— Я была сегодня ночью дома, — проговорила беззвучно баронесса. — Персонал гостиницы может это удостоверить.
И действительно, прислуга, которую допросил полицейский, показала единогласно, что баронесса не выходила из гостиницы. Последней была допрошена камер-юнгфера баронессы, на которую обратил внимание полицейского директор гостиницы.
Это была очень молодая, хорошенькая девушка, уроженка юга Франции, судя по ее произношению. Она была, видимо, крайне подавлена и при каждом обращенном к ней вопросе обращала взор, как бы ища помощи, к своей барыне, которая не сводила с нее глаз.
— Вы давно служите у баронессы? — спросил полицейский комиссар.
— Три месяца, сударь, — ответила девушка.
— Вы вчерашний день провели с вашей барыней?
— Да, — вымолвила она нерешительно.
— И вы удостоверяете, что баронесса не выходила сегодня ночью из гостиницы?
— Нет, — то есть да, она не выходила из гостиницы — я это удостоверяю.
Баронесса глубоко вздохнула. Этот ответ снял с сердца всех присутствующих при этом ужасном допросе тяжелый камень.
— Хорошо, — проговорил комиссар, собирая свои бумаги, — вы должны будете подтвердить ваши показания. Предварительное следствие закончено.
Я видел, как Стагарт впился глазами в молодую девушку, как бы желая проникнуть в тайники ее души. Девушка старалась не смотреть на Стагарта, и взор ее испуганно блуждал по комнате.
Вдруг она разразилась рыданиями и с ней сделалась сильная истерика.
— Она солгала, — проговорил спокойно Стагарт, обращаясь к комиссару.
— Если вы сказали неправду, — обратился тот к молодой девушке, — то вы будете строго наказаны. Еще есть время все загладить, вы можете еще взять назад ваши показания, если они лживы.
Девушка избегала смотреть на баронессу.
— Это была неправда, — прошептала она едва слышно.
— Что неправда? Объясните подробнее, — проговорил нетерпеливо полицейский.
— Я вам скажу истинную правду — баронесса, когда барон еще находился в своих апартаментах, вышла вчера вечером из гостиницы в сопровождении Жана. На ней были мое пальто и шляпа, и она была покрыта густой вуалью. Мне было приказано лечь спать и держать язык за зубами.
— Кто это Жан? — спросил комиссар, снова разложивший на столе свои бумаги.
— Камердинер барона — мой — мой жених. Он больше не вернулся — только шляпу его нашли, г. комиссар.
— И когда вернулась баронесса домой? — спросил комиссар.
Все затаили дыхание.
— Сегодня утром.
— В гостинице ее, вероятно, приняли за прислугу, — проговорил комиссар, обращаясь к нам.
— А когда узнала баронесса об отсутствии своего мужа?
— Вскоре после своего возвращения.
Комиссар обратился к молодой женщине, которая опустилась на диван и закрыла лицо руками.
— Сударыня, — проговорил полицейский, — бесполезно далее скрывать от нас правду. Вы уходили сегодня ночью из дому?
— Да.
— С камердинером?
— Да.
— И вернулись только сегодня утром?
— Да.
— И — где вы были сегодня ночью?
Молодая женщина поднялась и с бледным как полотно лицом, повернувшись к комиссару, проговорила:
— Я этого не могу сказать — это невозможно.
И, поняв по общему томительному молчанию всю серьезность своего положения, она бросилась на колени и, подняв руки к небу, воскликнула:
— Я невинна, Боже милосердный, помоги мне!
Комиссар дал знак. На пороге появился полицейский.
— Карету!
Обращаясь к баронессе де Руссель, он громко произнес:
— Именем закона! Арестую вас по подозрению в убийстве и ограблении вашего мужа.
Молодая женщина вскрикнула. Г-жа Георгиевская подошла к ней и обняла ее:
— Ступайте, — проговорила она. — Мы все верим в вашу невинность. Не теряйте духа, Господь вам поможет.
Через полминуты я остался в комнате один с Стагартом.
Заявления Стагарта было достаточно, чтобы власти предоставили ему все необходимые полномочия. Имя его в то время было уже известно далеко за пределами Германии и все полицейские власти Европы считали его за самого смелого и талантливого сыщика. Он был борцом против преступления не по призванию, но из чувства ненависти к преступникам и он был в своих действиях совершенно независим, так как он обладал громадным состоянием.
— Этот случай глубоко взволновал меня, никогда еще я не был так поражен, — сказал я ему. — Ни одно приключение, пережитое нами, не может быть сравнимо с настоящим.
— Ты прав, — ответил он. — Здесь мы имеем дело с запутанной историей, которая заслуживает внимания. Было бы позором, если бы не нашли убийцу моего бедного друга.
— Ты, значит, не веришь в виновность его жены?
Стагарт пожал плечами.
— Верить, мой друг, значит ничего не знать. Пока что ее можно только подозревать в убийстве барона.
— Но ведь эта слабая женщина не была в состоянии убить барона, человека гораздо выше среднего роста, и убить, как это установлено, после отчаянной борьбы.
— Ты забываешь, — возразил мой друг, — что она вышла из дому в сопровождении камердинера.
