— Ну, у меня была масса времени. Я восемь месяцев ждал, пока это наконец произойдет. И очень о многом передумал.
Лифтер остановил кабину и оттянул для них дверцу. Затем стал ждать, пока они выйдут. Джо глазел на Розу с какой-то странной пристальностью, и девушке показалось (или, возможно, она просто этого пожелала), что в его глазах поблескивает лукавство.
— Десятый, — сказал лифтер.
— Я очень о многом передумал, — повторил Джо.
— Десятый, сэр, — еще раз напомнил лифтер.
В квартире оказался роскошный вид на Нью-Джерси из окон по одну сторону, золоченая сантехника в большей из двух ванных комнат, а также паркетные полы, головокружительные, математически точные. Спален было аж целых три штуки плюс библиотека с полками по трем стенам от пола до потолка. Вообще в каждой комнате имелась по меньшей мере одна встроенная книжная полка. Роза дважды осмотрела все комнаты, решительно неспособная удержаться от мечтаний о жизни в этой квартире — высоко над полоской Манхэттена с тамошними фрейдистскими психоаналитиками, первыми виолончелистами и судьями апелляционных судов. Да, они вполне смогли бы здесь ужиться, она, Джо и Томас, а со временем, кто знает, появился бы еще ребенок, спокойный и пухлый, как ангелочек.
— Ну ладно, так что ты хотел мне подарить? — Роза больше не могла удерживаться от вопроса. В карманах у Джо никаких заметных выпуклостей не проглядывало. Подарок должен был скрываться под тонким сукном его пальто. Или это было что-то совсем малюсенькое. Вроде обручального кольца. Не собирался ли он сделать ей предложение? А если так, что ей следовало ответить?
— Нет, — возразил Джо. — Ты первая.
— Это портрет, — сказала Роза. — Твой портрет.
— Еще один? Но я для него не позировал.
— Надо же, как странно, — поддразнила она его. А затем развязала тесемку, поднося картину к каминной решетке.
Роза уже сделала два портрета Джо. Для первого он позировал в рубашке с короткими рукавами и жилете, развалившись в кожаном кресле в той самой облицованной темными панелями гостиной, где они впервые познакомились. На той картине его пиджак свисал со спинки кресла, из кармана торчала свернутая в рулон газета, а сам Джо опирался о подлокотник, слегка склонив набок голову с длинным, точно у борзой, лицом. Пальцы правой руки он слегка прижимал к виску. Закинув ногу на ногу, Джо напрочь игнорировал сигарету в левой руке. Кисть Розы удачно поймана иней пепла на лацкане его пиджака, недостающую пуговицу жилета, а главное — нежное, слегка вызывающее нетерпение в его глазах, посредством которого Джо недвусмысленно намекал художнице, что минимум через час намерен как следует ее оттрахать. На втором портрете Джо был изображен за своим чертежным столом в их с Сэмми квартире. Лист картона перед ним уже частично заполнен панелями: если приглядеться повнимательней, на одной из панелей можно различить Лунную Бабочку в полете. Длинной и тонкой кисточкой Джо тянется к стоящей рядом с ним на табурете бутылочке туши. Стол, купленный Джо из шестых или седьмых рук; вскоре после его прибытия в Нью-Йорк, за эти месяцы и годы прилично покрылся коркой и созвездиями расплесканной краски. Рукава Джо закатаны до локтей, а несколько черных прядей болтаются над его высоким лбом. Всякому очевидно, что кончик его галстука расположился в опасной близости от свежего мазка туши на бумаге, а на щеке у Джо заметен лейкопластырь поверх каких-то розовых царапин. На этом портрете выражение его лица безмятежное, почти отсутствующее. Все внимание Джо сосредоточено на щетинках кисточки, которую он собирается макнуть в угольно-черную тушь.
Третий портрет Джо Кавалера стал последней картиной, когда-либо написанной Розой, и от первых двух он отличался прежде всего тем, что не был сделан с натуры. Там присутствовала та же непринужденная точность рисования, что и в других ее работах, однако весь портрет был фантазией. Стиль казался проще, чем в двух других портретах, приближаясь к карикатурной, почти стыдливой манере ее продуктовых картин. На этом портрете Джо стоит на причудливом ковре, на неопределенном бледно-розовом фоне, совершенно голый. Что еще более удивительно, он с ног до головы обернут тяжелыми металлическими цепями, с которых, точно талисманы с браслета, свисают замки, наручники и всякие железные застежки. Тяжесть всего этого металла слегка сгибает Джо в пояснице, но голову он держит прямо, вызывающе глядя на наблюдателя. Его длинные мускулистые ноги выпрямлены, ступни расставлены, как будто он готов вот-вот куда-то рвануть. Эта поза была позаимствована с фотографии в книге про Гарри Гудини, но с одной существенной разницей: в отличие от Гудини, который на фото прикрывает свой срам руками в наручниках, гениталии Джо, пусть даже затененные густыми волосами, ясно видны. На груди у него висит большой замок в форме сердца, а на плече, в черном пальто и мужских галошах, сидит фигурка самой художницы с золотым ключиком в руках.
— Очень забавно, — сказал Джо, засовывая руку в карман брюк. — Вот что у меня для тебя есть. — Он протянул Розе кулак костяшками вверх. Она перевернула его и расцепила пальцы. На ладони лежал латунный ключ. — Мне здесь наверняка потребуется помощь, — сказал Джо. — И я от всего сердца надеюсь, что ты мне эту помощь окажешь.
— А от чего этот ключ? — спросила Роза чуть громче и напряженней, чем ей бы хотелось. Разумеется, она прекрасно знала, что это ключ от квартиры и что Джо теперь просит ее о том, о чем она чуть было не попросила сама, — чтобы ей позволили стать Томасу Кавалеру кем-то вроде матери или хотя бы старшей сестры. Роза испытывала разочарование (ибо она ожидала кольцо) и в равной мере восторг, такой сильный, что собственная страстность даже ее напугала.
