— Что же вы чувствовали? — спросил бретонец.
— Я сама хорошо не знаю… — простодушно отвечала Сита. — Мне было страшно. Мне казалось, что хотят меня убить. Я думала, что сама себя убью, чтобы не попасть в руки этому гнусному Рао; но с той минуты, когда я увидела вас в лагере англичан, я ожила и была уверена, что буду спасена, когда увидела, с какой изумительной отвагой и хладнокровием вы устраняете все опасности!
Коркоран, улыбаясь, выслушивал все эти чистосердечные признания и, в то же время ощущая неизъяснимое удовольствие, думал: «Какая прелестная девушка! Несомненно то, что лучше и приятнее провести с нею ночь в этой пагоде, мирно разговаривая о Браме, Вишну и Шиве, несмотря на присутствие английских ружей, чем рыскать всюду, разыскивая подлинную рукопись господина Ману, мудрейшего из индусов, которого более всего на свете почитает Лионская Академия наук… Ах… Нет ничего на свете приятнее, как спасать прелестных принцесс и отдавать свою жизнь за них!»
Среди этих размышлений он чувствовал, что его одолевал сон, и при том опасность не казалась ему значительной, так как англичане тоже были сильно истомлены. Да и, наконец, на страже была Луизон и спала, так сказать, одним глазом, как родственная ей кошка, различая всякий предмет даже в глубоком мраке. Притом уши ее были так чутки, что и глаз не было нужно.
Вот почему, убедившись, что всюду было спокойно, и что Сита глубоко изнемогла от усталости, Коркоран растянулся на циновке и крепко уснул до рассвета.
XII. Миссия отважного Сугривы
В то время как в пагоде и вне ее все спали глубоким сном, за исключением двух часовых и Луизон, Сугрива, идя подземным коридором, дошел до решетки, но замка там не оказалось.
Он долго разыскивал, каким образом возможно было бы выбраться отсюда, и наконец догадался толкнуть ногой небольшую статую, изображавшую Браму без рук и без ног, но поддерживающую весь мир на своих плечах.
Статуэтка, слегка заскрипев, повернулась, и решетка открылась. Тотчас же Сугрива потушил свечу, бесшумно затворил решетку, проскользнул в кустарники и через несколько секунд исчез. Но у него был особый план. Он осторожнейшим образом обошел кругом весь бивак англичан, беспечно спавших, полагаясь на бдительность двух часовых.
Ползая, как змея, среди тростников, он все-таки был примечен одним из кули, который уже намеревался поднять тревогу, но вовремя был остановлен каббалистическим знаком, поданным ему Сугривою, поднявшим два пальца правой руки кверху.
Увидев это, кули не шевелился и молчал.
Сугрива искал две вещи: коня, чтобы скорее выполнить поручение, и Джона Робартса, чтобы ему отсечь голову.
По счастью, этот джентльмен спокойно спал среди дюжины других джентльменов, раскинувших ноги и руки.
В руках Сугривы находился его враг, но, убей он его тотчас, весь лагерь всполошится, и его миссия не осуществится. И потому он решился терпеливо выждать и ограничился только тем, что, осторожно отвязав привязанного к дереву коня, обмотал его копыта случайно попавшимися в этом месте кусками холста, чтобы не было никакого шума. Вслед за тем он тихо и осторожно ушел из бивака, ведя лошадь за собою на узде.
В это время индусский кули, не спускавший с него глаз, подойдя к нему, спросил:
— Когда?
— Вскоре.
— Куда направляешься?
— К Голькару!
— Хочешь ли, чтобы я за тобою пошел?
— Это бесполезно. Оставайся здесь. Когда ты мне будешь нужен, я тебя извещу. Великая новость станет известной ранее окончания недели.
— Да благословен будет Сива! — ответил индус.
Сказав это, он возвратился на свое место и спокойно улегся около своих товарищей, а Сугрива, сев в седло, поехал сначала тихим шагом, потом мелкой рысцой, затем более крупной и, наконец, вдали от английского лагеря пустился вскачь, направляясь к Бхагавапуру.
По счастью, по пути с ним никакого неприятного приключения не произошло, и он даже никого не встретил по дороге.
Так как все население ожидало столкновения между войском Голькара и войском англичан, все жители деревень, находившихся между лагерем англичан и Бхагавапуром, покинули свои жилища, опасаясь ограбления, убийства, пожаров и всех других ужасов, которые обыкновенно присущи войне и свидетельствуют о шествии так называемых героев.
Как только Сугрива прискакал к аванпостам, все с любопытством начали его расспрашивать.
— Прежде всего, скажите мне, где государь Голькар?
Его тотчас повели во дворец.
Злосчастный государь лежал на ковре, но не спал. С момента похищения дочери он думал только о ней и желал заколоть себя кинжалом. Однако от этого намерения удерживала его жажда мщения.
— Кто ты такой? О каком новом несчастии должен ты мне сообщить? — спросил Голькар, с трудом поднимая отяжелевшую голову.
— Государь Голькар! Вы же знаете меня! Я посол вашего и моего друга Тантиа Топее.
— Ах! Тантиа Топее! Он прибудет слишком поздно!.. Но откуда ты теперь, Сугрива?
— Из лагеря англичан.
