу, чужакам дороги нет. Сгинешь без проводника, так что и следов никто не найдет. Лес он чужих не любит.
Зато дружинникам летом на заставе привольно, вдали от княжьего и воеводского глаза. Хотя он конечно, князь для кметя что отец, да и отец бывает строг. В крепости для всех всегда найдется у него дело. А на заставе ты вроде сам себе голова. Да какие в лесу дела? Мечи да секиры давно наточены и смазаны, щиты и доспехи подогнаны, запас стрел по три колчана на лук заготовлен. Вот и промышляют дозорные то рыбу, то птицу, то зверя лесного. Вроде и дело, а вроде и забава. И руки от лука да рогатины не отвыкают. Но и на охоте не забывают удальцы свою службу. Не даром говорится: делу время, потехе час. На крутом берегу реки, в густых ветвях деревьев, так что никто и не заметит, сделали дружинники гнездо. Трое дозорных всегда на месте. Никто не укроется от их зорких глаз. Только туман может им помешать. Но на этот случай есть на заставе два челна, спрятанные в прибрежных камышах. Их выводят дружинники на середину реки и ставят там на якоря. Тут уж мимо них никто не проскочит незамеченным.
Некрас еще издали почуял дразнящий дымок костра.
Он раздул ноздри и жадно втянул в себя этот запах. К дыму костра примешивался сочный дух жаренного мяса.
«Видать сегодня дозорщики с добычей, – Некрас сглотнул клейкую, голодную слюну. – Надо бы здесь поосторожней, – решил он, – Ратиборовы люди в лесу, как дома. С ними надо ухо держать востро.» Волдырь по-звериному, не хрустнув ни одной веткой, подобрался довольно близко к заставе. Устроившись в густых зарослях папоротника, он стал наблюдать за поляной перед землянками. Посреди нее, в неглубокой ямке, обложенной по краям дерном, жарко потрескивал костер. Один из дружинников (он сидел к Некрасу спиной) переворачивал над огнем прутики с нанизанными на них кусочками зверины. Капли мясного сока и жира, падая, шипели на углях. Некрас судорожно сглотнул снова, с трудом оторвав взгляд от чудесного зрелища. «Где же остальные, – он внимательно осмотрел поляну. – А вот они!» Гриди расположились у входа в землянку. Двое, раскинувшись на траве, дремали, еще один чистил лезвие рогатины, а другой, сидя без портов на пеньке, ловко орудовал иглой. Некрас узнал их. Это были Вешняк и Чаян, гриди из десятка Шестака Сухорука.
«Что-то самого десятского не видно?» Некрас знал старого кметя давно. Еще с тех пор, как тот, повредив левую руку, лечился у его матери, Потворы. Тогда в жаркой сече с находниками и разрубило свейское железо запястье Шестака. На чем только и держалась кисть. Никто уж не чаял видеть его о двух руках. Лишь искусство Потворы срастило живую плоть. Но соединить сухожилия не сумела даже старая ведунья. Так и осталась левая рука у Шестака сухой, со скрюченными, точно птичьи коготки, пальцами. Вот и прозвали его Сухорук. Хотя теперь не мог он управляться с луком, зато мечом и секирой владел отменно, вешая на сухую руку легкий круглый щит. Некрас не раз видел, как Шестак, на широком княжьем дворе, брал верх над молодыми отроками, которые были гораздо сильнее его. Но молодым то не обида, а наука. Лучше сейчас получить удар тупым мечом от своего, чем в настоящем бою сложить голову под острым мечом чужака.
«А вот и он!» – Некрас увидел, как на поляну вышел Сухорук с двумя молодыми отроками. На крепкой жерди они несли освежеванную тушу кабана. У Некраса снова засосало под ложечкой. «Эх, мне бы сейчас к их костерку! А что? Шестак же меня знает. Может рискнуть? – Некрас даже привстал на четвереньки. – Нет! – передумал он. – На заставе уже поди получили весточку от князя, а Сухорук вряд ли ослушается княжеского наказа.»
Так и пролежал Некрас почти до самого вечера в кустах. Успел приметить, где у людей Шестака сложены припасы, где снаряда охотничья, да воинская. Только увиденное его не обрадовало. Все они убирали в землянки, лишь пара рогатин была прислонена к дереву, да простой плотницкий топор лежал у костра. «И то поди к ночи уберут», – решил Некрас. Кроме того, он успел приметить, где у гридей гнездо, когда те меняли дозорных. Сейчас на дереве были Вешняк и двое молодых, светловолосых отроков, видать из ижор. Тех троих что спустились, Некрас тоже не знал. Оно и не мудрено, Некрас и был-то в дружине у Ратибора без году неделю. Да и ту провел на конюшне, обихаживая княжьих коней. В гридницу его не приглашали, велика честь для парня без роду без племени. Вот и знал он лишь своих, ладожских. А у Ратибора было много и заезжих удальцов. Кто приходил на один поход, а кто оставался надолго.
Когда солнце уже клонилось к верхушкам леса, на закатной стороне Некрас задремал. Хруст сухого сучка под чьей-то ногой насторожил его. Чуть приподнявшись на четвереньки и не высовываясь из папоротника, он стал быстро отползать назад. Вдруг он почувствовал у себя на спине враждебный взгляд. Некрас всегда чувствовал это, волосы у него на затылке становились дыбом, как шерсть на кошачьем загривке. «От заставы я уже далеко, – мелькнуло у него в голове, – можно уже бежать!» Некрас вскочил на ноги и бросился к толстому вязу, в случае чего укроет от стрелы. Но чь