Дольше злоупотреблять гостеприимством хозяев смысла не имело. Нет, конечно, они были мне признательны за спасение сына. Но благодарность тоже имеет свои границы. Переступать которые не следует.
Вся семья, от младших детей до тетушек, бабок и дедов, выстроилась на пороге широкого крыльца. Я вскочила на Смирного, проверила узлы на привязи подаренной лошади и тронулась в путь. Здесь важно было молча сесть и уехать, потому как проводить ведьму в дорогу собралась, как водится, вся деревня. Кто посмелее — стояли за плетнем, остальные наблюдали из окон, чердаков, подвалов и прочих мест, скрытых от моего взгляда деревьями, но открывающих сносный обзор дороги.
Махнуть на прощанье славному Протопею Федотовичу или Корику, да что там, даже улыбнуться, — значило навсегда заклеймить имя семьи зажиточных Горевичей.
Одно дело в безысходном положении искать помощи ведьмы. Совсем другое — водить с ней дружбу.
В качестве оплаты мне досталась двухлетняя кобыла Маня. Отказаться я не могла. От бесов положено откупаться. Хуже было бы, если бы я отказалась, и семья кузнеца осталась в должниках у нечистой силы.
Глава 3. Вторжение
Одни проклятья шепчет наше имя.
Но вы не верьте, господа!
Мы тоже любим, тоже грезим,
И тоже верим в чудеса.
Элини посылала сигнал всем, кто мог его понять. Бедная, несчастная, огромная и беспомощная планета, она взывала о помощи.
Зря считают, что Элини все равно, либо она, великая и древняя, не обратит внимания на возню своих глупых детей. Даже если эта возня оборачивается их гибелью или пролитой кровью. Они большие — сами разберутся. Нет. Напротив. Как чуткая мать, Элини чувствовала приближающийся хаос. Она аккумулировала информацию, копировала её, и посылала импульсами всем, кто мог её услышать. Всем, кто хотел слышать и мог помочь.
Видение было ярким, насыщенным звуками и запахами.
Земля начала трястись от подземных толчков. Небо над Цветными горами потемнело. Поднялся сильный ветер, срывая листья, поднимая пыль и сухие ветки высоко над землей. Над пологим склоном горы начала формироваться воронка смерча. Вместо того, чтобы протянуть свое щупальце из набухшего неба к земле, воронка начала увеличиваться в размерах, зависнув над склоном гор. Из её чрева с воем и клекотом вылетели птерозавры[8]. Вслед за птерозаврами вывалился норлук[9], будто его хорошенько пнули с невидимой стороны воронки.
Горы завибрировали, загудели. Вдалеке раздались первые звуки обвала.
Стоящие у подножия гор клетки начали распадаться, как карточные домики. Запертые в них норлуки, аронги, гомолускусы и косунклы — жестокие и изобретательные хищники, которые привыкли в своих мирах сражаться за кусок мяса с собственными сородичами, — выбирались на свободу.
Ящеры, летающие и ползающие, вырывались из впаянных в горы железных пут, которые обрывались легко, словно в нужных местах распались связи между молекулами металла. Летающие ящеры взмывали в небо над Цветными горами, разрезая крыльями воздух и тревожа криками раннее утро. Ползающие ящеры множества подвидов, шипя и рыча, убегали в леса.
Выпустив с десяток птерозавров и покалеченного норлука, воронка схлопнулась. Над противоположным склоном повторилась та же ситуация. Расширившаяся воронка клубящегося иссиня-черного тумана исторгла аронгов и змееподобных существ с щупальцами по всему телу. Аронги падали по склону, цепляясь когтями за базальт. Змееподобные существа присасывались щупальцами, тормозя падение.
Земля продолжала трястись. В воздухе летали уже тучи из листьев, камней, пыли и веток. Воронка схлопывалась, открывалась в другой точке над горами и выбрасывала новых хищников. Сталкиваясь, хищники разных видов грызлись между собой, проверяя друг друга на скорость, ядовитость и живучесть. Все они были голодными и свирепыми. Все были жителями других миров.
Когда закрылась последняя воронка, землетрясение начало утихать. Еще слышны были раскаты от обвалов гор, но и они постепенно сошли на нет. Участок Цветных гор, протяженностью в десяток верст, выбранный для варварства, превратился в серое месиво, заполненное сором, от неба до земли.
Орейтур сел в постели, долго тер виски и лоб, пытаясь снять боль и прогнать страшный сон. Он знал, что видел не просто сон, а видение. Образование и положение вынуждали его скрывать свой дар. У него хорошо получалось. Жена, дети, теща и тесть, сестра и брат, домашние слуги и возница — никто не знал. Только запереть дар было невозможно. Прольется кровь, погибнут сотни людей, — только, что он мог сделать? Один.
