– Панцирные казаки.
– Какие казаки?
– Посмотрите, мой герцог, они все в доспехах! Не гусария, конечно, но очень серьезный противник. Будь у Вельяминова втрое больше людей – и то вряд ли бы он с ними сладил!
– Надо дать знак Аниките, чтобы прижимался к стенам, – глухим голосом сказал я. – Поднимутся по казачьим лестницам, а мы их прикроем огнем. Лошадей, конечно, потеряем, но людей сколько-то спасем.
– Похоже, ваше высочество, у Вельяминова есть какой-то другой план, – подал голос Лелик. – Смотрите, он уходит!
Действительно, рейтары дружно развернули своих коней и, на ходу перестраиваясь, рванули вдоль южной стены.
– Какого черта он делает? На всей этой проклятой южной стене нет не то что ворот, но даже малой калитки! Черт бы тебя побрал, Аникита! Повешу, блин, если запорожцы не прибьют.
– Не все так плохо, – спокойно возразил мне Кароль. – Казаки так хорошо преградили путь нашим к юго-западным воротам, что совсем забыли про восточные. Там тоже есть ворота, и если Вельяминов поторопится, то ему, пожалуй, удастся уйти.
Запорожцы, похоже, тоже сообразили, что добыча может ускользнуть, и кинулись в погоню. На их несчастье, самый короткий путь пролегал мимо стен, где засели мои драбанты, и их стрельба довольно сильно проредила казачьи ряды. Впрочем, основная часть запорожцев прекрасно поняла, в чем состоит опасность, и обошла наших стрелков по дуге, потеряв, правда, при этом время. Так что рейтары Аникиты, проскакав вдоль стены, до Ильинской башни, завернули за угол и вошли в раскрытые для них ворота. Почти догнавшие их казаки попытались было с ходу ворваться на плечах отступающих, но едва нескольким из них это удалось, защитники ворот опустили решетку, о которую расшиблись несколько преследователей. Тем временем ворвавшиеся внутрь казаки оказались в западне. Рейтары Вельяминова, в который раз продемонстрировав отменную выучку, развернулись и встретили врага плотным огнем из пистолетов. Казаки пытались схватиться с ними врукопашную, но до сабель дело так и не дошло.
Как раз в этот момент к месту схватки подоспели и мы. Большинство казаков было уже убито, и лишь трое уцелевших упрямо стояли спина к спине с саблями в руках. В одном из них я с удивлением узнал казака, бывшего парламентером. Раненный в правую руку, он держал саблю в левой и угрюмо озирался. Его товарищи, очевидно, имели еще более тяжелые ранения и едва стояли, но оружия не опускали, готовясь если не продать свою жизнь подороже, то хоть погибнуть с честью. Такая стойкость вызывала уважение, и я поднял руку, приказывая не стрелять.
– Здравствуй, пан посол, – обратился я к знакомому казаку. – Ты тогда что-то быстро уехал и больше не появлялся. Видать, занят был?
– Занят-занят, – прохрипел он в ответ, – саблю точил! Хочешь спытать?
– Нет, не хочу. Нет в этом ни славы, ни доблести, чтобы раненого добить. Тебя как зовут, казак?
– А тебе на что?
– Да мне и вовсе незачем. Попам пригодится, когда отпевать будут, если не поумнеешь, конечно.
– А ты кто такой?
– Я герцог Иван Мекленбургский, слыхал, поди?
– Это ты острог у Чертопольских ворот оборонял?
– Я.
– И пана Шепетовского ты отправлял узнать, сколько в польском войске сена дают?
– Тоже я.
– Надо было догадаться… славная была битва, я тоже там был. Петром меня зовут, Воловичем, я шляхтич. Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы вы ушли. Не будет вам здесь ни славы, ни добычи.
– Это не мне решать.
– Я знаю, но если ты пообещаешь сказать об этом своим товарищам, я вас отпущу.
– Почему?
– Эта война не последняя. Кто знает, может, во время следующей мы будем на одной стороне.
Сказав все это, я развернулся и отошел к Аниките.
– Вот что, друг мой ситный, первым делом вели этих обалдуев взашей вытолкать за ворота. Что-то мне их рожи нравиться перестали. А вторым – расскажи мне, кто тебя, ирода, надоумил эдакие фортели выкидывать? Я чуть не поседел раньше времени, на твои фокусы глядя.
– Княже, чего ты гневаешься, – заюлил Вельяминов, – хорошо же все кончилось. А за ворота их никак нельзя: казаки там еще гарцуют, как бы беды не случилось.
– Ты мне зубы не заговаривай! Нельзя за ворота – спусти со стены на вожжах, только сабли не забирайте, а то их и слушать не станут. Ты мне скажи, пошто ты, за малым делом, всех рейтар не погубил? Нас ведь тут и так мало.
– Каюсь, князь, уж больно случай был удачный, нельзя было упустить.
– Ну ладно, хорошо все то, что хорошо кончается.
