Между тем человек, поднявший тревогу, не захотел так просто отказаться от погони. Он успел заметить сумятицу, произведенную автомобилем на углу Невского и Владимирской, и, вскочив на первого попавшегося извозчика, помчался вдогонку.
Однако, доехав до Владимирской улицы, он одумался. Гнаться на извозчике за автомобилем, притом давно исчезнувшем из виду, было явно абсурдом.
Соскочив с извозчика, господин подошел к постовому городовому.
— Не видали ли вы автомобиля, промчавшегося только что по Невскому и свернувшего на Владимирскую? — спросил он.
— Еще бы не видал, когда он нарочно чуть не задавил меня! — воскликнул городовой со злостью.
— Куда он скрылся?
— Ей-Богу не знаю! Я барахтался на земле. А вот номер все-таки разглядел хорошо.
И, погрозив кулаком в сторону скрывшихся, городовой пробурчал:
— Ну, погоди у меня! Уж я тебя разыщу!
— А какой номер? — полюбопытствовал господин.
— Сто семьдесят первый.
— Не может быть! — вырвалось у господина. — Я сам гонюсь за ними и прекрасно запомнил, что он под номером двести восемьдесят девять. У него на срезе спереди изображен образ Святителя Николая?
— Никак нет! — недоуменно протянул городовой. — Когда я услыхал полицейский свисток со стороны Аничкова моста, я обернулся и увидел, что мимо меня несется что есть духу автомобиль… Я бросился к нему, а он повернулся, сшиб меня с ног и…
Тут городовой свистнул и махнул рукой.
— Как же он выглядел спереди? — снова спросил господин.
— Черный без малейшей блестки.
Но тут городовой вдруг осознал, что болтает с совершенно посторонним человеком и, переменив тон, сурово произнес:
— А вы, барин, проходите! Мне некогда, я на посту.
— Ну, милый, — ответил господин. — В таком случае я тебе скажу, что свисток подавал я.
Городовой сразу переменился.
— Из сыскного будете? — спросил он тихо.
— Да, — ответил незнакомец. — Фамилию Фрейберга, вероятно, слыхал?
— Господи! — воскликнул городовой. — Да как же это я сразу не признал вас, Карл Эдуардович. Первого в России сыщика не признал, подожди ж ты! Ведь раза два я вас в лицо видел!
— Ну, так вот, — улыбнулся король русских сыщиков. — Теперь скажи: хорошо ли ты действительно запомнил номер и вид автомобиля?
— Уж на что лучше!
Фрейберг опешил.
— Гм… — пробормотал он. — Я своими глазами видел, как автомобиль въехал на Аничков мост и помчался в твою сторону! Кроме него, никаких других автомобилей я не видел…
— Да один только и был! — подтвердил городовой.
— Шторы на нем, я заметил, были спущены.
— И у того, что наскочил на меня, тоже были спущены. Лихорадка его возьми!
— Странно… очень странно… — тихо произнес Фрейберг. — Несомненно, мы видели один и тот же автомобиль, но только под разными номерами и в разных видах… Что за черт! Кто-нибудь из нас двоих… Нет… опять не то!
Кивнув городовому, сыщик прошел на тротуар и направился домой, раздумывая о происшедшем казусе.
Дома Фрейберг застал Пиляева, пришедшего к нему посидеть часок-другой.
— Нет, ты вообрази себе историю! — начал Фрейберг, пожимая руку приятеля.
И он рассказал самым подробным образом все, что случилось с ним на Невском.
— А чего ты, собственно говоря, ввязался в эту историю? — спросил тот, выслушав рассказ до конца. — Тебе знакома эта дама?
— Никогда в жизни не видел ее!
— Так зачем было устраивать всю эту кашу? — удивился Пиляев. — Разве тут не могут быть какие-нибудь интимные отношения, до которых полиции нет решительно никакого дела?
— Так-то оно так, — проговорил Фрейберг задумчиво. — Но… видишь ли… в жизни часто бывают такие случаи, когда инстинкт толкает человека на что-нибудь помимо его воли… Вся обстановка сегодняшнего происшествия чересчур необыкновенна, и эта-то необыкновенность и заставила меня вмешаться в это дело.
— Но позволь…
— Нет, дай договорить! Во-первых, автомобиль мчится по улице словно одурелый; во-вторых, никогда я не видел, чтобы на автомобилях изображали образа; в-третьих, ужас незнакомой дамы и насильное овладение ею; в-четвертых, с одного пункта автомобиль отходит с одним номером и в одном виде, а к следующему пункту подходит, переменив неизвестным образом и номер и вид! Нет, ты как хочешь, а случай этот не из ряда обыкновенных, и хоть режь мне голову, я подозреваю здесь нечистое.
— Оно, положим, и правда: все произошло как-то странно, — произнес Пиляев. — Если бы у седоков совесть была чиста, они, конечно, остановились бы и не толкали городового с целью помешать преследованию.
Оба приятеля стали со всех сторон обсуждать происшествие. В пять часов кухарка подала обед.
Около семи часов вечера Пиляев уже взялся за шляпу, но звонок в прихожей заставил его задержаться. Через минуту в комнату вошла кухарка и подала Фрейбергу маленькую, изящную визитную карточку.
— «Графиня Анна Владимировна Сторжицкая», — прочел вслух сыщик и удивленно посмотрел на Пиляева, потом на кухарку.
