На этот раз битва закончилась, и тигр, по-видимому, ожидал поздравлений Луизон. Она, очарованная отвагой братца, решилась наконец соскочить со стены вниз на землю и скрылась с ним в ближайшем лесу.
В первую минуту Коркоран хотел было следовать за ней, но тотчас сообразил, что ночь очень темна и что лучше будет выждать до утра. Он возвратился во дворец, крайне огорченный уходом Луизон, и вскоре уснул, хотя очень беспокойным сном.
Утром, как раз в тот момент, когда он выходил из дворца, намереваясь отправиться на поиски Луизон, он увидел возвратившуюся тигрицу. Она смотрела так весело и спокойно, как будто ровно ничем не провинилась.
Увидев это, Коркоран не мог совладать со своим гневом и пошел за своим знаменитым Сифлантоп.
Луизон стояла, словно ошеломленная. Она ходила погулять, что могло быть естественнее и извинительнее этого? Ведь она же родилась в густых лесах, на берегу широкой реки? Разве она потеряла неотъемлемое право идти, куда ей угодно? Она последовала за Коркораном как за другом, неужели она должна теперь смотреть на себя, как на рабыню его. Вот что ясно выражали глаза Луизон, но бретонцу не приходило в голову, что и он, женившись на Сите, сам сделал нечто подобное и несколько изменил дружбе. Он, по обыкновению всех людей, не замечал своей вины, а только вину своего друга и поднял хлыст.
Это движение преисполнило ее негодованием. Как? Так вот, как он с ней обращался! Сердце Луизон сжалось от боли, и глаза наполнились слезами; она быстро отпрянула в сторону.
Тогда Коркоран опомнился и, почувствовав свою вину, отбросил хлыст в сторону и задумал успокоить тигрицу ласками, он звал ее нежнейшими словами и клялся, что никогда не будет с нею дурно обращаться.
Она подошла, дала себя приласкать, молча слушая все, что говорил ей Коркоран; вслед за тем Луизон поцеловала руку Ситы, но Коркоран понимал, что между ними что-то порвалось, и что первый цветок их дружбы уже увял и засох. В силу этого он решился как можно строже наблюдать за нею и не дозволять выходить из дворца без него.
После пяти часов, как раз когда Луизон уже собиралась уйти, Коркоран запер ее в большом зале дворца, находившемся во втором этаже, окна которого отстояли от земли на тридцать футов. Для большей обеспеченности он поместил в засаде под окнами залы толстого Скиндию. Ревность, чувствуемая последним к Луизон, так как Сита при нем ласкала последнюю, служила порукою точного исполнения возложенной на него обязанности сторожа.
Трудно описать, в какое страшное негодование пришла тигрица, увидев себя запертой и убедившись, что с ней обращаются как с военнопленной. Она так громко рычала, что дрожал весь дворец, а жители Бхагавапура попрятались в подвалы.
Сита умоляла мужа выпустить Луизон, с той же мольбой обратились к Коркорану главные служители, опасавшиеся, что разъяренная тигрица в отмщение за лишение свободы растерзает их. Бросившись на колени перед своим государем, они умоляли выпустить тигрицу.
— Магараджа, — говорил Али, — государь Бунделькунда и Гуальяра, двоюродный брат солнца и луны, племянник звезд, любимец всемогущего Индры, освещающего все миры, соблаговоли отпустить Луизон, а иначе мы погибнем.
Но Коркоран был одним из людей, никогда не отступающих перед принятым решением. Он обладал железной волей и, кроме того, был упрям. В силу этого он решительно отказался выполнить просьбу служителей.
А между тем Луизон не приходила в отчаяние. Потеряв надежду в постороннюю помощь, сделала отчаянный прыжок, вышибла оконную раму и вся окровавленная выпрыгнула из окна, рассчитывая попасть на землю и убежать.
Но весьма затруднительное обстоятельство помешало выполнению ее намерения. Дело в том, что, выскочив в окно, она упала не на траву, как она это рассчитывала, а прямо на спину слона Скиндии, стоявшего там на страже. Но это еще не было бы большой бедой, но горе в том, что она, всегда такая ловкая, на этот раз упала так неудачно, что вместо прыжка со спины слона в сторону она соскользнула на землю как раз сбоку от слона, схватившего ее тотчас хоботом за шею, и, раскачав раза три, изумительно ловко швырнувшего ее через окно обратно в зал.
Коркоран, безмолвно следивший за всей этой сценой, не мог удержаться от смеха, видя ловкость Скиндии. Но этот смех удвоил ярость Луизон. Как только она, брошенная обратно Скиндией, стала на лапы, тотчас же отчаянным прыжком выпрыгнула в окно, но на этот раз стараясь избегнуть хобота Скиндии.
Но это оказалось тщетной надеждой, так как Скиндиа на лету подхватил ее хоботом, как ласточка ловит мух, и осторожно опустил ее на землю, не причиняя никакой боли, а потом, подняв ее, рассматривал пристально, а вслед за тем, несмотря на то что тигрица отчаянно выбивалась, снова швырнул ее обратно в зал дворца.
Игра становилась опасной и переходила пределы шутки. Коркоран это почувствовал и намерен был уже вмешаться в дело, чтобы воспрепятствовать бою, в котором Луизон, несмотря на всю свою отвагу и сметливость, едва ли бы могла оказаться победительницей, как вдруг появление братца тигрицы изменило вполне положение дела.
