— Хочу, чтобы мы сделали что-то подобное, — сказал Джо.
Та же самая мысль сидела в голове у Сэмми с того самого момента, как он уловил структуру картины, когда пародийный выпуск новостей про Кейна закончился, и свет переместился на людей, которые по фильму работали на информационную компанию «Марш Времени». Но тогда как для Джо в этой мысли содержалось выражение его чувства вдохновения, принятия вызова, для Сэмми там было всего лишь выражение его зависти к Уэллсу заодно с отчаянным желанием хоть когда-нибудь выбраться из этого прибыльного надувательства с корнями в дешевой романистике. Вернувшись домой из «Пенсильвании», все четверо сидели далеко за полночь, пили кофе, ставили пластинки на «панамуз», припоминали фрагменты, кадры, строчки диалога и передавали их друг другу. Они никак не могли избавиться от долгого восхождения камеры сквозь аппаратуру и тени оперного театра к паре рабочих сцены, что зажимали себе носы во время дебюта Сьюзен Александер. И никогда не смогли бы забыть того, как камера нырнула сквозь застекленную крышу вшивого ночного клуба, обрушиваясь на несчастную Сьюзи во всем ее бесчестье. Все четверо дружно обсуждали взаимосвязанные кусочки, подобные составной картинке портрета Кейна, споря о том, как кто-то узнал его последнее слово, когда в комнате больше никого не было, и никто не мог услышать его хриплый шепот. Джо силился выразить, сформулировать революцию своих амбиций относительно той сырой и шероховатой формы искусства, к которой благие намерения и удача их привели. Здесь, сказал он Сэмми, все дело было не просто в некой адаптации мешка кинематографических фокусов, продемонстрированных в фильме: предельно крупных планов, странных углов, причудливых подач переднего плана и заднего. На самом деле Джо и несколько других художников уже какое-то время с чем-то подобным экспериментировали. Дело было в том, что «Гражданин Кейн» больше любого другого фильма, когда-либо виденного Джо, выражал полное смешение сюжета с образом, а это смешение — разве Сэмми этого не понял? — являлось фундаментальным принципом повествования в комиксе, а также минимальным ядром их партнерства. Без остроумного, мощного диалога и озадачивающей формы рассказа «Гражданин Кейн» стал бы просто американской версией того задумчивого, полного теней экспрессионистского материала, который Джо еще подростком смотрел в Праге. А без задумчивых теней и отважных авантюр камеры, без театрального освещения и рискованных углов он стал бы всего-навсего неглупым фильмом о богатом ублюдке. На самом деле это было больше, гораздо больше того, что любому фильму реально требовалось. И в этом единственном решающем отношении — безвыходном переплетении образа и сюжета — «Гражданин Кейн» оказывался подобен комиксу.
— Не знаю, Длю, — сказал Сэмми. — Мне бы хотелось думать, что мы способны сделать что-то подобное. Но давай дальше. Это же просто… то есть ведь мы о комиксах говорим.
— А почему ты, Сэмми, так на них смотришь? — спросила Роза. — В своей основе ни одна форма ничем не хуже любой другой. — Вера в этот постулат была едва ли не условием проживания в доме ее отца. — Вся суть в том, что ты с ней делаешь.
— Нет, это не так. Комиксы действительно второстепенны, — возразил Сэмми. — Я правда так считаю. Они… они просто встроены в материал. Ведь мы о чем говорим. Мы говорим всего лишь о компании парней — и о девушке, — которые носятся по всей округе, раздавая народу тумаки. Так? Если эти деятели из «Парнаса» все-таки сварганят сериал про Эскаписта, ручаюсь, никакого «Гражданина Кейна» там не получится. Даже Орсон Уэллс не смог бы с этим справиться.
— Ты просто ищешь себе оправданий, Клей, — вдруг вставил Бэкон, заставая врасплох всех, но больше всего — Сэмми. Еще ни разу его друг не высказывался с такой серьезностью. — Второстепенны вовсе не комиксы, а ты.
Джо, потягивая кофе, вежливо отвернулся.
— Угу, — вскоре сказала Роза.
— Угу, — согласился Сэмми.
Сэмми и Джо пришли в контору ровно в семь, розовощекие, с гудящими от недосыпа головами, то и дело покашливающие, трезвые и малоразговорчивые. В кожаной папке под рукой у Джо лежали новые страницы, которые он только что набросал, а также заметки Сэмми для «Кейн-стрит», первого из так называемых модернистских или призматических историй про Эскаписта. А в голове у Сэмми уже имелись идеи для доброй дюжины других историй — и не только про Эскаписта, но также про Лунную Бабочку, Монитора и Четыре Свободы. Кузены пошли по коридору, ища Анаполя.
Издатель «Эмпайр Комикс» забросил свой хромированный кабинет, который ни в какую его не устраивал, и нашел себе пристанище в большом платяном шкафу-кладовой, куда он сумел запихнуть стол, стул, портрет сочинителя «Песен влюбленного муэдзина» и два телефона. Со времени переезда Анаполь то и дело заявлял, что в шкафу ему гораздо удобней, и сообщал, что теперь он гораздо лучше спит по ночам. Сэмми и Джо прошли прямиком к двери кабинета-шкафа. Как только Анаполь туда входил, места для кого-то еще там практически не оставалось. Издатель строчил письмо. Он поднял палец, сигнализируя о том, что обдумывает очень важную мысль и что сейчас его никак нельзя отрывать.