— Ну, проси же скорее! — сказал он наконец.
Кухарка удалилась. В комнату вошла стройная, элегантная дама с густой вуалью на лице.
— Автомобиль! — вне себя от удивления проговорил Фрейберг, сразу узнавая даму по фигуре.
Дама вздрогнула.
— Откуда вы знаете? — спросила она дрогнувшим голосом.
— Не знаю почему, но я гнался за тем автомобилем, на котором вы уехали сегодня с Невского, — ответил сыщик, улыбаясь. — Но, уверяю вас, что вас и автомобиль я видел совершенно случайно и мое любопытство возбудила странность обстановки.
Этот ответ, видимо, успокоил даму.
— Я… я имею к вам очень важное, интимное дело, — заговорила она, — о котором хотела бы поговорить с глазу на глаз.
— В таком случае вам нечего стесняться моего приятеля, — ответил сыщик. — Это господин Пиляев, мой лучший помощник, и если вы пришли ко мне, как к сыщику, в услугах которого чувствуете надобность, то мой приятель не откажется поработать вместе со мною.
— О, тогда я охотно доверюсь вам обоим, — ответила графиня. — Но… только вы должны поклясться, что все рассказанное мною умрет вместе с вами.
— Об этом нет необходимости предупреждать, — с улыбкой проговорил Фрейберг. — В этом отношении я испорчу себе репутацию — наше ремесло отнюдь не разрешает нам быть болтливыми. Поэтому я просил бы вас при изложении дела быть совершенно откровенной и не упускать ни малейшей мелочи.
— Я исполню ваше требование, — смущенно прошептала графиня.
Легким движением руки она откинула с лица вуаль и на сыщиков глянуло прекрасное, молодое лицо поразительной нежности, с большими томными темно-карими глазами…
Графиня придвинула к себе стул и, сев около круглого столика, заговорила.
— Сама я русская. Мой отец, князь Удельский, происходит из старинного княжеского рода. Правда, он небогат, так как дед мой успел при своей жизни спустить почти все состояние. Но крохи от этого состояния уцелели и с большой натяжкой, благодаря экономности отца, мы кое-как всегда сводили концы с концами. По характеру отец мой очень нервен, настойчив и слегка самодур, а мать — женщина бесхарактерная. Два с половиной года тому назад я была еще девушкой…
Графиня запнулась и густо покраснела…
— О-о! Нас вы можете не стесняться. Смотрите на нас, как на бездушные и бессловесные машины, работой которых вы пользуетесь, — проговорил Фрейберг, подбадривая ее.
— Спасибо, — грустно кивнула головой красавица. — Итак, я продолжаю. Мне было тогда восемнадцать с половиной лет и мою молодую голову совсем не занимали вопросы о партиях. Моя натура жаждала любви, не разбирая ни рангов, ни титулов, ни богатства. Ну… короче говоря, я влюбилась… Вы понимаете, конечно, что влюбленные молодые люди держат себя обыкновенно не совсем осторожно. Если бы это случилось со мною теперь, конечно, я избегала бы записок, но тогда я об этом не думала. Предметом моей любви был некий Броннов — медик, который через полгода должен был окончить военно-медицинскую академию. В это же самое время за мной очень настойчиво ухаживали два молодых человека из нашего круга: двадцатишестилетний князь Семизеров и двадцатидевятилетний граф Виктор Сторжицкий, ставший впоследствии моим мужем…
Графиня на минуту умолкла. Видимо, она сильно волновалась. Налив себе в стакан вина, стоявшего на столе, она отпила несколько глотков и, собравшись с силами, продолжала свой рассказ:
— Не знаю почему, но князь Семизеров всегда производил на меня отталкивающее впечатление. Он был недурен собою, богат, с большими связями и славился в своем кругу как один из самых развратных донжуанов. Мой теперешний муж, граф Сторжицкий, всегда был мне симпатичен. У него светлый ум, красота, мягкий характер. Единственное, что несколько портило его, — это болезненное самолюбие и непомерная гордость.
Любил он меня до безумия, и если бы сердце мое не было занято другим, я, ни слова не говоря, отдала бы еще тогда ему мою руку. Кстати, этого брака желали и мои родители, которым граф очень нравился.
Но… как я уже говорила вам, мое сердце было занято другим.
Броннов был из хорошей, небогатой семьи, типичный труженик, который трудом и настойчивостью, без сомнения, пробил бы себе в будущем хорошую дорогу.
Родители мои, когда я намекнула им о своей симпатии к молодому человеку, категорически дали мне понять, что никогда не согласятся на этот брак, и мы… мы стали прятать нашу любовь от света… Я не могу говорить все подробно, да это и не нужно.
Между нами решено было, что, как только Броннов сдаст выпускной экзамен, мы обвенчаемся тайно, и когда до экзаменов остался лишь один месяц…
Графиня умолкла и опустила глаза.
— Можете выпустить это место из вашего рассказа, — мягко произнес сыщик. — Я вас понял и так.
— Да… — прошептала графиня. — Я согласилась стать на два месяца его тайной гражданской женой, чтобы показать ему, что не думаю об отступлении. Но… судьба готовила мне страшный удар. За несколько дней до последнего экзамена один из моих знакомых в присутствии Броннова выразился грубо по моему адресу, и Броннов вызвал его на дуэль.