Вчерашний тигр, придя на место свидания получасом ранее обыкновенного, услышал громкое рычание Луизон и ворчание Скиндии. Встревоженный этим, он, одним прыжком вскочив на стену парка и издали увидев все то, что произошло, прополз на брюхе к Скиндие, поглощенному своим делом и не заметившему приближение нового врага.
Но Луизон, заметившая появление брата, готовилась к новой попытке. Она выпрыгнула в окно, но едва коснулся ее шеи хобот слона, как пришедший тигр, бросившийся ему на круп, яростно впился когтями в верхнюю часть хвоста слона. Скиндиа, почувствовав страшную боль, хотел схватить хоботом нового врага, но Луизон с быстротою молнии этим воспользовалась и убежала. Тигр, довольный тем, что освободил сестру, соскочил с крупа и бросился вслед за тигрицею.
Когда оба тигра были уже у стены парка, Скиндиа, пристыженный неудачей и убежденный, что ему невозможно догнать убегавших, швырнул в них хоботом громадный камень, который, если бы только попал, раздавил бы кого-либо из них, как кисть винограда. Но, по счастью, это не случилось, и камень задел тигра только в верхней части хвоста и сбросил его в ров, не причинив ни малейшего вреда. Что касается Луизон, как только она увидела, что слон захватил хоботом камень, она, угадав его намерение, отскочила в сторону и тогда уже перепрыгнула через стену. Там, чувствуя себя в безопасности, она помогла приподняться и утешала своего брата, спокойно лизавшего свою рану, и тотчас вслед за тем оба умчались, очевидно, решившись никогда более не видеть ни Коркорана, ни дворца, ни прелестную Ситу, осыпавшую ее ласками и кормившую сластями.
Но, да успокоятся читатели. Дружбе Коркорана и Луизон не суждено было прекратиться навсегда, и судьба готовила им сближение при самых исключительных обстоятельствах.
Эта самая судьба вскоре осчастливила Коркорана и Ситу. Бог даровал им сына, настолько же красивого, как Сита, которого назвали Рамой, именем знаменитого родоначальника династии Раггуидов, последним потомком которой была Сита. Радость мараттов была беспредельна, так как в нем, в этом ребенке, они надеялись видеть возрождение древней династии. В течение трех дней все государство торжественно праздновало это счастливое событие. Коркоран, всегда экономный по отношению к себе самому, но щедрый для народа, на свой счет принял все эти народные празднества и увеселения. В первый раз с тех пор, как существует мир, оказался государь, дающий деньги своим подданным, вместо того чтобы требовать деньги от них. Пожалуй, кто-либо мог бы сомневаться в этом факте, но достоверность его удостоверяется корреспонденцией в газету «Bombay Times» от 21 октября 1858 года, которую автор ее заканчивает следующими, очевидно, тревожившими англичан соображениями:
Нельзя отрицать, что теперешний магараджа мараттов, несмотря на свое иностранное происхождение, сделался чрезвычайно популярным среди своих подданных. Он уменьшил налоги почти на половину и прекратил насильственный набор в войска, производившийся всеми его предшественниками. Его армия, сравнительно немногочисленная и составленная исключительно из добровольцев, обучена превосходно. Он приобрел во Франции за наличные деньги сто тысяч нарезных ружей и снабдил войска саблями со штыками, такими же, как у Венсенских стрелков.
Его артиллерия, хотя нельзя назвать ее безукоризненной, очень подвижная и много превосходит ту, которую мы можем ему противопоставить в Индии, где по небрежности, неспособности лорда Браддока и его предшественников все наши военные учреждения впали в жалкое состояние и даже не существует ни одного сколько-нибудь дельного генерала, как это собственным примером доказал полковник Барклай, хотя он самый лучший воин в Индии. К государю мараттов все подданные его относятся с каким-то суеверным восхищением и верят, что тело его непроницаемо для пуль и кинжалов. И потому никто не осмеливается помериться с ним силами, если вздумается замышлять на его жизнь… Один вид его хлыста заставляет дрожать убийц. Кроме того, он приветлив, добр и крайне снисходителен ко всем, а в особенности к слабым, беззащитным и угнетенным.
Всякий желающий явиться к нему во дворец может видеть его во всякое время, не подвергаясь какому-либо допросу служителей. Только одна половина дворца недоступна, а именно, комнаты государыни, но Сита ежедневно появляется публике, и народ совершенно свободно может ее видеть и говорить с ней. Я даже полагаю, что ее дивная красота и изумительная доброта, о которой существуют поразительные рассказы, весьма много способствуют популярности магараджи Коркорана.
Его попытка установить конституционное правление в стране, привыкшей к полному рабству, изумительно удалась. Представители народа, как он их называет, начинают понимать свое назначение и довольно толково обсуждают интересы страны. Что касается самого Коркорана, он никогда не позволяет себе оказывать какое бы то ни было давление на окружающих. Он выслушивает терпеливо всех и даже самых бестолковых, потому как он смеясь сказал недавно приехавшему к нему французу. «Они тоже имеют право высказывать свое мнение, так как всегда представляют собою большинство».