парализовало), моим охранникам Гуго и Хуго уже не представляло никакого труда.
ПРОБЛЕМА АБОРИГЕНОВ. Как и всегда случается при огосударствлении частной собственности, одни жители О'к-Аллисто, самые умные (средний класс, болото), несмотря на то, что им по доброму согласию была выплачена полная стоимость их имущества плюс всяческие льготные и подъемные, оказались не по своей вине пострадавшими; началась инфляция, и они так и не смогли прижиться в новых местах; другие о'к-аллистяне, самые хитрые (местные богатенькие арлекины), решили нажиться за счет счастливого случая и заломили за свои ранчо и трехэтажные, проточенные термитами особняки несусветные цены — с ними наши адвокаты решали в закрытых арбитражах, на порядок снижали сверхсветовые цены до проходимого порога 300000 квр/к.эт. (триста тысяч кварков за каждый этаж) и выпроваживали их с астероида с обычной скоростью света; третьи, самые мудрые, — бедняки, бомжи и вольные художники — попросту подарили ПРОГЛОДУ свои развалюхи на условии их государственного содержания до конца их жизни. Мы подумали и пошли на обустройство резервации для этих аборигенов: построили им общежитие, одели в чистое солдатское б/у и обеспечили нормальным трехразовым питанием с водкой перед обедом и ужином. Утром — ни-ни! Они были счастливы, а в свободное от безделья время с удовольствием поднанимались выполнять у нас разные несложные хозработы — подметали, убирали, носили, грузили, мыли, чистили, и вскоре О'к-Аллисто превратился из замшелого астероида в настоящую столицу кометного облака Оорта. Сейчас эта жемчужина (вернее, алмазина) затмевает даже Плутон с Хароном.
Уголовные разборки с фирмой «Алка» и юридическое решение проблем аборигенов происходили без моего непосредственного участия. Все это продолжалось длительное время <некоторые крючкотворные дела тянутся вот уже 20 лет>; мне же, заболевшему в те дни детской свинкой, пришлось очень серьезно подумать о собственном здоровье.
БЕЛАЯ ТЕТРАДЬ.
ДЕНЬ КРИВОГО КОНДРАТИЯ. В предыдущих записях много неправды — утром после «красного двойного смещения» у меня не болело горлышко, не было никакой детской свинки, а с мужской потенцией все обстояло слава Б@гу. Пока что. Тьфу-тьфу. Доктор Вольф боялся совсем другого диагноза — речь шла о «разрушении личности» — моей личности! — но я был ни сном, ни духом.
Что же все же произошло, и почему я не присутствовал на дне рождения у Макара? Сейчас я уже могу заполнить эту лакуну. Этот редкий, несчастливый и самый темный день, который появляется и уходит, как комета с периодом в четыре года, должен был как-то отметиться. Я не оговорился — это самый темный день по своей иррациональности, темнее, чем День зимнего галактического противостояния. Этот день Кривого Кондратия я запомнил на всю жизнь. С этого дня я вообще перестал что-либо понимать и стал жить по привычке: «Ничего не понимаю, значит, так и надо, значит, все обстоит, нормально». С этой привычкой я жил два с половиной года, до самого окончания ПРОГЛОДА, потом пришлось от нее лечиться.
В этот день состоялась моя скоропостижная встреча с дженералем Гу-Сином. Ранним утром сотрудники СОС вытащили меня из постели, разрешили только побриться и стояли над душой, пока я крепко не порезался «двумя близнецами». Нашли пластырь, заклеили мне щеку, не дали позавтракать и отвезли в Планетарий. Я поднялся на Чердак в Заоблачный кабинет. Дженераль поздоровался со мной крепким рукопожатием и сочувственно спросил:
— Что это у вас со щекой?
— Спешил. Брился. Порезался.
— Бритва старая?
— Нет. Рожа старая.
— А вы бороду не пробовали отпускать?
— Было дело. Давно. Когда служил навигатором.
— Да, по себе знаю, в навигации бриться лень. Взгляните внимательно, вы не знакомы с этим человеком?
И дженераль предъявил мне склеенные фотографии, которые он конфисковал в ресторане «Метрополь». На них запечатлелись в непотребном виде три полуголые метропольские девки — Верка в мундире с погонами подполковника, Надька в офицерском галстуке и Любка в сапогах; а с ними (или под ними, или между ними — оргия в разгаре, в свалке не разберешь) какой-то веселый молодой офицер (надо понимать, подполковник) в надетой набекрень военно-морской фуражке с двуглавым крабом.
— Нет, не знаком, — поспешил откреститься я.
— Посмотрите еще раз. Неужели не узнаете?
Я присмотрелся и наконец-то узнал Богатенького Арлекино. Значит, этот пацан совсем даже не лейтенантик, как я считал, а подполковник. Наверно, я не сразу узнал БэА, потому что он был голый, без бородки и усиков, да еще с фуражкой набекрень и зачесанными набок волосами. Ну и я никак не ожидал увидеть в этом сопляке того таинственного ночного подполковника.
— Да, мы немного знакомы.
— Кто же он?
— Я даже не знаю, как его зовут. Я с ним познакомился на Маракканне. Это тренер Легкоступовой, Анфиски. Или кем он там ей приходится.
— А раньше вы его никогда не встречали? До того, как вы познакомились на Маракканне? Посмотрите внимательней.
