Когда я наконец вышел за ворота, меня встретил вооруженный Казимир с заводными лошадьми. Я не раскрывал ему подробностей, сказал лишь, что мне может угрожать опасность и, возможно, придется бежать. Вскочив в седло, я бросил прощальный взгляд в сторону дома Храповицкого. Мне показалось, что я смутно вижу, как белеет лицо на фоне темных стен терема. Приложив руку поочередно к сердцу и к губам, я тряхнул головой и дал шпоры ни в чем не повинному животному.
Ранним утром из Смоленска выступил большой отряд польского войска во главе с великим гетманом Ходкевичем. Как я уже говорил, задачей его был прорыв в осажденную ополчением Москву для доставки продовольствия гарнизону. Состоял отряд из двух тысяч крылатых гусар, примерно такого же количества литовской панцирной кавалерии и шести тысяч казаков. Было еще немного венгерской пехоты, человек около шестисот. И все это воинство охраняло довольно большое количество возов с провиантом. Везли зерно, сухари, солонину, фураж и немного пороху. В порохе осажденные особого недостатка не имели, но на всякий случай взяли и его. Я испытал массу острых ощущений, пока грузили эти несколько бочонков, но, слава богу, до моего сюрприза не дошли.
Когда обоз вытянулся из города и гетман собрался уже двинуться в путь, к нему подскакал я с сопровождавшим меня Казимиром. Помахав шляпой перед Ходкевичем, я обратился с просьбой присоединиться к его отряду.
– Лейтенант, у меня нет пушек! К тому же вы принадлежите к свите его высочества.
– Увы, мой гетман, как оказалось, его высочеству мало дела до моих пушкарских талантов, но большая охота до других. А я ничем не могу ему помочь в этом щекотливом деле и потому лучше отправлюсь к черту в пасть, нежели останусь еще в Смоленске.
– Вот как? Что же, лейтенант, присоединяйтесь, в Москве много пушек, кто знает, может, еще и постреляете.
Мы с Казимиром пристроились к свите гетмана и потихоньку двинулись в путь.
– Зачем нам отправляться в Москву? – спросил меня бывший лисовчик.
– Сам не хочу, – хмуро ответил я ему. – Знаешь, Казимир, я вообще не хотел отправляться в Новгород, я бы прекрасно провел время с молодой женой в Швеции или у себя в Мекленбурге, но проклятая судьба, кажется, пихает меня в спину. Я уже хотел вернуться, когда черт принес вас с Мухой-Михальским, и пришлось отправляться в Смоленск. И вот теперь, вместо того чтобы ехать на запад, в сторону своего княжества, я еду на восток. И ни черта с этим нельзя сделать! Ты еще не оправился от болезни, и если не хочешь отправляться со мной, то я пойму. Я бы хоть сейчас выписал тебе обещанный привелей на шляхтество, но без печати он мало чего стоит, а мы с каждым шагом все дальше от нее.
– Мы, пан герцог, как видно, связаны теперь одной ниткой. Куда вы, туда и я. Так уж, видно, господь распорядился, – задумчиво проговорил литвин.
– Аминь! – коротко отозвался я. – Древние говорили: «Делай, что должно – и будь, что будет», – давай посмотрим, что из этого выйдет.
Уже несколько недель мы упорно двигались по разоренной стране. Немногочисленные уцелевшие жители разбегались и прятались, едва завидев нас. Надо сказать, что литвины и крылатые гусары, составлявшие основу войска Ходкевича, вели себя довольно дисциплинированно. Не то чтобы им не хотелось побезобразничать, но гетман умел держать своих солдат в узде. Другое дело казаки – мне, после того как я насмотрелся на «подвиги» Сулима и его отряда или лисовчиков, казалось, что меня трудно удивить, но запорожцам это определенно удавалось. Следуя впереди и по бокам основного войска, они частенько захватывали не успевших скрыться. Ни возраст, ни пол, ни духовное звание не было защитой от этого «православного» воинства. Увы, я не мог ничем помочь несчастным, и мне оставалось только, стиснув зубы, проезжать мимо. Казимир же наблюдал за происходящим довольно спокойно – впрочем, оно и понятно: лисовчики на войне вели себя ничуть не лучше. Хотя одобрения происходящему он также не проявлял – очевидно, жестокость была для него все-таки не целью, а средством. Но вот кто был действительно рад жестокостям – так это тот самый монах-бенедиктинец, которого я видел прежде у короля Сигизмунда. Звали его отец Войцех Калиновский, он принадлежал к знатному шляхетному роду и играл в войсках гетмана роль капеллана. Сам он не принимал участия в «развлечениях» казаков, но при виде их не скрывал своего удовлетворения. Однажды, во время очередного «представления», он подъехал на своем довольно дорогом коне к нам с Казимиром и поинтересовался, почему мы не принимаем участия в «забаве».
– Вероятно, оттого, святой отец, что я верю в бога, – угрюмо ответил я ему. Казимир же просто промолчал.
– Вы полагаете это неугодным господу? – подозрительно прищурившись, спросил меня Калиновский.
– Святое писание не оставляет на этот счет ни малейших сомнений.
– Ах да, вы же протестант.
– А что, для католиков у господа другие заповеди?