— Да — ты прав, Стагарт. Теперь я вспоминаю, что мы среди следов ног мужчины нашли и женские следы.
— Что указывает на присутствие женщины, — продолжал мой друг. — Судя по следам, всего было три или четыре человека, так что, значит, в убийстве принимали участие несколько человек. Благодаря этому обстоятельству открывается поле для новых предположений. Прежде всего, я должен обстоятельно ознакомиться с частной жизнью моего друга. Для этой цели я получил от полиции корреспонденцию барона. Если это тебя интересует, то проводи меня, пожалуйста, в нашу гостиницу, где мы совершенно спокойно ознакомимся с его перепиской.
До вечера просидели мы вместе над чтением многочисленных писем. Была, между прочим, пачка розовых листков — это были письма баронессы, когда она еще была невестой. Все они дышали нежностью, преданностью и любовью.
Несколько писем были позднейшего происхождения, написанные баронессой, когда барон был в отъезде. Они были полны жгучей ревности, и в них, в каждой строчке сказывалась глубокая любовь жены к своему мужу.
— Не может быть, чтобы она была убийцей барона, — невольно вырвалось у меня.
Мой друг приподнял брови и с усмешкой взглянул на меня.
— Ты слишком поспешно выводишь заключения, — проговорил он. — Разве ты можешь знать, искренни ли эти письма? Ты достаточно хорошо изучил женщин и знаешь, что они мастерицы обманывать. Я во всех данных, положительных ли, отрицательных ли, вижу только материал, числа и больше ничего. Посредством этих чисел я делаю вычисления, и один только результат может дать мне окончательные заключения. На этот раз я стою перед математической задачей, которую путем простого сложения или вычитания невозможно решить. Она требует сложного вычисления — но все-таки я имею уже некоторые данные.
Я с удивлением взглянул на моего друга, но не мог ничего угадать по его непроницаемому лицу. Не раз мне уже приходилось удивляться смелости, остроумию и энергии его как в выводе заключений, так и в достижении намеченной цели. Я уже давно знал, что в его деятельности математика играет большую роль.
Напряженное внимание, с которым мой друг читал одно письмо, заставило и меня бросить на него взгляд. Судя по почерку, оно было написано женщиной, энергичный почерк которой являлся разительным контрастом с мягким, почти робким почерком баронессы. Стагарт кивнул головой с довольным видом и отложил это письмо в сторону.
— Неизвестное число, пожалуй, найдено, — сказал он, и лицо его немного прояснилось. — Если тебе интересно, я прочту тебе письма, из которых видно, что мой убитый друг был тайным Дон-Жуаном.
— Конечно, это меня интересует, — ответил я нетерпеливо.
Письмо, написанное на французском языке, было очень короткое.
Так как оно играет большую роль в разгадке этого необыкновенного происшествия, являющегося одним из самых блестящих эпизодов криминалистической жизни Фрица Стагарта, я приведу его дословный перевод:
Г-ну барону де Русселю.
Париж, Итальянский бульвар.
Париж, 18 мая.
Мой дорогой друг!
Ваше последнее письмо доказывает, что Вы сердцем моложе, чем умом. Счастье, что я думаю за нас обоих. Если бы я приняла Ваши предложения и перешагнула через все отделяющие нас преграды и сделала бы все, чтобы соединиться навеки с Вами, то я сделала бы навеки несчастными нас обоих. Нет, мой друг! Чувства ваши благородны, но Ваши планы непрактичны. Извлекайте пользу из обстоятельств, но не подчиняйтесь им. Тогда мы будем счастливы, и не явится необходимость пожертвовать нашим будущим.
Ваша Роксана.
— Странное письмо, — заметил я.
— Оно доказывает, что барон был влюблен в какую-то женщину, — прибавил мой друг. — Письмо не было бы интересным, если бы в нем не заключалось разительного противоречия.
— Оно относится ко времени пребывания барона в Париже, — проговорил я. — Может быть, здесь дело идет о любовном приключении, бывшем до его женитьбы.
— Надо было бы так предполагать, — проговорил Стагарт, — если бы не число.
Только теперь я обратил внимание на число письма. Оно было написано около двух недель тому назад.
— Это, во всяком случае, очень странно, — заметил я.
— Конечно, тем более, что барон находился уже около четырех недель в Париже. А ведь на конверте штемпель Парижа. Письмо послано из Парижа и там же и получено.
— Новая загадка, — воскликнул я. — Во всяком случае, барон, очевидно, прервал свое пребывание в Монте-Карло и поспешно отправился на короткое время в Париж.
— Надо полагать, — ответил Стагарт, — хотя данных, оправдывающих это предположение, не имеется.
— А ты не думаешь, что тот молодой англичанин, который так нахально вчера вел себя, имеет какое-нибудь отношение ко всему этому происшествию?
Стагарт ничего не отвечал. Он дошел, очевидно, в своих выводах до того пункта, когда он погружался в размышления. Он встал и взволнованно прошелся несколько раз по комнате. В больших глазах его появился необычайный блеск. Каждый мускул его лица как бы окаменел. Выражение его лица стало бесстрастным. Он подошел к окну и долго смотрел на дорогу. На лице его появилось выражение мучительной напряженности. Когда он обернулся ко мне, странная улыбка показалась на его губах.