«О, как он отважен — злейшие наши враги им восхищены!» — подумала Адоя и любовно посмотрела на Геркулеса.
А того, казалось, вовсе не интересовало все происходящее.
— Вот это выдержка! — сказал Пиппер. — Всякий, кто знает индейцев, скажет: будь у человека белая кожа, красная, черная или коричневая, больше чести они оказать не могут, чем сейчас капитану.
Уров-Куров велел народу замолчать и произнес, указывая на орудия казни:
— Если Гордый Лев не примет предложения наших братьев — сей же час он, бледнолицая девушка из Спортерфигдта и Блестящая Коса будут преданы смерти. Пусть же тогда муки Гордого Льва будут равны его отваге: только так возможно почтить доблестное сердце!
Кровожадный шепот отвечал на эти слова вождя.
— Так ты хочешь взять наше оружие и сражаться вместе с нами? — громовым голосом произнес Уров-Куров.
Геркулес окончательно потерял рассудок.
— Ну, скорей же, скорей! Пусть кончится наконец этот кошмар! Пусть содрогнется земля, пусть разверзнется небо! Идите все к черту! Ну же, скажите, чтобы меня наконец разбудили! Батюшка! Фрау Бальбин! — и капитан запел свою песенку:
«Барабан играет,
Труба отвечает…»
— Он поет свою погребальную песнь! — прокричал вождь пяннакотавов. — Он отказывает нам! Смерть бледнолицым!
— Смерть бледнолицым! — повторил народ.
Раздался пронзительный крик, и все увидели, как через узкий проход выбежала на площадь Ягуаретта. Ее мать бросилась за нею следом.
— Бейте в кероемы! — приказал Уров-Куров. — Бейте в тамбурины! Воины, пойте погребальную песнь!
Страшная какофония варварских инструментов оглушила пленников. Бешеный крик толпы сливался со зловещим пением воинов, обходивших похоронной процессией вокруг жертв.
— Прощайте, Геркулес! — сказала Адоя. — В последний миг хочу сказать вам, что я вас полюбила с первого взгляда. Как только вы явились в Спортерфигдт — сердце мое избрало вас моим женихом!
— Прощайте, капитан! — сказал Пиппер. — При жизни вы никого не боялись и так умираете. Знайте, что даже на зубах у этих бандитов с вами пребудет уважение и восхищение старого Пиппера. А старый Пиппер и сам не тряпка.
Первой жертвой был избран Пиппер. Жрец подошел к нему и развязал. Два помощника держали сержанта, а жрец схватил его за злосчастную косу и вскричал, размахивая ножом:
— Блестящая коса упадет! Упадет!
Надежды на спасение больше не было.
Вдруг страшный взрыв сотряс землю под ногами у собравшихся. Несколько столбов, подпиравших крышу табуи, надломились: крыша затрещала, немного пошаталась и рухнула с ужасным грохотом. Некоторые из соседних карбетов тоже рухнули. Посреди же крааля в эту минуту поднялся огненный столб до самых небес, окруженный тучей искр.
Подземный толчок был очень силен. От страха и изумления все остолбенели и так какое-то время оставались без движения.
Уров-Куров первый пришел в себя и кинулся к очагу пожара (страшно разгоревшийся огонь уже пошел по латаниевым крышам) с кличем:
— Пожар! Пожар! Все бежим выносить порох из другого склада!
При этих словах вся толпа — и мужчины, и женщины, и дети — в ужасе помчались вслед за вождем, и полуразрушенный табуи опустел.
Оправившись от изумления, Пиппер, которого жрец перед казнью успел развязать, бросился освободить Адою с Геркулесом.
Когда с них пали последние путы, явилась Ягуаретта. Она была вся в крови, волосы обожжены, лицо черно от пороха…
— Простите, массера! — крикнула она, бросившись на колени перед Адоей. — Простите! Ягуаретта чуть не погубила вас — теперь она может вас спасти. Идите за мной!
Она взяла хозяйку за руку и указала в сторону рисового поля.
— Да? — отозвался Пиппер. — После всего, что случилось, не очень-то хочется идти за вами.
— Массера, — воскликнула Ягуаретта, — во имя Бога ваших молитв — идемте! Еще минута, и вы пропали.
Адоя поняла, что время не терпит, и дала пленникам знак следовать за нею. Индианка помчалась вперед как стрела, молодая креолка следом, Пиппер также. К удивлению своему, сержант не услышал шагов Геркулеса. Он обернулся и увидел, что капитан, хоть и был развязан, не тронулся с места.
— Нет уж, капитан, — сказал Пиппер, остановившись, — так не пойдет! Вы что, из любви к приключениям хотите дождаться индейцев? Вы уж простите старого Пиппера, но он вас отсюда вытащит, вас не спрашивая.
С этими словами он взял Геркулеса за руку и с такой силой потащил вниз по крутому склону вслед за девушками, что волей-неволей капитану пришлось бежать вместе с ним. С невероятной скоростью Ягуаретта и ее спутники промчались, не оставляя следов, по рисовым чекам и очутились на опушке леса.
Ягуаретта не дала своим спутникам передохнуть ни секунды и велела войти в неглубокий ручеек, что тек по лесу. Около часа шли они по воде вниз по течению, так что все следы беглецов остались заметены.
XXXVБуря
С тех пор, как Ягуаретта вывела Адою, Геркулеса и Пиппера из пяннакотавского плена, прошло две недели.
