И только горы зловеще молчали. По их мрачным тропам шагал медведь, он уже приближался к кукурузе…
Тоша и Гадалка не успели еще отойти от мешка, как с другого конца поля донесся жалобный собачий вой.
— А-у-у-у, ва-у-у-у! — скулил какой-то незнакомый пес. — Кто спасет меня от мохнатого, кто защитит от косолапого? Ау-вау-у!..
— Еще один в беду попал, — прошептала мышка. — Насколько я понимаю, это собака.
— Не думаешь ли ты, — спросил Тоша, — что я стану ей помогать? Да слыхано ли, чтобы кот собаку выручал?
— В билетике номер девять записано мудрое изречение: «Постучит беда в окошко — подружатся пес и кошка».
— Тогда ладно, пойдем на выручку, — согласился Тоша, и оба поспешили на другой конец поля.
Едва они приблизились к развесистой груше, что росла возле межи, незнакомый пес испуганно завыл:
— У-у-у! Кто это?
— Не бойся, — промяукал Тоша самым мягким и миролюбивым голосом. Мы пришли к тебе на помощь. Мы — это мышь-гадалка и лев в образе кота.
Перед друзьями сидел привязанный к груше перепуганный и грустный пес пестрой масти. Он вежливо отрекомендовался:
— Честь имею представиться: пес Пестрик, овечий сторож дяди Усача. У меня пятилетний стаж собачьей службы, участвовал в семи сражениях с волками, в прошлом месяце приставлен к этому полю и мучаюсь здесь до сего дня.
— Мучаешься? Это почему же? — поинтересовался Тоша.
— Брат мой кот, лев мой дорогой, и ты еще спрашиваешь! Каждую ночь сюда является громаднейший медведь, прожорливая бестия Грушетряс Кукурузович. Сперва он обтрясает грушу, потом закусывает кукурузой. Грозится и меня сожрать, когда не останется больше ни груш, ни кукурузы. Я подсчитал все груши на дереве и всю кукурузу в поле — и выходит, что жить мне осталось дней десять, не больше. Значит, в самом скором времени медведь будет именоваться Собакоед Живоглотович.
— В билетике номер десять, — спокойно сказала мышь-гадалка, записана поговорка: «Радое был богатырем, но и с ним можно справиться втроем». Так что давайте думать, как нам обжору победить и одурачить.
— Не только одурачим, но и особачим, окошачим и омышачим! — хвастливо заявил Тоша.
И трое союзников принялись шептаться и шушукаться. Когда же из темноты послышался грозный рев медведя, друзья уже знали, что им делать. Кот Тоша и мышь-гадалка вскарабкались на дерево и оттуда окликнули привязанного Пестрика:
— Значит, договорились! Теперь только не трусь!
Глава девятая
Идет медведь, а страх впереди него бежит. Полная мешанина. Удирай, князь! Лев в образе кота луну сожрал. Груша хохочет. Кот с ясного неба
Огромный, мрачный Грушетряс Кукурузович шагал к старой груше, а впереди него катилась волна леденящего ужаса. Даже листья на деревьях содрогались и съеживались, а птицам, которые спали в ту пору глубоким сном, снился студеный зимний полдень и деревья, покрытые инеем. Сова на старом, гнилом буке и та забеспокоилась.
— Угу-у, кто ту-у-ут? — прокричала она в испуге.
В тот день медведя безбожно искусали горные пчелы, и в голове у него теперь так шумело и гудело, будто это была не голова, а улей или водяная мельница. Поэтому он был очень сердит и, как только приблизился к Пестрику, сразу схватил его за шкуру и так встряхнул, что у бедного пса все косточки перемешались и все мысли перепутались. Вообще он был так потрясен и настолько смешался, что забыл решительно все, что должен был сказать косматому. С его языка слетали лишь неясные обрывки фраз:
— Лев… кот… спасайся… груша… луна…
— Что ты бормочешь? — заворчал Грушетряс. — Ошалел, что ли, от страха?
И, к великому счастью для нашего Пестрика, он снова встряхнул его, да так, что все его перемешавшиеся косточки стали на место, спутавшиеся мысли распутались, а заодно и язык развязался.
— Почтенный князь Кукурузович, удирай отсюда, пока цел! Тебя ищут два страшных богатыря.
— Какие такие богатыри? — забеспокоился медведь.
— Лев в образе кота и мышь-гадалка.
— Это еще что за чудеса?! — перепугался медведь.
— Лучше тебе не знать! — продолжал запугивать Пестрик. — Этот кот, этот лев среди котов, вчера разогнал ярмарку, опустошил целый город. Уцелела только одна блоха, и та лишь тем и спаслась, что спряталась в его шерсти. А мышь-гадалка прилетела на землю верхом на хвостатой звезде — такая у нее сила. Она угадывает прошлое и предсказывает будущее. И тебе она предсказала страшные вещи.
— Какие, какие?
— Говорила она, что если ты еще раз придешь на это поле, то быть тебе посажену в огромный улей, и сперва пчелы получат с тебя за мед, а потом дядя Усач рассчитается с тобой за кукурузу. Эх и поплатишься ты шкурой: сошьет он себе из нее шубу и шапку.
— Э, нет, — решил медведь, — больше я сюда не ходок!
— Но ты не бойся, эти предсказания не исполнятся, — успокоил медведя Пестрик, — потому что кот… ну, тот самый лев, о котором я говорил… обещал сожрать тебя вместе со шкурой, как только ты здесь появишься.
— Бр-р-р! А где он сейчас, этот кот-лев? — Грушетряс задрожал и стал озираться по сторонам.