— Совсем как на картине, — шутливо сказал Джо. Видя, что Роза расстроена, он быстро пытался прикинуть, какой тон ему лучше сейчас избрать. — Ключ от моего сердца.
Роза взяла ключ и сжала его в ладони. Железка заметно нагрелась в кармане у Джо.
— Спасибо, — вымолвила Роза. А потом заплакала, горько и радостно, стыдясь своего плача, в диком восторге от того, что теперь она действительно способна сделать для Джо что-то реальное.
— Прости меня, — сказал Джо, доставая носовой платок. — Мне хотелось, чтобы ты получила ключ, потому что… но я поступил неправильно. — Он указал на картину. — Я забыл сказать, что она мне страшно понравилась, страшно! Честное слово, Роза, это просто невероятно! Для тебя это нечто совершенно новое!
Роза взяла у него платок, промокнула глаза, а затем рассмеялась.
— Нет, Джо, дело не в этом, — сказала она, хотя по сути картина действительно представляла собой новое направление в работе Розы. Не один год прошел с тех пор, как она пыталась рисовать по памяти, максимально используя воображение. Талант к улавливанию схожести, контура, внутреннее чувство веса и светотени довольно рано увели Розу к рисункам с натуры. Хотя на сей раз она работала по фотографии, детали тела и лица Джо прорисовывались исключительно по памяти, и в этом процессе Роза нашла и вызов, и удовлетворение. Требовалось очень хорошо знать своего возлюбленного — уйму времени с ним проводить и везде его трогать, — чтобы написать такой портрет, когда его не было рядом. Допущенные при этом неизбежные ошибки и преувеличения теперь поражали Розу как вещественные доказательства загадочного взаимодействия памяти и любви. — Нет, Джо, совсем не в этом. Спасибо за ключ. Я очень его хотела.
— Я рад.
— И я счастлива помочь тебе, чем только смогу. Ничто не сделает меня счастливее. Но если ты говоришь, что хочешь сюда переехать… — Тут Роза взглянула на Джо. Да. Он хотел. — Что ж, тогда я не думаю, что мне тоже следует так поступить. Ради Томаса. По-моему, это будет неправильно. Он может не понять.
— Да, — сказал Джо. — Вообще-то я правда думал… но нет. Конечно, ты права.
— Но я совершенно точно буду здесь, когда тебе это понадобится. И сколько тебе понадобится. — Роза высморкалась в его носовой платок. — Пока ты будешь во мне нуждаться.
— Вот и хорошо, — отозвался Джо. — Думаю, речь идет об очень долгом времени.
Роза неуверенно протянула Джо испачканный носовой платок, неуверенной улыбкой словно бы извиняясь за безобразие.
— Все хорошо, милая. Оставь его себе.
— Спасибо, — сказала Роза и теперь уже непринужденно разразилась смехотворным, даже слегка эксцентричным приступом неуправляемых рыданий. Она совершенно точно знала, что этот носовой платок предназначался исключительно для утешения женщин и что у Джо в заднем кармане всегда имелся другой, припасенный для личного пользования.
13
Много лет спустя большинство тех повзрослевших мальчиков, на чьих званых обедах в честь бар-мицв в ныне уже исчезнувшем Нью-Йорке молодой фокусник по имени Джо Кавалер давал свои торопливые, оживленные, почти бессловесные представления, сумело сохранить лишь фрагментарные воспоминания об этом артисте. Некоторые мужчины оказались способны припомнить стройного, тихого молодого человека в шикарном синем смокинге, который говорил с выраженным английским акцентом и казался едва ли намного старше их самих. Один из них, страстный читатель комиксов, также вспомнил, что Джо Кавалер пригласил его вместе с родителями зайти в конторы «Эмпайр». Там Джо устроил ему экскурсию по издательству и отправил домой с целой охапкой бесплатных комиксов, а также до сих пор сохранившимся у него рисунком, на котором этот мужчина (тогда мальчик) изображен стоящим рядом с самим Эскапистом. Еще один вспомнил, что Джо работал с целым зверинцем искусственных животных: складным кроликом с фальшивой шерстью; золотыми рыбками, вырезанными из моркови; довольно потрепанным чучелом длиннохвостого попугая, которое, к вящему удивлению зрителей, оставалось сидеть на руке у фокусника, тогда как его клетка исчезала прямо в воздухе. «Я сам видел, как он кромсал эти морковки в мужском туалете, — рассказывал сей джентльмен. — В чаше с водой они и впрямь казались маленькими золотыми рыбками». Однако Стэнли Кенигсберг, чей званый обед в честь бар-мицвы оказался отмечен последним выступлением Удивительного Кавалери, подобно юному Леону Дугласу Саксу, по прозвищу Самопальная Бомба, на всю оставшуюся жизнь сохранил неистребимое воспоминание о нашем герое. Сам фокусник-любитель, Стэнли впервые увидел выступление Джо в «Сент-Реджисе» на званом обеде в честь бар-мицвы Роя Конна, его одноклассника в школе Хораса Манна, и был так поражен природной грацией Джо, его торжественными манерами, а также безупречным исполнением «мечты скупца», «местонахождения Розини» и «проколотой колоды», что твердо настоял на том, чтобы Джо пригласили озадачивать уже родителей и школьных приятелей самого Стэнли в отеле «Треви» два месяца спустя. И даже если подросткового восхищения мистера Кенигсберга вкупе с добротой, проявленной объектом его восхищения, оказалось бы недостаточно для сохранения Удивительного Кавалери в его памяти в течение последующих шестидесяти лет, одного-единственного в