— Ты видел англичан? — воскликнул Голькар гневно. — Где они? Что делают? Им я обязан потерей моей дочери, моей несчастной Ситы!
Лицо старика залилось слезами.
— Государь! — сказал Сугрива. — Дочь ваша найдена.
— Где же она? В руках полковника Барклая, или у этого гнусного Рао?
— Она в надежных руках и в безопасности, по крайней мере, в настоящую минуту. Этот отважный француз, ваш гость, нашел ее, и она находится под его защитой.
Вслед за тем Сугрива в кратких словах рассказал о бегстве Коркорана и Ситы, заключив свой рассказ следующим:
— Нельзя терять ни одной минуты для оказания им помощи. Завтра рано утром англичане могут получить подкрепление, и тогда пришлось бы вступить в сражение, успех которого сомнителен.
— Хорошо! — сказал Голькар. — Скорее позови Али.
Али, стороживший за дверью с саблей наголо, тотчас явился.
— Али, — сказал государь, — распорядись, чтобы немедленно звонили тревогу коннице и менее как через полчаса все были на конях.
Тотчас же зазвонили тревогу и поспешно приготовили любимого слона Голькара.
— Это тот, на котором Сита всегда любила ездить, — сказал несчастный отец. — А ты, Сугрива, сядь на коня и указывай нам путь.
— В награду за эту услугу вы, государь, должны оказать мне милость…
— Десять, сто, тысячу милостей. Отдам половину моего государства, если получу дочь! — воскликнул Голькар.
— Нет, государь, мне всего этого не нужно! Мне нужна только жизнь поручика Джона Робартса.
— Так ты хочешь спасти этого красномундирного.
— Я? Спасти его? — отвечал брамин, злобно смеясь. — Да будь я навсегда лишен лицезрения Вишну, если бы я захотел спасти какого-либо англичанина.
— О! В таком случае я тебе отдаю его и еще десять англичан в придачу! — отвечал Голькар, сделав, пока приготовлялись к отъезду, еще несколько вопросов относительно положения и численности английской армии.
— Государь! — отвечал Сугрива. — Я все видел! Третьего дня вечером я вышел из Бхагавапура, чтобы посетить 21-й полк сипаев, где у меня друзья, с которыми я постоянно сношусь. Так как на мне были лохмотья нищего, никто из красных мундиров не обращал на меня внимания, и я спокойно расхаживал по всему лагерю и мог беспрепятственно поговорить там с одним унтер-офицером, принадлежащим к нашему заговору. Ах, государь! С каким восторгом я убедился, до какой степени они ненавидят и презирают англичан… Поверите ли, государь, что по распоряжению англичан, браминов, этих людей высшей касты, секут розгами, как маленьких детей!.. Что касается их грубости, нахальства, жадности, корыстолюбия, обжорства и пьянства, все это кажется ни поры, ни границ не имеет!
По прошествии трех часов я уже знал все, что там происходило и, дав лозунг и пароль своим сообщникам сипаям, уже хотел уйти из лагеря, как вдруг увидел вашу дочь Ситу, похищенную изменником Рао.
При этом воспоминании, глубоко вздохнув, Голькар сказал:
— Ах! Не могу вспомнить без гнева и содрогания, что этот презренный негодяй был в моих руках и что я мог тотчас же посадить его на кол, а между тем не сделал этого! Поедем…
Голькар, вскочив на коня, пустился крупной рысью, сопровождаемый двумя полками конницы.
Так как расстояние от Бхагавапура пагоды, в которой находился Коркоран, было всего три мили, Голькар прибыл туда незадолго до восхода солнца.
XIII. На пороге новых бедствий
В пять часов утра все уже проснулись, и Коркоран был первым на ногах.
Он тщательно зарядил все свое оружие и пошел к окну, около которого растянулась Луизон, не то спавшая, не то дремавшая. Капитан взглянул на горизонт. На небе не было ни одного облачка и звезды еще ярко блестели, а луна уже скрылась.
Единственные доносившиеся звуки был шум ручья, каскадом падавшего со скал. Казалось, вся природа мирно покоится, и даже люди, еще лежавшие и медленно вытягивавшие руки и ноги, никакой охоты не имели сражаться.
Но кипучий Джон Робартс относился к этому далеко не так спокойно.
Этому джентльмену всю ночь снились десять тысяч стерлингов, обещанные полковником Барклаем. Где-то там, в Шотландии, а по уверению других, где-то в Англии, да, именно в Англии, в трех милях от Кентербери, я теперь это отлично вспомнил, он имел рыжую и замечательно безобразную тетку. Однако эта тетка, несмотря на то что была рыжей и безобразной, имела дочь белокурую и очень хорошенькую, и эту двоюродную сестру Джона Робартса звали Юлией, и она играла на фортепиано. О, играть на фортепиано — это дело не шуточное, а еще более приятное дело слушать игру на фортепиано молоденьких и хорошеньких блондинок.
Но возвратимся к кузине Джона Робартса, мисс Юлии. Она пела восхитительные песенки и бесконечные романсы, в которых луна, целенькие пташки, ласточки, облака, улыбки и слезы играли главную роль, совершенно так же, как и в наших превосходных французских романсах. Так или иначе, но дело в том, что она ежедневно вспоминала о рыжих усах Джона Робартса, а тот, в свою очередь, три раза в неделю вспоминал о голубых глазах Юлии.