— Он только что забрался на грушу вместе с Гадалкой. Сначала они съедят луну, а потом в темноте им и с тобой будет нетрудно расправиться.
Грушетряс глянул на ломтик убывающей луны и ахнул:
— Ай-яй! Ведь правда! От луны и половины не осталось. Ну, я пошел!
Неповоротлив был медведь, неуклюж, но теперь он помчался с такой быстротой, что сам не заметил, как проскочил лес насквозь и очутился на открытом месте. Остановился он у последнего дерева, едва отдышался и никак понять не может:
— Как же так получается?! Выходит, мне и в лесу не укрыться. Только я в одном конце леса хвост спрятал, а голова уже с другого края наружу выглядывает!..
Озадаченный Грушетряс глянул на звездное небо и перепугался еще больше: луны там не было.
— Ой, ой! Эти двое с луной уже разделались, а теперь, наверно, за мной охотятся. Спрячусь-ка вон в ту большую пещеру. Там они меня не сыщут.
А пока медведь лез поглубже в темную пещеру, кот, мышь и пес так хохотали, что даже старая груша развеселилась. Она вся затряслась от смеха, и с ее веток посыпались на Пестрика зрелые плоды.
— Ау-вау! — взвыл Пестрик, бегая на привязи вокруг ствола. Перестаньте смеяться, этот град убьет меня!
Услышав грохот падающих груш, старая полевая мышь, жившая в норе под деревом, высунула наружу свою мордочку, но в тот же миг на нее свалился с дерева кот Тоша. Перепуганная мышь юркнула в нору и, заикаясь от страха, пискнула:
— Плохи наши мышиные дела: кот с ясного неба! Так и грохнулся. Видно, конец света не за горами…
Глава десятая
Снова в мешке. Копченое сало дяди Усача. Ореховые башмаки. Скользкий мир. Конь мышей ловит. Километр жизни за вершок веревки. (Из дневника Тоши.)
Свалился я с груши, и вместе со мной упала на землю мышь-гадалка. Увидела она норку под деревом и сказала:
— Друг мой, Тоша! Пойду-ка взгляну, кто живет в этом доме, а ты посмотри, жив ли еще пес Пестрик, уцелел ли он под грушевым градом.
Гадалка юркнула в нору, а я подошел к Пестрику. Бедный пес, изрядно побитый, жалобно проскулил:
— Вы смеялись, животики понадрывали, а у меня от вашего смеха спина болит!
Кукуруза шепталась под ветерком, предвещая близкую зарю. Убаюканный этим шепотом, я вскоре заснул, свернувшись в клубок под боком у Пестрика. Да, заснул крепко — хоть из пушек пали! Сколько я спал, не знаю, но проснулся я…
Горе мне! Проснулся я снова в мешке. Доигрался! На этот раз кто-то засунул меня туда сонного, и теперь этот Кто-то нес меня куда-то, взвалив себе на спину. Нес да приговаривал:
— Я тебе покажу, как чужую грушу трясти!
Вскоре я услышал скрип открывающейся двери, и заманчивый запах копченого сала защекотал мои ноздри. Значит, меня внесли в дом. Затем кто-то — вероятно, тот самый Кто-то, который запрятал меня в мешок, — бросил мешок на пол и развязал его. Надо мной стоял усатый дядька, а над ним я увидел кусок копченого сала, подвешенный к стрехе почерневшей кровли.
— Эй, жена, глянь-ка, какого я мышелова принес! — буркнул Усач.
Его сердитая жена поглядела на меня и заметила:
— Хитрющего кота притащил ты, муженек! Ворюга он, сразу видно. Вместо того чтобы мышей ловить, он всю ночь за салом будет охотиться.
— За сало не беспокойся, — ответил Усач. — Я этого кота сейчас так подкую, что ему под кровлю забраться никак невозможно будет.
«О-хо-хо! Где ты, мой добрый дедушка Триша? — вздохнул я. — Тошу твоего подковать собираются. Будто он не кот, а конь!»
Бездушный Усач отыскал четыре ореховые скорлупки, надел их мне на лапы и залил воском. Меня обули в самые настоящие ореховые башмаки. Бегать в них просто немыслимо: при первой же попытке я поскользнулся, ткнувшись носом в пол. Это меня образумило. Я стал осторожнее переступать с лапы на лапу, но проклятая обувка так стучала, что слышно было, наверно, не только нашим мышам, но и соседским.
Так-так, трак-трак… — цокали мои башмаки, а Усач корчился от смеха и приговаривал:
— Ну, жулик, теперь можешь лезть за салом! Пожалуйста!
Настала ночь. Хозяин запер дверь, все улеглись спать, а я в моих ореховых ботинках остался у очага наедине с салом, висевшим на стрехе под кровлей. Вы, конечно, догадываетесь, что я не раз пытался потихоньку-полегоньку добраться до сала. Но тщетно! Каждый раз я скатывался вниз, как по льду. Из-за проклятых ореховых ботинок весь мир стал скользким и шатким. Нечего было и думать о головокружительных восхождениях на крышу, о том, чтобы слазить на дерево или поточить когти о кору. Жизнь стала гладкой, скользкой и опасной.
— Мяу, мяу, прощай сало, душистое и манящее! Никак мне до тебя не добраться! — причитал я, расхаживая по пустому дому и стуча подковами: так-так, трак-трак…
Вдруг я услышал какую-то возню и писк. В углу, за мешками с мукой, разговаривали мыши.
— Эй, Салоежка, слышишь, кто-то топает? — донесся до меня тревожный голосок. — Уж не кот ли?