— Да, собственно, ничего, просто вас так засекречивают…
— Привыкните. Наше дело думать и придумывать, проверять и выдавать готовое, а у них задача другая — темнить, прятать, сохранять от чужих глаз. Каждому — свое.
В этот день меня познакомили с группой, которая должна была работать на борту летающей лаборатории. Четверо молодых плечистых мужиков и одна молодая и некрасивая дама составили коллектив. С парашютом никто прежде не прыгал и, как мне показалось, именно будущие прыжки занимали их воображение больше всего остального. Впрочем, я мог понять ребят. Тому, кто не летчик, очень трудно себе представить, какие переживания таятся в облачной гуще. Если ты пассажир, о тебе печется командир корабля, он обойдет грозу стороной, возможно проскочит над фронтом, во всяком случае сделает все, чтобы пассажира лишний раз не колыхнуло.
О Дмитрии Васильевиче я старался не думать. Трудно объяснить, чем именно этот человек не вызывал во мне особого почтения. Наверняка он был ученым мужем, вероятно, пользовался уважением верхов, но все равно, моя душа не желала идти с ним на сближение. Вообще я давно за собой замечаю — начальник, как таковой, вне зависимости от его личных достоинств, мне противопоказан.
A.M.: Попытка как-то расширить сведения о работе по воздействию на облака, потерпела полное поражение. Все и вся было наглухо закрыто. Нетрудно понять, что беспокоило Робино, конечно, он хотел бы знать определеннее: военный аспект — всего лишь придаток или, напротив, из-за него-то все и городится? Но ничего не дознавшись, Робино смирился. Формула была стандартная, хорошо известная — наше дело солдатское…
АВТОР: Не вдруг, но в конце концов летающая лаборатория была готова. Из фюзеляжа выбросили три четверти пассажирских кресел, смонтировали несколько столов, поставили стационарные приборы метеорологов, оборудовали корабль дополнительными топливными баками, усилили крылышки и хвостовое оперение. Все вроде было готово к работе. Вторым пилотом назначили Юрченко. Ответственным за облет ЛЛ был я.
Есть такая странная закономерность, когда требуется по заданию хорошая погода — безоблачная, с видимостью километров не меньше пяти, непременно натягивает облака, лупит обложной дождь. А вот когда нужно, скажем, вывезти молодого пилота в сложняке, чтобы дать ему понятие о слепом заходе на посадку, оттренировать пробивание облачности, тогда солнце не дает передышки и на всем небе не найти ни единого облачка.
Слава богу, для контрольного облета ЛЛ не требовалась какая-то специальная погода, так что я взлетел, набрал три тысячи метров и начал проверку всех систем и приборов, которые в условиях экспериментального полета могли оказаться более чем важными.
Ничего не скажу, наземники подготовили машину добросовестно, придраться было не к чему. Примерно через час я велел Юрченко закрыть шторку и потренироваться в пилотировании по приборам. Потом он свою шторку открыл, а я свою — закрыл. Шторка отнимает у пилота видимость горизонта, создает иллюзию слепого полета. Лично я предпочитаю пилить пять часов подряд в сплошной облачности, чем час — за шторкой. Но порядок есть порядок, и в интересах безопасности полетов такая тренировка имеет первостатейное значение.
Приборный полет требует терпения и должен быть доведен до полнейшего автоматизма, а это дается ценою известных усилий. Обычно человек ориентируется в пространстве с помощью вестибулярного аппарата, чтобы этот хитрый аппарат не давал сбоев, нам необходимо наблюдать горизонт. А коль горизонт исчезает, и ты испытываешь ощущение крена, например, знай: ощущение — ложное. Верить надо только приборам. Сказать — просто. Подчиниться показаниям приборов бывает, ох, как нелегко. Но надо. Иначе долго не пролетаешь. В тот день мы отлетали нормально, заходим на посадку, видим: впереди, выполнив уже последний разворот, снижается большая четырехдвигательная лайба. Поглядываю на полосу и соображаю: сейчас тот корабль коснется бетона, начнет пробегай тогда я могу спокойно уточнять свой расчет на посадку, благо мне, чтобы приземлиться, нужно меньше половины полосы, а ему едва хватает всей.
Известно — человек предполагает…
Вот лайба касается посадочной полосы, как-то странно кренится, машину ведет вправо, видимо что-то с шасси происходит… Дым, дым и… пламя.
Ухожу на второй круг. Наблюдаю с высоты, как разгорается огромный костер, трудно поверить — только что это был живой самолет. К огню мчат пожарные машины, санитарная, «техпомощь».
Аэродром для посадки временно закрыт.
Мы уходим в зону ожидания. Чертим круг за кругом. Есть возможность подумать. Почему-то в голову приходят слова из некогда популярной, очень толстой и, на мой взгляд, предельно бездарной книги из жизни авиации: «Наша жизнь — бог в мешке со связанными ногами, когда упадешь не знаешь, а упадешь обязательно». Какой бог? Кто ему связал ноги? Ведь полная ерунда, а вот помнится с мальчишеских лет.