Урена, проснувшись от такого же жуткого реалистичного кошмара, лежала в своей постели и смотрела в узкое оконце. Она боялась засыпать. Боялась возвращения в кошмар. Рядом сопел молодой муж. За стеной лачуги, в сарае, шуршали мыши. Урена лежала, залитая белым светом, и смотрела на яркий, чуть откусанный, диск Каллы[10]. Калла успокаивала и обманывала, обещая тем, что раз взошла этой ночью, то будет всходить еще тысячи ночей. Она будто говорила: «Все неизменно, нерушимо, все будет, как прежде».
Многие, чувствующие сильнее, видящие лучше, знающие больше, получали тревожное видение. Кто накрывался одеялом с головой, кто плакал, кто пил успокоительные отвары. Были те, кто бросал дела и пытался доступными силами узнать подробности, принять меры по защите своей семьи, друзей и знакомых.
Нашлись и те, кто пытался предупредить всех, кого могли. Или кого считали возможным предупредить.
Я плелась по пыльной желтой дороге, которой не было конца. Старый Эндимион был в зените, Акидон — ровно через четыре часа восемь минут займет такое же положение на небе. Этот факт сулил еще большую жару, которую нужно было пережидать в каменном доме, погребе или, на худой конец, в тенистом лесу.
По моим ощущениям воздух прогрелся до тридцати градусов. И продолжал нагреваться. Для начала страдня, последнего месяца лета, привычное явление. Как и быстрые ливни.
Очень скоро наступит межсезонье. Когда на улицу можно будет выходить только ночью, короткой и душной. Днем же температура будет достигать семидесяти градусов, что убийственно для всего живого. Водоемы начнут иссыхать, растения, кроме приспособившихся видов, увядать, земля трескаться. Длится межсезонье сорок три дня по календарю — два долгих тяжелых месяца.
К межсезонью стараются собрать урожай, все работы на поле поделать, и заготовить сено. Помещики, имеющие замок, на период жары собирают под каменной крышей своих крестьян. Все, кто имеет собственные каменные стены и крыши остаются дома и дают приют родственникам и соседям. Редко кто остается равнодушным к чужой потребности. Общая беда объединяет.
Ночью, когда жара спадала, начиналось развлечение. Отсидевшись днем дома, народ выходил гулять, купаться. Многие праздновали свадьбы, хотя храмовники не одобряли. К сожалению, в этом году привычный порядок канет в лету.
Великая Сила, ну и жара! Отвыкла я без лошади преодолевать версты сельских дорог. Ступни в суконных башмачках тонули в горячей глубокой пыли. Так и удар тепловой хватит. Хорошо в моей куртке есть капюшон, которым можно прикрыть голову. От жары он мало защищает, а вот от прямых лучей двух жадных звезд вполне.
Вдоль крупных трактов Вирганы были построены мегалиты, представлявшие собой сооружения из двух-трех каменных глыб, сверху накрытых каменной плитой. В мегалитах можно было спрятаться от жары, передохнуть и с новыми силами отправиться в путь. Если повезет встретить на своем пути мраморный мегалит, то помимо защиты от жары, можно воспользоваться магической защитой, при условии, что вы умеете её активировать. Маги в свое время постарались облегчить себе жизнь в долгих переходах. Впрочем, как и простому народу.
Только я брела по одной из проселочных дорог, вдали от тракта и соответственно мегалитов. Мегалиты были роскошью и диковинкой, оставшейся от магов, которых регент постарался истребить подчистую.
Об остановке можно было только мечтать.
От горизонта до горизонта ни единой живой души. Жара и пыль — вот мои спутники. Одна из причин, по которым я предпочитаю летом отсиживаться в своем лесу.
Смирный, мой верный конь, погиб в трясине на Желтых Болотах. Маню я успела продать и купить всякой снеди, которая пропала вместе с конем. Не везет мне с лошадьми. Может, и верно крестьяне говорят, что не любят они колдовства? А, следовательно, колдунов. Кажется, еще пара верст и я поверю во все суеверия, приписываемые магии.
Впереди залегли спокойные серые поля, перемежаемые серо-сине-черными лесами. «Серый» цвет луговой травы и листвы селяне обычно называли седым, но он не был ни светло-серым, ни белым. Это был цвет Моновской глазури, которой покрывали керамические изделия. Селадоновый. Светлый серо-зеленый цвет. Весной, когда появлялись первые ростки и первые листья на деревьях, это был очень нежный оттенок зеленого. Пастельный и мягкий для взора. Позднее, когда Акидон и Эндимион вытягивали влагу, и когда пыль оседала толстым слоем, нежная зелень тускнела и к концу лета исчезала совсем. Как сейчас.
На просторах Вирганы встречались растения и других цветов: бирюзового, переходящего в синий, и темно-зеленого, почти черного.
В Вирганской глубинке мало кто задумывался о таких мелочах, как цвет листвы. По большей части это было делом помещиков и прочей знати, у которых были средства и возможности выращивать чарующие сады.
Под воздействием маны деревья поражали своими размерами, цветовым разнообразием и красотой. Редко на просторах уездов встречались скромные по размерам магические сады. В столице и крупных городах выращивание разнообразных по цветовой гамме растений распространилось больше. Крестьяне и городские обыватели довольствовались тем, что дала природа.