Больше в тот день попыток штурма не предпринималось. На радостях от одержанной победы преподобный Сильвестр совершил благодарственный молебен в Софийском соборе. Пока православная часть нашего воинства торжественно молилась, я со своими драбантами охранял стены. Потом, когда нас сменили, пришло время помолиться и нам. В дневном бою драбанты вели огонь из-за укрытий и почти не пострадали. Почти, потому что молодой парень из Ростока по имени Курт Вольски, неосторожно высунувшись из бойницы, поймал стрелу. Мои драбанты гибли и раньше, но в Мекленбурге или Прибалтике под рукой всегда был лютеранский пастор, который сделал бы все как полагается, к большому удовольствию моих подчиненных. Вообще странное дело, наемники, часто и с удовольствием нарушающие все заповеди Христовы, нередко очень щепетильны в вопросах религиозных обрядов и особенно погребения. Но, как вы понимаете, никакого пастора в Вологде не было и быть не могло, как и лютеранского кладбища. Поэтому мне пришлось обратиться к епископу Сильвестру, чтобы Курта разрешили похоронить на православном. Тот, немного подумав, дал позволение и даже пообещал помянуть новопреставленного раба божия в своих молитвах.
Драбант Вольски нашел свой последний приют на самом краю кладбища неподалеку от Глухой башни. Его товарищи с фон Гершовым во главе торжественно пропели:
– «Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобресть сердце мудрое»[60].
А когда на гроб легла последняя горсть земли, Лелик прочитал из молитвенника:
– «Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?»
Присутствующие на похоронах рейтары и некоторые горожане благоговейно молчали, и лишь отец Мелентий негромко спросил меня:
– Что он читает?
– Евангелие от Иоанна, – машинально ответил я ему.
Тот одобрительно покачал головою и больше не нарушал тишины. Когда все закончилось и люди стали расходиться, я протянул монаху несколько серебряных монет.
– Прими, отче, на храм, с тем дабы о могиле позаботились.
Но Мелентий, отведя мою руку, ответил:
– О том и просить нечего, сей раб божий за нас живота лишился, а коли хочешь на храм пожертвовать, то вон отец-келарь Ильинского монастыря с кружкой на поясе ходит. Ему и пожертвуй.
– Это монастырский келарь? – недоверчиво спросил я, глядя на невероятно худого монаха в ветхом подряснике и с большой кружкой на цепи, больше похожей на вериги.
– Сгорел его монастырь в смуту, – строго ответил мне иеромонах, – вот он обет и дал, что деньги соберет и восстановит. Да где же их соберешь, разор кругом! Никого смута не пощадила.
Не говоря больше ни слова, я подошел к погорельцу и высыпал в прорезь на его кружке пожертвование. Все-таки интересные священники попадаются иной раз на нашей земле. Одни за деньги бордель готовы освятить, другие – во исполнение обета жить впроголодь! Подумав это, я вдруг поймал себя на мысли, что считаю эту землю своей. Пусть сейчас я немецкий аристократ и родственник шведского короля. Пусть я наемник и, как только окончится эта война, уеду отсюда. Пусть я никогда не был здесь прежде ни в этой жизни, ни в прошлой. Все равно эта земля моя, и люди вокруг мои соотечественники, хоть они так и не считают. Все равно.
На следующий после похорон день к нам опять пожаловали переговорщики от казаков. На сей раз главным парламентером был худой небогато одетый казак лет около сорока или больше, с обветренным лицом. На этот раз я не стал говорить с ними один и вышел на стену в сопровождении преподобного Сильвестра и Вельяминова.
– Я хочу говорить с князем Мекленбургским, – заявил он, оглядев нас.
– А что, ты столь знатен, что говорить с епископом и русским боярином тебе не по чину? – усмехнулся я в ответ.
– Но ведь ты командуешь здешними ратниками?
– Верно. Но кто ты, чтобы я говорил с тобой?
– Мое имя Яков Неродич, а запорожцы прозвали меня – Бородавка. Я кошевой атаман.
– Чего ты хочешь, атаман?
– Я хочу, чтобы вы заплатили нам выкуп. Тогда мы уйдем.
– А больше ты, вор, ничего не хочешь? – воскликнул Аникита.
– Не лайся, боярин, я не с тобой речь веду, – ответил Бородавка презрительно.
– Креста на тебе нет, разбойник! – возвысил голос епископ.
– Як то нема? – насмешливо изумился тот в ответ, расстегнув ворот. – А ось на шее?
– Прокляну! – почти проревел на это преподобный Сильвестр, но насмешливый казак только хмыкнул в ответ.
– Послушай меня, атаман, – вступил я в разговор. – Больше того, что вы уже сделали, вы ничего сделать не сможете. За стены я вас не пущу, а посады вы уже пограбили да пожгли. Скоро начнутся дожди, и вам ничего не останется, как уйти, потому что зимовать тут негде. Вы сами все разорили. Поэтому послушай доброго совета, иди отсюда подобру-поздорову. Может, там, на Диком поле вы и рыцари, стоящие за христианскую веру против поганых. Но здесь вы просто разбойники, которых наняли польские паны, чтобы не подставляться под пули самим. Это не ваша война, и вам тут делать нечего, уходите.
– Ты, князь, верно, надеешься получить подмогу от ополчения, только зря. Король Сигизмунд собрал большое войско и скоро будет под Москвой. Так что им не до вас. Заплатите выкуп – и мы уйдем, не заплатите – будем стоять здесь, пока вы не начнете дохнуть внутри своих стен.
– Ты говоришь, что король Сигизмунд собрал войско и идет к Москве?