Я опять стал разглядывать фотографии. Несомненно, я знал этого человека еще до Маракканны. Где я мог его видеть? Этот БэА мне в сыновья годился.
— Вы очень хорошо его знаете, но не узнаете. И это при вашей-то профессиональной памяти, генерал?
— Ваш вопрос о профессиональной памяти — для медицинской комиссии, что ли? Мне пора сдавать дела?
— Что вы, что вы, не комплексуйте! Я на вашем месте тоже его не узнал бы, но я не хотел бы сейчас очутиться на вашем месте. Знаете, он жаловался на вас. Мол, вы его невзлюбили, задираете, манкируете, делаете замечания при посторонних...
— Жаловаться — недостойно офицера!
— Да, конечно. Жаловаться, особенно на коллег, недостойно для офицера, но когда вы поймете, кто он такой, ваше мнение о его достоинстве или недостоинстве изменится. Еще вчера я хотел вас свести, познакомить, оставить наедине, вы бы расположились — да хоть бы вот здесь, за моим столом. Побеседовали бы с этим молодым человеком.
— О чем мне с ним беседовать?
— Да о чем придется.
— С какой целью?
— Не целясь. Навскидку. Вам было бы интересно. А нам — полезно. Но доктор Вольф отсоветовал. Даже запретил эту встречу.
— При чем здесь доктор Вольф?
— Все это очень трудно объяснить. Вы спрашивайте, спрашивайте! Важно, чтобы вы сами догадались, кто он такой.
— Просто скажите прямо: кто он такой?
— Ага, прямо... Да вас на месте кондрашка хватит, если я прямо скажу.
— Да кто он мне, чтобы меня кондратий хватал, — сват, брат, кум, отец родной?! Я с ним свиней не пас.
— Вот-вот-вот! Тепло!.. Даже горячо! Вы рядом, вы почти догадались!
— Он офицер Службы Охраны Среды?
— Он? Да, офицер. Но... э... из другой среды... Из другой, родственной нам Службы.
— Какой?
— Аббревиатура вам ничего не скажет. У нас СОС, а у них SOS. Они тоже охраняют... э... другую среду.
— Скажите хоть, как его зовут, этого подполковника?
— Я-то могу сказать. Да вот кондратий... без доктора не имею права.
— Что же, вызывать с Маракканны доктора Вольфа?
— Он уже здесь.
— Давайте доктора.
— Он у вас за спиной.
Я оглянулся. Действительно, доктор Вольф уже был здесь со своим докторским саквояжем.
— Я и не заметил, как вы вошли.
— А я не входил, — ответил Вольф. — Я стоял за портьерой и наблюдал за вами.
— Можно, доктор? — спросил дженераль.
— Думаю — да.
— Может быть, взять с него подписку о том, что мы не несем ответственности за его... мм... возможное психическое расстройство?
— Думаю — нет.
— Кто ему скажет — я или вы?
— Думаю — вы. А я на него посмотрю.
— Хорошо. Сделаем, как доктор приписал, — сказал дженераль. — Этого ночного подполковника зовут... подполковник Бел Амор.
КАК ДОКТОР ПРИПИСАЛ. Наступила томительная пауза.
— Ну, я пошел на крышу, а вы тут без меня разбирайтесь, — сказал дженераль Гу-Син, по-отечески потрепал меня по плечу, по-дружески ткнул меня кулаком в живот и, прикрыв дверь, оставил нас наедине с доктором.
Птички чирикали за окном. Какие-то зяблики. Прилетела удивленная зеленая муха и присела на мою порезанную щеку. Наверно, щека пахла кровью. «Откуда мухи и зяблики на такой высоте?» — подумал я и уныло спросил доктора:
— У меня опять... расщепление личности?
— Нет. Вы в порядке.
Я обрадовался:
— Мы с этим подполковником тезки и однофамильцы, что ли?
— Нет, — сказал Вольф. — Он — это Вы. <«Он» и «Вы» доктор сказал с большой буквы> А Вы — это Он. Вы оба — одно и то же лицо. Но однажды ваша дорога раздвоилась в пространстве—времени. Знаете, есть такой предупредительный дорожный знак — «дорога раздваивается». Вы с ним последствия этого раздвоения.
Я всматривался в фотографии БэА. Лицо было очень знакомое. Это лицо я видел в зеркале лет двадцать пять назад.
— Та-ак... — сказал я.
Лицо на фотографии было моим лицом в молодости — выбритое и прическа набок.
— Н-да, — сочувственно сказал доктор. — Я вас хорошо понимаю. То есть, я себя хорошо понимаю. Я бы тоже в такой ситуации сказал: «Та-ак!» Мы с дженералем опасались этой ситуации...
— Это самое...
— Что?
— Та-ак... вы что-то говорили про дорожные знаки...
— Я не уверен, что я смогу вам толком объяснить то, что с вами произошло.
— Ну, попробуйте.
— Вы ведь не изучали ВТГД?
— Это что?
— Всеобщая теория глобальной диффузии.
— Я университетов не заканчивал.
— Да, знаю. Вы закончили СПТУ по специальности «сантехник». А вот ваш... м-м... двойник... закончил академию Генерального штаба.
Я поднапрягся и припомнил:
— Нам преподавали общую теорию относительности, — конечно, в нужных для сантехника пределах. Мне запомнился «например» о двух близнецах — один из них улетает в космос с субсветовой скоростью и, когда через два года возвращается, то застает своего брата глубоким старцем. Наш случай из этой области?