– А это не католики! – парировал бенедиктинец. – Эти казаки такие же еретики-схизматики, как и те, кого они мучают. Чем больше одни убьют других, тем лучше для торжества святой церкви.
– Чем гаже, тем лучше, так? – хмыкнул я. – А вы точно бенедиктинец, святой отец? Вроде такой лозунг совсем у другого ордена.
– О, нет, я не иезуит, но в этом случае они совершенно правы.
– Сейчас западные христиане убивают восточных и наоборот, а через несколько лет западные христиане передерутся между собой. И турки будут смотреть на это с такой же радостью, как вы сейчас. А потом султанское войско окажется у стен Вены, и такие же недоумки, как вы, святой отец, будут стенать, плача: «Где же христианское воинство?» А христианское воинство растаяло в междоусобных войнах на радость религиозным фанатикам и османскому султану.
Возмущенный моими словами священник зыркнул на меня и, дав своему коню шенкелей, скрылся.
– Вам не стоило так говорить с ним, – хмуро сказал Казимир, – он может быть опасен.
– Ты прав, – отвечал я ему, – но уж больно он меня разозлил, этот святоша.
– И это странно – если позволите, вам эти московиты никто, однако вы принимаете их страдания очень близко к сердцу. Разве ваши солдаты вели бы себя по-другому в таких случаях?
– Не знаю, парень, не хочу врать. Может, ты и прав.
– Скажите, ваше высочество, какой у вас план? Когда мы отстанем от войск гетмана? Мы слишком близко к московитам и можем попасться им, что будет одинаково плохо и вам, и мне.
– Не знаю, у Москвы сейчас стоят казаки Трубецкого, с ними нам действительно лучше не встречаться. Я предпочел бы попасть к князю Пожарскому. Там должны быть люди, знающие меня. Я оказал кое-какие услуги им в этой войне, так что могу надеяться если не на помощь, то хотя бы на отсутствие вражды. Это не очень хороший план, но другого у меня нет.
– Тогда чего мы ждем? Князь Пожарский сейчас в Ярославле, если мы сейчас отстанем, то сумеем попасть в Ярославль, избегнув и казаков, и поляков. Вот только со святым отцом вы зря поругались: он не простит и будет следить.
Впрочем, вскоре нам подвернулся удобный случай. Прежде чем подойти к Москве и ввязаться в драку с казаками из первого ополчения, гетман остановил войско, чтобы дать ему небольшой отдых. Поставив возы в круг и устроив таким образом укрепленный лагерь, поляки и литвины принялись приводить себя в порядок. Некоторые части, впрочем, ежедневно ходили в поиск, иногда на довольно большие расстояния. К одному из таких отрядов мы и присоединились.
Литовская панцирная хоругвь, которой командовал поручик Березовский, и пара сотен казаков с разрешения гетмана отправились на север от Москвы. Очевидно, у командира литвинов были какие-то сведения о нетронутой до сих пор войной боярской усадьбе, и он уверенно повел свой отряд в окружающих лесах. Мы с Казимиром, не привлекая к себе внимания, двигались вместе с ними, прикидывая, где лучше отстать от своих попутчиков. Ничего не подозревающий пан Березовский был настроен по отношению ко мне очень любезно, что, впрочем, совсем не удивительно – ведь мы неоднократно встречались с ним у пана Храповицкого.
– Вы меня интригуете, пан Березовский, – говорил я ему, продолжая давний разговор, – куда мы все-таки идем?
– Немного терпения, пан фон Кирхер, – смеялся в ответ поручик, – а то сюрприз не получится.
– Ну, хотя бы намекните – верно, речь о какой-то боярской вотчине, которую вы хотите ограбить?
– Фу, как грубо: «ограбить»… ну разве что немножко, – смеялся литвин.
Наконец мы вышли к какой-то деревушке. Казаки окружили ее, прежде чем местные жители успели разбежаться, однако в этот раз погрома не было, ибо пан Березовский не хотел шума, могущего спугнуть куда более богатую добычу.
Тем временем казаки подтащили к поручику какого-то всклокоченного старикашку. Тот беспрестанно кланялся литвину и, казалось, не понимал, чего тот от него хочет. Наконец Березовский не выдержал и перетянул старика плетью, тот неловко упал, но подручные тут же заставили его подняться. Теперь, кажется, дело пошло на лад, и старик, перестав изображать из себя полоумного, угрюмо согласился показывать дорогу.
– Ты что-нибудь понял? – спросил я Казимира.
– Да что тут понимать, – усмехнулся он, – тут кругом болота. Местные знают их как свои пять пальцев, а чужаки вроде нас могут и в трясину угодить. Вот Березовский и ищет проводника. Собственно, уже нашел: старик здесь все знает, и к тому же тут его семья, так что не обманет.
Литвины и казаки потянулись за стариком в лес один за другим. Мы, несколько замешкавшись, отстали. В деревеньке, впрочем, оставалось с полсотни казаков, но они не обращали на нас ни малейшего внимания.
– Это чья деревня? – спросил я старуху, подслеповатыми глазами глядевшую туда, куда повел ее муж жолнежей Березовского.
– Господ Шерстовых, господин, – отозвалась она, кланяясь.
Фамилия их помещиков мне ничего не сказала, и я промолчал, потом почему-то спросил еще:
– А мужика твоего как зовут?