Следующая сцена происходила на восходе солнца вблизи Спортерфигдта. На поляне, куда через густой лес вела лишь одна узкая тропинка, к дереву были привязаны две оседланные и взнузданные лошади.
Взад и вперед по поляне ходил взволнованный человек. Он то смотрел на часы, то прикладывал ухо к земле, слушая, не идет ли кто. Это был Улток-Одноглазый. На плантаторе был дорожный костюм. Его лицо было еще мрачней и багровей обыкновенного.
В кустах послышался слабый хруст, и перед хозяином предстал мулат Тарпойн.
— Ну что, ушли? — беспокойно спросил Улток.
— Только что на моих глазах майор и капитан верхом выехали из Спортерфигдта.
— Верно, поехали в Парамарибо звать губернатора с посланником на эту свадьбу, не допусти ее, сатана! — воскликнул Улток. — А что сержант? Купидон? И этот дьявол Белькоссим?
— Сержант и Купидон были вместе с ними.
— А Белькоссим? Он опасней их всех.
— Он пошел с невольниками на работу: сегодня последний день уборки кофе, а собирается ураган. В Спортерфигдте не остается никого — ни женщин, ни детей, ни стариков… Через полчаса все негры и самбо, даже домашние слуги массеры, будут на кофейных посадках. Силиба смотрит за ними. Как только уйдут последние, он явится сюда.
Улток большими шагами ходил по поляне.
— Быть может, Люцифер поможет мне, — говорил он себе под нос, — и дело выгорит в тот самый момент, когда все, казалось бы, пропало! Вчера я дерзко явился в Спортерфигдт, чтобы никто не мог заподозрить моей причастности к похищению этой строптивой девицы. Я сказал: я приехал выразить свое возмущение тем, что индейцы отвезли барышню в бухту Палиест, как будто бы я способен быть соучастником такого преступления. Я сказал, как мне жаль, что меня тогда не случилось дома, — я бы избавил барышню от страшных переживаний, которые затем воспоследовали. Поверили они мне, нет ли — не знаю и не хочу знать.
Белькоссим сказал несколько слов о сегодняшнем сборе урожая, а я уже знал, что мне делать. А иначе, пожалуй, майор, грубый солдафон, дорого заплатил бы мне за неучтивость. Он говорит: что-то странно, видите ли, мне везет — дом у меня на самом театре военных действий, а его не трогают ни негры, ни индейцы.
Ну, а женишку с его хваленым хладнокровием, — в бешенстве продолжал Улток, — я кровь малость погрел бы: я бы вызвал его на смертельную дуэль… И вышел бы, дурак! Он ничего не боится, он, говорят, привык смотреть смерти в лицо. Я отомщу страшнее — я отберу у него возлюбленную в тот самый миг, когда он думает, что уже навсегда с нею.
Но кожу бы содрать живьем с того, кто вызвал меня из бухты Палиест в тот день, когда люди верного Уров-Курова привезли мне дочь Спортерфигдта! Сейчас она была бы на шхуне в моей власти. Она рыдала бы от ярости и отчаянья — и никто не слышал бы ее, кроме птиц морских.
Ничего… терпение… завтрашний день не так далек. Если план мой удастся — все будет в порядке. Сегодня утром этот нахал управляющий лицемерно говорил мне, что хозяйка, мол, надеется скоро опять видеть меня в своем поселении. Он и не думал, что будет так прав… Да что же нету Силибы!
Чтобы хоть немного заглушить беспокойство, он обратился к Тарпойну:
— А что маленькая индианка? Ты в Спортерфигдте ничего о ней не слыхал?
— Сержант Пиппер обедал с нами в буфетной и рассказывал так: индианка довела капитана и белую девушку до первых вырубок здешней плантации, бросилась перед хозяйкой на колени, стала целовать ей руки и просить прощения. Потом встала, посмотрела пристально на капитана, поднесла палец к губам, упала как подкошенная и умерла. Должно быть, на ногте у нее была вурара, — с устрашающей невозмутимостью заключил мулат.
Улток злобно улыбнулся:
— Значит, индианка ничего не скажет. Больше ты ничего не узнал?
— Нет, массера, ничего. Едва мы отобедали, за нами пришел управляющий и отвел в особый дом за канал. Мы не могли вернуться за ограду, тем более что после того, как украли белую девушку, Белькоссим сделал так, что на вал нельзя больше подняться без лестницы, а чтобы поставить лестницу, нужна лодка.
— Пропади я пропадом, как они нас боятся! — саркастически засмеялся Улток. — Этот мерзавец Белькоссим всю ночь торчал у меня под дверью. Я слышал, как он шагал по коридору и стучал карабином по стенке. Но где же все-таки Силиба?
Покуда Улток-Одноглазый ждет достойного соучастника своих злодеяний, напомним читателю о нашем герое, Геркулесе Арди.
Вернувшись на плантацию, капитан несколько дней пробыл в странном состоянии. Сначала он проспал подряд тридцать часов, проснулся странно ослабевший, наелся, как удав, и тотчас заснул еще на десять или двенадцать часов. Когда он проснулся, прошедшее показалось ему сном. Адоя начала говорить ему об его отваге и непоколебимом самообладании посреди страшнейших опасностей, грозивших ему, — он лишь смущенно улыбался и всячески просил ее не говорить более об этом. Подобной скромностью Геркулес совершенно очаровал бы девушку, если бы она и без того не любила его страстно.