– А чего ценного?
– А ничего! Амбар какой ни есть в городе занять и охранять покрепче. Да пару раз привезти чего по-темному, чтобы не видать было. Слухи-то и пойдут.
– Пустой амбар, говоришь…
– Ну, зачем пустой, спрячем там сколько-нибудь моих драбантов. Они у меня ребята дисциплинированные, посидят тихонько, да и для местных все на одно лицо, так что с охраной можно менять, чтобы не закисли совсем уж взаперти. Ну а как воры пожалуют, так и встретим.
– Хитро задумано, а кто останется?
– Ну как кто, драбанты мои, стало быть, я и останусь с Казимиром. А ты рыщи вокруг, нагоняй жути. Ну, а как отойдешь подальше, так тати и пожалуют, если ты их, конечно, совсем не распугаешь.
– А далеко ли отходить?
– Да хоть до Вологды, главное – вернуться не забудь, а то мало ли…
Город Устюг-Железный, или, как его еще называли, Устюжна, сравнительно недавно был крупным центром обработки железа, от чего, собственно, и происходило его название. Но года три назад местные ополченцы, отбив нападение каких-то залетных литовцев, почувствовали в себе силу и совместно с белозерцами попытались дать им сражение у деревни Батеневки. Увы, насколько хороши были местные в обороне за крепким тыном, настолько же плохи они оказались в чистом поле против профессиональных рубак. Литовская панцирная кавалерия покосила ополченцев «как траву». Потом, правда, немногие уцелевшие в том погроме довольно успешно отразили штурм вновь нагрянувших интервентов, и город устоял. Однако кругом чувствовалось разорение, ремесла и торговля захирели.
Как ни странно, просторный двор с большим теремом и крепкими амбарами нашли довольно быстро. Найденное нами жилище когда-то было двором невесть куда сгинувшего во время смуты купца. На первом этаже двухэтажного терема раньше располагалась лавка, на втором, очевидно, проживал сам купец. Во вместительных амбарах хранились товары, а кроме того, имелись конюшня и другие постройки. Увы, и амбары, и постройки, и лавка давно пустовали. Единственными обитателями строений были довольно еще крепкий однорукий старик и его дочь с двумя детьми. Старик был некогда кузнецом, а потеряв руку в той самой неудачной для местных битве у Батеневки, нанялся к купцу сторожем незадолго до его отъезда.
Местные власти в лице земского старосты на занятие двора не прореагировали. Старик попробовал было возражать, но Аникита просто показал ему плеть и велел не умничать.
Наотрез отказавшийся покидать меня Кароль, лично отобрав людей и для караулов, и для засады, принялся готовить нашу резиденцию к возможному нападению. Сказать по правде, мне самому мой план безупречным не казался. Насколько я понял, местные разбойники особой храбростью не отличались и напасть на хорошо охраняемый объект вряд ли решатся. Придумал я его с единственной целью – спровадить подальше Аникиту, пока я буду заниматься поисками Марьюшки, дочери Ксении Годуновой. Да, именно в Устюжне она в свое время оставила ребенка у верных людей, и именно поэтому я вызвался помочь Вельяминову. Шансов найти ребенка было, честно говоря, немного. Смута перевернула жизнь всей страны, разорила и лишила жизни многих людей. Что уж тут говорить о маленькой девочке, оставшейся совсем одной в жестоком мире. К тому же ни адресов, ни фамилий у простых людей в эту пору не было. Ксения рассказала мне, что люди, взявшие на воспитание ее дочь, жили в посаде недалеко от церкви архангела Гавриила, занимались мелкой торговлей и имели прозвание Жидовины. Прозвание это могло указывать на их еврейское происхождение или иметь какое-то отношение к бушевавшей в свое время на севере Руси жидовствующей ереси. Или просто намекать на излишнюю хитромудрость кого-то из членов семьи, а то и вовсе не иметь никакого значения. Есть у нас такая традиция относить не нравящихся нам людей к израилеву племени. Проблема заключалась в том, что посад к моменту нашего там появления выгорел вместе с церковью, а жители частью переселились в город, частью сбежали, а частью просто сгинули за время смуты. Можно было, конечно, попытаться расспросить окрестных жителей. Городок был невелик, и большинство местных прекрасно знали друг друга. Однако, по всей видимости, у нас с Казимиром был слишком нездешний вид, и обыватели не торопились идти с нами на контакт. Все, что удалось выяснить нам за два дня, – это примерное месторасположение сгоревшей церкви и то, что рядом с ней действительно была когда-то лавка. И ту и другую информацию добыл Казимир. Недавно вернувшийся в лоно православия лисовчик не пропустил ни одной службы в городском соборе. Усердно молясь и относительно щедро жертвуя, он смог обратить на себя внимание настоятеля храма и немного пообщаться с ним. Увы, помимо этого местный батюшка ничем не смог нам помочь. Выслушав рассказ Казимира, я посоветовал сказать ему, что он разыскивает Жидовиных, чтобы отдать долг. Возможно, среди прихожан найдутся люди, знавшие их, и если мы с Казимиром для них чужаки, то уж священнику-то они должны сказать. Кстати, историю о неудачной битве местных с литовцами и последующей осаде я также узнал от Казимира. На вопрос, откуда у него такие обширные и подробные сведения, бывший лисовчик только поднял к небу глаза и немного виновато улыбнулся. Знаю я эту его улыбочку!
