– Я объявляю победителя в этом матче первым чемпионом мира по собиранию верёвок!..
И долго не умолкали приветственные возгласы в честь мисс Тервиллигер.
Дядюшка Телемах (серебряная медаль) и шериф (бронзовая медаль), как им ни было обидно, нашли в себе силы сразу подойти и поздравить мисс Тервиллигер с победой.
Они были огорчены не столько поражением, сколько тем, что вновь остаётся всё та же неопределённость в их взаимоотношениях с мисс Тервиллигер и друг с другом…
Надо сказать, что не было, наверно, на всём ипподроме ни одной женщины, которая с удовлетворением бы не заметила, с какой ловкостью и находчивостью мисс Тервиллигер выхватила знамя победы из рук противников. И женщины не удивились этому. Потому что, во-первых, они всегда знали, как умна мисс Тервиллигер, а во-вторых… во-вторых, чего не придумает женщина, если не хочет лишиться ни одного из своих поклонников!
Конечно, и некоторые из мужчин – наиболее наблюдательные, такие, как, скажем, Гомер – поняли, что придумала мисс Тервиллигер для того, чтобы добиться победы. Но они почти ни словом не обмолвились об этом, а если их языки и развязались, то лишь после того, как мисс Тервиллигер согласилась выйти замуж за дядюшку Телемаха. Это случилось через неделю после закрытия ярмарки. Свадьбу закатили на славу, и самым почётным гостем был шериф.
Дядюшка Телемах и его жена давно уже уехали посмотреть на Ниагарский водопад, а гости всё ещё пили пунш в их доме и ели свадебный пирог и пончики, не говоря уже про знаменитых жареных цыплят.
– …Да, – сказал шериф Гомеру на пятый день празднования. – Свавная была сладьба… то есть я хотел сказать – славная свадьба. Ничего не скажешь.
Он обсосал грудную косточку очередного цыплёнка, взял двумя пальцами дужку – некоторые называют её «бери да помни», – повертел в руках и вздохнул. Но он недолго оставался печальным – через минуту взор его прояснился, и шериф сказал:
– А ты знаешь, они пригласили меня обедать у них каждый четверг.
И ещё через минуту он добавил:
– Я думаю, это будет очень порошая хара… то есть я хотел сказать – хорошая пара. Они вместе пойдут по жизни, собирая верёвки.
– Да уж, – сказал Гомер, – теперь их никто на свете не обгонит.
– Ты прав, парень. Никому не намотать столько верёвок, сколько у них у двоих… А я, пожалуй, начну теперь собирать бумажные мешки или эти… как их… каночные брышки… то есть я хотел сказать – баночные крышки!
Сентербергский мышелов
После закрытия ярмарки жизнь в городе Сентерберге вошла в обычную колею. Гомер и его друзья снова сосредоточили главные силы на арифметике и баскетболе, а взрослые занялись своими делами и старались их вести так, чтобы во всём была тишь да благодать. До выборов в городское управление оставался месяц с лишним, и сторонники Демократической и Республиканской партий ещё не начали спорить о том, как лучше управлять городом. Члены Женского клуба тоже пока ни с чем не боролись, дядюшка Одиссей не приобретал новых автоматов для своего кафе… Словом, ничего нового не происходило и не о чем было людям посудачить, поразмыслить, посплетничать… Не о чем, кроме погоды, кинофильмов и последних фасонов дамских шляп, а этого хотя и не так уж мало, но всё же недостаточно.
Дядюшка Одиссей, шериф и все остальные, кто любил собираться в парикмахерской, давно уже ломали голову, о чём бы ещё потолковать и как бы убить время до выборов.
Правда, иногда, особенно по утрам, их беседа становилась довольно оживлённой. Так случилось и в тот описываемый нами день, когда шериф, весь сияющий, вошёл в парикмахерскую и заявил:
– А я надел сегодня берстяное шельё… то есть я хотел сказать – шерстяное бельё. С утра было страшно холодно.
– Да ну? – удивился дядюшка Одиссей. – Разве? Надо сказать Агнессе, чтобы достала и моё.
– Что касается меня, – сказал парикмахер, – я не надену тёплого белья ни за какие деньги! От него всё тело зудит…
И они заспорили на целый час, если не больше. Потом их разговор, естественно, перескочил на шерстяные носки, ботинки, галоши, а отсюда и рукой подать до грязи, которая на дорогах, в коровниках, в курятниках… Потом наступило длительное молчание. Городские часы показывали всего половину одиннадцатого, а беседа уже иссякла. Говорить было абсолютно не о чем. Оставалось лишь глазеть через витрину парикмахерской на улицу.
– Вон доктор Пелли пошёл, – проговорил парикмахер. – Кто-то заболел, наверно… Интересно, кто?
– Может, обморок у жены судьи, – предположил шериф.
– В семье Колби ожидают ребёнка, – сказал дядюшка Одиссей. – Я спрошу сегодня у Агнессы. Она всё разузнает.
– Далси Дунер идёт, – сказал шериф. – Он уже три года как без работы.
За окном прошли несколько ребят.
– В школе, должно быть, большая перемена, – сказал дядюшка Одиссей.
И немедленно вслед за этими словами в парикмахерскую вошёл Гомер, поздоровался и сказал:
– Дядюшка Одиссей, меня послала тётя Агнесса. Она велела вам сейчас же идти домой и помочь ей подавать дежурное блюдо.