Сэмми заметил, что Анаполь пишет на почтовой бумаге с шапкой общества Шимановски. В самом верху стояло «Дорогой брат». Рука Анаполя парила над бумагой, пока он перечитывал строчку, шевеля мясистыми лиловыми губами. Наконец он поднял взгляд. И мрачно улыбнулся.
— Почему мне вдруг захотелось чековую книжку куда подальше запрятать? — спросил он.
— Босс, нам нужно с вами поговорить.
— Вижу.
— Итак, прежде всего. — Сэмми откашлялся. — Все, что мы здесь до сих пор сделали, было в целом хорошо, насколько это возможно. Не знаю, смотрели вы когда-нибудь, чем занимаются конкуренты, но мы были лучше подавляющего их большинства и не хуже лучших из них. Однако все это ничто… да, ничто по сравнению с тем, что мы с Джо разработали для Эскаписта в дальнейшем, хотя я не волен разглашать, что именно это будет. На данный момент.
— Это прежде всего, — уточнил Анаполь.
— Верно.
Анаполь кивнул.
— Прежде всего вам следовало бы меня поздравить. — Он откинулся на спинку стула, самодовольно сцепив ладони на пузе, и стал дожидаться, пока до них дойдет.
— Они его купили, — сказал Сэмми. — «Парнас».
— Вчера вечером я узнал об этом от моего адвоката. Производство должно начаться в конце этого года, если не раньше. Деньги, безусловно, не то чтобы колоссальные — мы все-таки не про «МГМ» речь ведем, — но даже так все довольно неплохо. Очень даже неплохо.
— Разумеется, мы просто обязаны попросить у вас половину от всего этого дела, — сказал Джо.
— Разумеется, — с улыбкой согласился Анаполь. — А теперь скажите мне, что вы там такое разработали.
— Ну, в целом это совершенно новый подход к нашей игре. Мы поняли…
— А зачем нам нужен совершенно новый подход? Старый подход прекрасно работал.
— Этот лучше.
— Лучше в данной связи может значить только одно, — сказал Анаполь. — Больше денег. Даст ли этот ваш новый подход больше денег мне и моему партнеру?
Сэмми взглянул на Джо. Вообще-то он по-прежнему не был в этом убежден. Но все еще испытывал укол резкого обвинения Бэкона прошлой ночью. А самое главное, Сэмми знал Шелдона Анаполя. Деньги не были для издателя самым главным на свете. Или были, но далеко не всегда. Когда-то давным-давно Анаполь лелеял надежду сыграть на скрипке в нью-йоркском филармоническом оркестре, и в нем было нечто, пусть даже глубоко погребенное, никогда не подчинявшееся жизни торговца «атас-подушками». Пока тиражи «Эмпайр Комикс» все росли, а неистовые черные циклоны денег задували из самого сердца страны, движимый остатками амбиций вкупе с извращенным чувством вины за ту безмозглую легкость, с какой был достигнут колоссальный успех, Анаполь становился все щепетильнее в отношении дурной репутации комиксов среди всевозможных «фи-бета-капп» и литературных совместителей, чьи мнения так много для него значили. Издатель даже возложил на Дизи обязанность сочинять письма в «Нью-Йорк таймс» и «Американ сколар», которые он подписывал своим именем. В этих письмах выражался протест против несправедливого обращения, которому, как считал Анаполь, упомянутые издания подвергали на своих страницах его скромный продукт.
— Уйму денег, — сказал Сэмми. — Целую гору, босс.
— Покажите.
Кузены открыли папку и попытались объяснить, что они намереваются сделать.
— Итак, речь о взрослых, — сказал Анаполь, несколько минут их послушав. — Вы говорите о том, чтобы заставить взрослых людей читать комиксы.
Кузены переглянулись. В таком аспекте они свой новый подход еще толком не рассматривали.
— Пожалуй, — согласился Сэмми.
— Да, — подтвердил Джо. — Взрослых людей со взрослыми деньгами.
Анаполь кивнул, оглаживая подбородок. Сэмми ясно видел, как облегчение втекает в его плечи и челюстные суставы, развязывая желваки, после чего Анаполь отклонился на спинку большого вращающегося стула черной кожи с величием и легкостью, не вполне свободными от угрозы усталости металла и уже готовыми лопнуть пружинами. Правда, Сэмми не мог толком понять, чем объяснялось это облегчение. То ли издатель наконец-то нашел достойную основу своей коммерции, то ли ему стало комфортно от ободряющей близости определенного краха.
— Ладно, — сказал Анаполь. — Попробуем. Давайте за работу.
Джо направился было в коридор, но Сэмми ухватил его за руку и потянул назад. Кузены застыли перед столом. Анаполь добавил к своему письму еще одно предложение, обдумал его, затем опять поднял взгляд.
— Слушаю вас.
— Как насчет тех не то чтобы колоссальных денег от «Парнаса»? — спросил Сэмми. — У нас есть доля от радиошоу. Вы дали нам долю от газетной полосы. И я не понимаю, почему бы нам…
— Ох, бога ради, — перебил Анаполь. — Даже не трудитесь заканчивать, мистер Клей. Я все это уже слышал.
Сэмми ухмыльнулся.
— И что?
Хитроватая улыбка Анаполя стала едва заметной.