Пока Казимир вел разведку, а Лелик укреплял двор, я по своей привычке иметь хорошие отношения со слугами попытался наладить отношения со стариком. Возможно, раньше он был не таким нелюдимым, но потеря руки и, следовательно, ремесла определенно испортили ему характер. Сначала я просто попытался разговорить бывшего кузнеца, но он односложно отвечая на все вопросы, отказывался идти на контакт. Так что я просто объявил ему, что пока живу здесь, он состоит у меня на службе, за что получит соответствующее вознаграждение. Дочь его будет стирать мое белье и убирать в тереме, тоже, естественно, не за так. Кроме того, я гарантирую ему, что мои подчиненные не причинят ему и его семейству никаких обид, пока стоим здесь, а дальше как знает.
Дочь его также дичилась, что, принимая во внимание большое количество солдат кругом, было вполне понятным. Убиралась в хоромах она обычно, когда меня там не было, белье забирала и возвращала незаметно, так что казалось, будто оно стирается и сушится само собой. Единственные члены семьи нелюдимого старика, с кем мне удалось познакомиться, – это его внучки, две девочки девяти и шести лет от роду. Произошло это, едва мы только вселились. Пока мои драбанты под чутким руководством фон Гершова приводили жилье в маломальский порядок я, сидя на скамье, осуществлял общий контроль. В смысле – грелся на солнышке, наслаждаясь последними погожими деньками и блаженно щурясь при этом.
– Дяденька, дай хлебушка! – внес диссонанс в окружающую действительность тоненький детский голосок.
Мое королевское высочество величественно повернулось в сторону, откуда доносился помешавший ему наслаждаться жизнью звук. Голос принадлежал маленькой девочке, одетой в не слишком чистую рубашонку и босой. Помимо рубашки, ребенок отличался довольно измазанной физиономией и крайней худобой. Не знаю, откуда на меня свалился приступ чадолюбия, но я немедленно сграбастал девочку, заставил ее умыться и хотя бы сделать вид, что вымыла руки, после чего растолок в небольшой ступке сухарь, размоченный в воде, и накормил ее полученной тюрей. Впрочем, накормил – это громко сказано, поскольку ребенок последнее время явно не излишествовал.
– Машка, вот ты где! Ну-ка ступай домой, а то будет тебе ужо от матушки! – заявила девочка постарше, внезапно явившаяся перед нами.
– Это кто такой строгий? – спросил я, глядя на вторую девочку.
– Это моя сестра Глаша, – заявила мне сидевшая у меня на коленях Маша.
– Какое имя красивое: Глаша, – ответил я тут же, – а отчего такая красивая девочка с таким красивым именем такая строгая?
– Матушка не велит нам с чужими разговаривать! – заявила мне Глаша чуть менее строгим голосом, поправив при этом прядь волос, выбившихся из-под платка.
– Тут ваша матушка права, конечно, да только я не чужой. Я теперь тут жить стану, стало быть, мы соседи. Впрочем, ты, пожалуй, не сказывай матушке, что Маша со мной говорила. Я ведь здесь недавно живу, и матушка ваша не знает, добрый я человек или худой. Так что пусть это будет нашей тайной, а пока ступайте домой, да прихватите вот это. – С этими словами я высыпал девочкам оставшиеся сухари из сумки.
Сразу надо сказать, что приручить детей, не избалованных лаской, труда не составило – погладил по голове, угостил чем-то вкусным, а в голодный год все вкусное, подарил ленту для косы. Да только в моих поисках это помочь никак не могло, а поиски тем временем определенно зашли в тупик. Казимир добросовестно перешерстил все окрестности городка, завел кучу знакомств среди местных жителей, но не нашел ни малейшей зацепки. Тати, тревожившие Устюг Железный до нашего появления, тоже как в воду канули, но это обстоятельство меня скорее радовало, чем печалило.
Как-то вечером, вскоре после того как Казимир вернулся из поисков, в наши ворота постучал какой-то монах. Мы как раз наблюдали, как Маша и Глаша, довольно урча, жмурят большой медовый пряник, принесенный из города бывшим лисовчиком, когда однорукий Лука, сняв шапку, угрюмо пробурчал:
– Какой-то длинногривый пожаловал, сказывает, дело у него до какого-то Корнилия, а что за дело – не говорит.
– Странно, а у нас есть Корнилий? – удивился я.
– Есть один, – усмехнулся литвин. – Ваше высочество, это может быть важно, позвольте мне узнать, в чем дело.
– Пойдем вместе, а то меня любопытство разобрало.
Подойдя к воротам, мы увидели довольно примечательного представителя черного духовенства в драном подряснике и босиком. Диссонансом к этой непритязательной внешности выглядела густая и ухоженная борода. Крепкая фигура черноризца в свою очередь говорила не столько о смирении и посте, сколько о недюжинной физической силе ее обладателя.
Неодобрительно глянув в мою сторону, он благословил подошедшего к нему Казимира и что-то горячо зашептал ему на ухо. Бывший лисовчик, выслушав его, сразу подобрался и подошел ко мне с крайне встревоженным лицом.