рдый лучше меня ориентировался на местности и непременно удрал бы, если бы я не догадался вытащить из кармана оставшуюся часть сухаря и не показал ему, когда он в очередной раз обернулся. Продавец ворованных пистолетов очередной раз запнулся и остановил свой бег. Я же демонстративно развернулся и, сунув сухарь обратно в карман, пошел, делая вид, что прогуливаюсь. Роли поменялись, и теперь я шел впереди, а за мной семенил крысомордый.
У кремля довольно большая территория, и помимо дворца, церквей, палат патриарха и теремов, приказов, там еще куча всяких строений, составляющих все вместе изрядный лабиринт. Забираться туда, не зная хорошенько всех входов и выходов, было верхом безрассудства, и потому я остановился, повернув за первый же угол. Мой преследователь не заставил себя ждать и вскоре выглянул из-за угла, пытаясь разглядеть, куда я направился. Предосторожность эта не имела последствий, ибо я тут же, угостив крысомордого кулаком, подтащил его за шиворот к себе.
– Дружок, тебе разве не говорили в детстве, что брать чужое нехорошо?
– Ой, пустите, ваша милость, что я у вас взял?
– А этот добрый пистоль тебе, верно, от бабушки в наследство достался?
– Пустите! Не знаю я ничего, этот пистоль мне дал десятник и потребовал, чтобы я его на еду выменял, а не то, говорит мне, самого меня съест! Ну, пустите, а. Чего я вам сделал?
– И что, твой десятник действительно такой, что может съесть?
– О, еще как, пан Войкович и не такого, как я, съест и не поперхнется!
– И много ли ты хочешь за мой пистоль?
– Не знаю, а только того сухаря, что показала ваша милость, маловато.
– Такого славного сухаря маловато за зачуханный пистолет? Да вы, как я погляжу, тут в кремле совсем зажрались!
– Грех смеяться вашей милости, а я уже три дня ничего не ел!
– Врешь, максимум два, для трех у тебя морда больно лоснится. Не удивительно, что твой десятник хочет тебя съесть. Ладно, как я понимаю, ты и твой десятник тащили меня внутрь, когда я прорвался к вам на возке с сухарями?
– Так и есть, ваша милость!
– И чего же вы утащили мои пистолеты, а не мешок с сухарями из возка?
– Я хотел, точнее пан Войкович мне велел, но мне не удалось. Поэтому пан Войкович сильно на меня разозлился и сказал, что непременно убьет меня, если я не добуду съестного.
– Любопытно, а ты видел, куда утащили этот возок?
– Конечно, как и все, что удавалось раздобыть в вылазках, в кладовые посольского приказа, только его хорошо охраняют.
– Кого его?
– Посольский приказ, конечно.
– А как ты думаешь, если там случится пожар, продовольствие будут спасать?
– Конечно будут.
– И, наверное, там случится суматоха, в которой ловкий человек сможет поживиться?
Сказанное мной потихоньку проникло в не слишком обремененную мозгами голову, и взгляд его загорелся. Пока мы говорили, я успел хорошо разглядеть незадачливого продавца моего пистолета. Пожалуй, он не был «крысомордым», просто лицо его сильно осунулось, а голод придал глазам бегающее выражение. Потертый кунтуш был с чужого плеча, или же его хозяин сильно похудел за последнее время. В другое время я, может, даже пожалел бы незадачливого гайдука, но сейчас просто и незатейливо ударил его под дых, и пока он разевал рот от одышки, отобрал пистолет, пороховницу и сумку для пуль.
– Еще раз встречу – убью! – посулил я убогому. – Совет, который я тебе дал, сможет при некоторой удаче спасти твою трижды никчемную жизнь, а теперь проваливай, пока я не передумал.
Выйдя из переулка первым, я продолжил свою прогулку, отдаляясь постепенно от палат. В этой части кремля, очевидно, прежде жили бояре, приближенные к царю. Во всяком случае, застроены они были именно теремами с большими дворами и высокими воротами. Поглядев на эту средневековую «Рублевку», я собирался было уйти, но обратил внимание на паренька, с трудом волокущего кувшин на перевязи. В таких кувшинах обычно, как это ни странно, носили воду. То есть странно это было для меня, привыкшего, что по воду ходят с ведрами, а для жителей нынешней Руси это было совершенно обычным делом. Несущий воду парень, как видно, совершенно выбился из сил и в изнеможении присел, придерживая руками свою ношу. Не знаю, что меня дернуло заговорить с ним, но я спросил его:
– Умаялся?
Тот, видимо только что заметивший меня, вздрогнул и, не ответив, лишь коротко кивнул. Приглядевшись к нему внимательнее, я увидел, что он невысок ростом, одет нельзя сказать чтобы богато, но вполне прилично. Лицо его было не то чтобы глуповатым, скорее выдавало человека не слишком сообразительного. И слишком голодным он не выглядел.
– Куда путь держишь, добрый молодец? – вновь спросил я его.
– Домой иду, – чуть испуганно отвечал он мне.
– Ты здесь живешь?
– У дядюшки, – последовал такой же короткий ответ.
– Ну ладно, иди, – потерял я интерес к немногословному собеседнику.
– Иду, – с готовностью отозвался тот и сделал попытку подняться на ноги, подхватив при этом кувшин, но тут же со стоном опустился обратно и неожиданно жалобно сказал: – Ноги болят!