Садиться на горящей машине мне тоже случалось, два раза такое было. И тогда ни о боге, ни об этой книжке я не вспоминал. Может потому, что был слишком занят? А сегодня, оказавшись сторонним наблюдателем, я мог совсем другими глазами смотреть на происходившее. И еще: потерпевший бедствие корабль — чужой, не нашей фирмы, тлела такая гаденькая мыслишка — раз машина чужая, стало быть летчик тоже не наш… А как же рассуждения о воздушном братстве, вправе спросить меня читатель? Ох, грехи наши тяжкие.
Пожар потушили. Полосу освободили. Диспетчер разрешил посадку. Тут уж все мысли — в сторону. Самокопание отставить на потом…
Глава седьмая
АВТОР: Облетали мы нашу ЛЛ. Через день я вывез на прыжки ветродуев. Ничего оказались ребята, отпрыгали нормально, и дамочка их страшненькая от ребят не отстала. Потренировались мои ученые подопечные на своих рабочих местах в бывшем пассажирском салоне. Словом, можно было начинать программу. Но как начнешь, если облаков нет и по прогнозу в ближайшее время не предвидится? Точнее, облака были, но типичные не те, что надо — слабенькая кучевка, такие называют еще облаками хорошей погоды. Иду к Александрову.
— Если будем сидеть и ждать погоды, — говорю, — нам этой программы на все пять лет хватит.
— И что вы предлагаете, Робино? — невозмутимо спрашивает Мирон Иванович.
— Надо нам самим искать погоду, Россия велика, если гора не идет к Магомету, приходится Магомету идти к горе… Можно слетать в Грузию или в Азербайджан, например… С синоптиками проконсультироваться и рвануть, у них же есть долгосрочные прогнозы по регионам.
— Предложение, конечно, вполне… а деньги? — все так же невозмутимо спрашивает Александров.
— Какие деньги? — не понимаю я.
— Работу оплачивает не наша фирма, чтобы гонять ЛЛ в Тбилиси или еще куда-то, надо получить согласие арендаторов…
— Дмитрия Васильевича?
— Так, с барином, вижу, вы сконтактировались! Тогда вам, как говорится, и карты в руки. Звоните, договаривайтесь, получайте добро, и — желаю успеха, мой дорогой Робино.
Добро мы получили даже без особого труда.
И начали мотаться по всей стране в поисках подходящих облаков. Находили и лазали, лазали, лазали в них, так что порой чертям становилось тошно. Попробуйте себе представить — вот выбрал я синевато-сиреневую клубящуюся тучу, обнюхал ее осторожненько и, не дожидаясь, пока она прольется обвальным дождем, громыхнет раскатистым громом, сунулся внутрь облачной громадины. Машина вырывается из рук, удерживать ее в горизонтальном положении, ориентируясь исключительно по приборам, мука мученическая. Голову повернуть страшно: по мокрым плоскостям голубым пламенем стекает статическое электричество. Знаю: поджечь машину оно не может, но на психику, как не хорохорься, давит. И ко всему нас беспрерывно бросает то вверх, то вниз, пытается опрокинуть через крыло на спину. Вот приблизительно такую картину мы наблюдаем каждый день. Забавно — мои мальчики-ветродуи радовались и веселились, когда нас трепало особенно жестко. Хорошие ребята, они не представляли себе, какой реальной опасности подвергаются. Есть выражение: ходить по лезвию ножа… очень подходит к нашему случаю.
Не буду врать: в работу метеорологов я не очень вникал, во всяком случае в ее теоретическую часть, мне и своих забот хватало — отвечать за сохранность корабля и жизнь экипажа.
Большую часть программы мы уже одолели, страху я лично натерпелся, думал, на всю оставшуюся часть жизни хватит, вообразить не мог ситуации хуже, чем ползанье в буйных облаках, как тут… впрочем, все по порядку.
В поисках подходящих облаков нам пришлось забраться на север. Долетели, отработали то, что было запланировано, можно возвращаться на базу. Уже в полете запрашиваю погоду в районе посадки. На севере случается ожидать самые непредвиденные изменения метеообстановки. Вот и на этот раз слышу — над базой опускается туман, низкая облачность. Запрашиваю запасной аэродром. Там тоже погода портится, советуют мне поспешить, если хочу сесть у них. А как я могу поспешить, спрашивается? Никакого резерва скорости у меня нет, топаю на экономичном режиме, сберегаю топливо. Шесть часов я уже отболтался в воздухе, так что горючего мне надолго хватить не может. Каждые десять минут запрашиваю погоду, и ничего утешительного в ответ не слышу. Все кругом закрыто, нижняя кромка облаков меньше ста метров, кое-где облачность и вовсе до самой земли, и наползают глухие, непроглядные туманы… А это не с эстрады петь — ох, туманы, мои растуманы… Сунешься — костей не соберешь. Это я хорошо знаю, помню, как гонял «кобры» с Аляски в Мурманск…
Смотрю на Юрченко. Он без слов, можно сказать, понимает, о чем я думаю: а не выбросить ли пассажиров наших с парашютами? Но дама наша хоть и не на каблучках, однако, пропадет в своей экипировке. Кругом снега. Ветрище, так что и шестиградусный мороз при таком обдуве доканать может.
Решение принимать командиру.
Остаток топлива? Минут на двадцать. Передаю диспетчерам базы:
— Включите все приводные средства, что у вас есть. Знаю-знаю, — вы закрыты по погоде. Ответственность за приземление принимаю на себя. Можете записать в журнал. Больше мне делать нечего, буду садиться. Кругом в ра