Дядюшка Одиссей вздохнул, поправил свой белый колпак и уже приподнялся было с парикмахерского кресла, как вдруг шериф приложил ладонь к уху и сказал:
– Слышите?.. Что это?
Дядюшка Одиссей перестал вздыхать и прислушался. То же сделал и парикмахер.
Шум (он больше походил на треск) сделался громче, и вот из-за угла выполз и задребезжал по городской площади странного вида автомобиль. Наблюдатели из окна парикмахерской глазели, разинув рты, на то, как он сделал один круг по площади, потом второй и после третьего весь затрясся и остановился наконец перед самыми дверями кафе дядюшки Одиссея.
Автомобиль был таким древним, что его хоть в музее показывай. Вместо кузова на нём стояло какое-то страшное оборудование, видневшееся из-под старого, замызганного брезента. Но не это заставило Гомера, и шерифа, и дядюшку Одиссея, не говоря уже о парикмахере, широко разинуть рты и долго не закрывать их. Нет! Больше всего их поразил вид самого водителя.
– Ух ты, какая бородища! – воскликнул Гомер.
– А волосы! – сказал парикмахер. – Ручаюсь, здесь стрижки доллара на два, не меньше!
– Кто-нибудь видит, какое у него лицо? – спросил шериф.
– Никто, – ответил дядюшка Одиссей, не сводя глаз с удивительного незнакомца.
А тот вытащил свою бороду из рулевой баранки, вылез из кабины и скрылся в дверях кафе дядюшки Одиссея.
Владелец кафе тут же ринулся к выходу, на пути крикнув:
– Пока! Увидимся позже.
– Подожди, я с тобой, – сказал шериф. – Мне что-то есть захотелось.
Гомер, конечно, побежал вслед за ними, а парикмахер закричал вдогонку:
– Поскорее возвращайтесь и расскажите, в чём дело!
– Если я доставлю к тебе этого клиента, – не оборачиваясь, сказал шериф, – с тебя причитается!
Незнакомец скромно сидел на самом дальнем конце прилавка и выглядел до крайности смущённым и застенчивым. Тётя Агнесса, глядя на него с нескрываемым подозрением, подала на голубой тарелке дежурное блюдо. Чтоб не показаться вконец невежливыми, дядюшка Одиссей и Гомер не пялили на него глаза, а зашли за прилавок и сделали вид, что чем-то очень заняты. Шериф притворился, что внимательно изучает меню, которое давно уже знал назубок. Все они лишь изредка бросали мимолётные взгляды на странного посетителя.
Но в конце концов любопытство дядюшки Одиссея взяло верх над всеми правилами приличия. Он приблизился к незнакомцу и безразличным голосом спросил:
– Ну как? Нравится вам наше дежурное блюдо? Может, желаете ещё что-нибудь?
Эти слова повергли незнакомца в ещё большее смущение. Даже волосы и борода не могли скрыть, как он покраснел.
– Спасибо, сэр, – ответил он. – Всё очень вкусно.
Он кивнул головой, подтверждая свои слова, и борода его угодила в тарелку с соусом, от чего он смутился так, что дальше некуда.
Дядюшка Одиссей помолчал, ожидая, что незнакомец продолжит разговор, но этого не случилось. Тогда дядюшка Одиссей взял дело в свои руки.
– Прекрасная погода сегодня, – сказал он.
– Да, прекрасная, – подтвердил незнакомец и уронил вилку.
После чего смутился окончательно – просто готов был сквозь землю провалиться от смущения.
Дядюшка Одиссей подал ему чистую вилку и поскорее ретировался за прилавок, пока тот не уронил тарелку или, чего доброго, не упал со стула.
Закончив обед, незнакомец полез в карман своего потрёпанного, залатанного пальто и вытащил оттуда потёртый кожаный бумажник. Он долго искал в нём деньги, расплатился, кивнул на прощание и вышел из кафе.
Все напряжённо глядели ему вслед, пока тётя Агнесса не кинула на прилавок монету, полученную от бородатого незнакомца.
– Деньги не фальшивые, – сказала она. – Только, похоже, пролежали сто лет в земле.
– Таких стеснительных я в жизни ещё не видел, – сказал дядюшка Одиссей.
– Да, – подтвердил шериф. – Муглив, как пышка… то есть я хотел сказать – пуглив, как мышка.
– А бородища-то! – сказал Гомер.
Тётя Агнесса посмотрела на часы.
– А ну-ка, Гомер, – сказала она, – отправляйся в школу. Перемена кончается.
Спустя какой-нибудь час после полудня у любого человека в городе, включая стариков и детей, было уже о чём потолковать, поразмыслить, посудачить…
Кто этот незнакомец? Откуда он? Куда направляется? Какой длины у него борода? А волосы? Как его зовут? Чем он вообще занимается? И что спрятано в кузове его автомобиля под большим брезентом?..
Вопросов было много, и ни на один из них никто не знал ответа. Ровным счётом никто.
Знали только, что незнакомец оставил свою машину на городской стоянке и уже довольно долго бродит по городу. Очевидцы сообщали, что время от времени он останавливается и насвистывает какую-то странную, никому не известную мелодию. Он по-прежнему очень застенчив, и если кто-нибудь из взрослых приближается к нему, чтобы заговорить, незнакомец немедленно переходит на другую сторону улицы или заворачивает за угол. Однако детей не избегает. Он улыбается им и испытывает в их обществе явное удовольствие.