– Куда же тебя понесло, такого колченогого?
– Водицы матушке набрать, – последовал ответ.
– А что, больше некому?
– Холопы дядюшкины нерадивы и если он не повелит, то и шагу не ступят. Да еще прекословят всяко и ругаются неподобно, когда он не слышит, – со вздохом поведал мне незадачливый водонос. – А дядя хоша и не откажет, а потом бывает, попрекает всяко.
– Горе ты мое луковое, давай кувшин, помогу. Куда идти-то?
– Да тут недалеко, – оживился паренек и заковылял, показывая мне дорогу. – Вот тут калитка малая в тыне.
Пройдя сквозь незапертую калитку незамеченными, мы прошли через черный ход в довольно большой терем и, пройдя переходами, скоро оказались в не слишком большой горнице, где нас встретила мать моего нового знакомого.
– Охти мне, Мишенька! – заохала дородная женщина средних лет, одетая во все черное. – Где же ты был, неразумный?
– Матушка, я воды принес, – отвечал паренек со всей возможной кротостью.
– Чего удумал, болезный! Мало ли холопей у дяди твоего, что ты ножки бьешь!
– Не хочу от дяди ничего! – неожиданно твердо ответил Миша. – Мне вот друг помог.
Женщина, хлопочущая вокруг сына, как наседка, обратила наконец внимание на меня, и в глазах ее мелькнул ужас.
– Немец! – только и смогла она сдавленно произнести, начав мелко креститься.
– Не бойтесь меня, – попытался я ее успокоить. – Я не причиню вам зла, хотя, Миша, твоя мама права. Такие прогулки могут быть небезопасны.
Ответом мне была только наивная, я бы даже сказал совершенно ангельская, улыбка моего нового знакомого. Невольно улыбнувшись в ответ, я покачал головой.
– Ты, Миша, все же не ходи один, далеко ли до беды. Поляки сейчас голодные и оттого злые, как собаки. Того и гляди покусают, и это я не шучу.
– А ты тоже злой? – немедленно последовал вопрос.
– Я? Пожалуй, что нет, по крайней мере, не сегодня. Но это не значит, что тебе не следует бояться незнакомцев.
– Послушай, что тебе человек говорит! – подала голос, видимо, немного успокоившаяся мать Миши. – Виданное ли дело ходить одному, да еще по воду!
– А как тебя зовут? – последовал еще вопрос проигнорировавшего нотации подростка.
Не улыбнуться этой непосредственности пополам с наивностью не было никакой возможности.
– Меня зовут Иоганн, по-вашему – Иван, – отвечал я Мише. – Но можешь звать меня Ганс или Ваня, как тебе удобнее.
– А ты хочешь есть?
– Хочу, но мне кажется, если ты будешь раздавать еду всем подряд, то тебя не похвалят ни матушка, ни дядя.
Мишина мама выражала всем лицом полное согласие с моими словами, но у Миши, очевидно, было на этот счет свое мнение. Проковыляв в закрытую занавеской часть горницы, он выволок оттуда горшок, накрытый чистой тряпицей, и поставил его на стол.
– Вот, еда у нас есть, только воды не было, а матушка хотела…
– Миша! Да что ты меня конфузишь! – перебила мать словоизлияния своего непутевого сынка. – Ладно, иноземец, садись поешь, чего уж там.
Я хотел было гордо отказаться, но заурчавший живот громко запротестовал против такой глупой гордости, и я, не чинясь, сел за стол. Увидев недовольно сжатые губы Мишиной мамы, я сложил руки и пошевелил губами, делая вид, что читаю приличествующую случаю молитву, после чего взялся за ложку и моментально смел все, что было в горшке.
– Спасибо вам, добрые люди, – поблагодарил я, встав из-за стола, Мишу и его матушку.
– На здоровье, – усмехнулась она, – спасибо, что привел моего непутевого домой живым и невредимым.
– А ты еще придешь? – спросил меня мой новый знакомый.
– Это вряд ли! – раздался за спиной густой бас.
Обернувшись, я увидел крепкого бородатого мужчину в долгополой ферязи, из-за плеча которого выглядывали слуги.
– Ты кто такой будешь, мил человек?
Здраво рассудив, что схватиться за пистолет или шпагу всегда успею, я церемонно поклонился боярину, а в том, что это именно боярин, не было никаких сомнений, и представился:
– Меня зовут Иоганн фон Кирхер, я офицер короля Сигизмунда.
– Ну-ка пойдем отсюда, поговорим, откуда ты такой красивый взялся. Я местных офицеров всех знаю, а тебя не встречал.
– Я только вчера попал в кремль, – отвечал я, выходя вслед за боярином.
– Поди, вместе с теми оглоедами, что пришли на подмогу, а не принесли с собой ни сухаря, ни малости круп? Хороша подмога, нечего сказать, а откуда ты наш язык знаешь?
– Я был как раз на телеге с припасом, – отвечал я, игнорируя второй вопрос боярина.
– Ну, хоть один умный человек попался, хотя, видать, не совсем, если еды привез, а сам голодным остался. Ты ведь потому здесь побираешься? Ну да ладно! Чего там гетман, скоро ли пробьется в кремль?
– На все воля божья!
– Чего ты как батюшка заговорил, у меня вон брат целый митрополит, а я господа всуе не поминаю! Говори толком, скоро ли пробьется к нам гетман?